Кукольник

Сегодня хороший день. Я приобрёл новую куклу. Сердечко так и бьётся от радости. Эти прекрасные, мягкие волосы, что подобны крылу ворона. Эти миленькие пуговки глазки, смотрящие на мир. Мягкие, красные губки.

Я усадил её в кресло напротив меня, поправил кружевной воротничок. Она смотрела на меня своими красивыми глазками, и в её лёгкой, застывшей улыбке читалось обещание вечной преданности. Никаких больше слёз, обид, глупых уговоров. Только идеальная, молчаливая красота.

Сердечко так и бьётся от радости. Я не удержался и провёл пальцем по её щеке. Такой прохладной, удивительно нежной на ощупь. От прикосновения на коже выступил лёгкий румянец, а по щеке потекла слеза.

—Нет-нет, не плачь моя милая прошептал— я, наливая в два хрустальных бокала вина. — Мы будем счастливы. Ты никогда не состаришься, не изменишься, не предашь. Ты моё самое совершенное приобретение

Я чокнулся своим бокалом о её неподвижные пальчики и отпил, глядя в эти миленькие пуговки-глазки, что смотрят на мир и видят только меня. И в тишине комнаты мне почудился едва уловимый, сладкий запах миндаля и лаванды, идущий от её волос.

Тишина в комнате, лишь потрескивали поленья в камине, отбрасывая на стены пляшущие тени. Они оживляли её неподвижное лицо, играли в её шёлковых волосах, и на мгновение её грудь приподнялась в судорожном вздохе. Моё сердце сжалось от умиления.

— Видишь? — прошептал я, допивая вино. — Здесь так тепло и безопасно. Никто больше не посмотрит на тебя с вожделением. Никто не уведёт тебя у меня.

Я отставил бокал и взял её руку. Пальчики были гибкими, послушными, холодок кожи постепенно уступал моему теплу. Я медленно переплел её пальцы со своими. И в этот миг свет от камина дрогнул, и её взгляд сместился, уставившись куда-то мне за спину. В глубине тёмных зрачков заплясали крошечные отблески пламени.

Миндально-лавандовый аромат становился гуще, сладким и тяжёлым одеялом окутывая нас обоих.

Внезапно её указательный палец, тот самый, на котором я оставил обручальное кольцо с крошечным сапфиром, дёрнулся в моей руке. Лёгкий, едва ощутимый спазм.

И тогда я почувствовал это. Едва уловимое сопротивление в её запястье, крошечное усилие, стремление высвободить руку из моей. Не грубое, не резкое, а то самое, какое бывает под множеством обезболивающих, когда тело ещё помнит, что надо двигаться.

—Ай-яй-яй, неа, твоя миленькая ручка только моя и я её не отпущу.

По её лицу потекли слёзки.

Тишину в комнате разорвал тихий, едва различимый всхлип. Слёзы, блестящие в свете камина, казались теперь жемчужинами.

Моё сердце защемило от боли. Я присел перед ней на колени и приобнял.

—Не плачь моя милая. — я развернул кресло к зеркалу — Смотри, ты теперь на веки останешься идеальной девочкой. Навсегда прекрасная.

Тихий всхлип перерос в сдавленный, хриплый вой, вырывающийся из её горла. Её грудь снова судорожно вздымалась, и я почувствовал, как под тонкой тканью платья напряглись все её мышцы.

—Тш-ш-ш, успокойся, всё хорошо...

Я подошёл к столу. Рядом с вином лежал поднос со сверкающими в пламени камина шприцами. Взяв один из них подошёл к моей кукле и вколол в шею.

Её тело мгновенно обмякло, вернувшись к той идеальной, безжизненной грации, что я так обожал. Последняя слеза застыла на щеке, словно бриллиантовая роса. Тишина снова воцарилась в комнате, нарушаемая лишь убаюкивающим потрескиванием огня. Я нежно вытер слезу, мои пальцы с наслаждением ощущали холодок её кожи.

— Вот и хорошо. Совсем хорошо, — пробормотал я, убирая шприц и с любовью поправляя прядь её волос. — Тебе не должно быть больно. Только покой. Только красота.

Я снова наполнил бокал. Вино казалось густым и сладким, как её красота. Я поднял тост перед зеркалом, глядя на наше отражение — прекрасного, вечного жениха и его идеальную, молчаливую невесту.

Именно тогда я заметил.

В зеркале, в темноте за моей спиной, среди пляшущих теней, мелькнуло движение. Я резко обернулся, доставая пистолет. Ничего. Только куклы на стульях, искажённые игрой света.

"Показалось,"— попытался я убедить себя, медленно поворачиваясь на пятках. —" Игра света. Нервы".

Я сделал ещё глоток вина, пытаясь вернуть себе ощущение контроля, ту блаженную уверенность, что была минуту назад. Но что-то было не так. Тишина стала иной. Она была не такой как раньше. Как будто в ней затаилась чужая фигура, чужое дыхание.

Мой взгляд скользнул по стульям, уставленные моим девочкам. Их стеклянные глаза, казалось, смотрели куда-то в пространство, не видя меня.

Я улыбнулся. Мои пять милашек, которые я с большим трудом приобрёл.

Вот сидит Викуля, одетая в строгую офисную одежду. Моя первая кула. Пришлось избавиться от её мужа и дочери. Много сил ушло, чтобы скрыть их тела.

Чуть в стороне, положив голову на бок, сидела Анечка. Молодая студентка, которая встретилась мне на дороге в город. С ней было больше всего проблем. К сожалению я ещё не выбрал ей наряд.

А вот и Лизонька. Глупышка сама пришла ко мне в гости. Поэтому заснула быстрее и безболезненнее, чем другие. Люблю её. Она такая покладистая и спокойная. Под неё я выбрал великолепное платьице.

Мой взгляд падает на предпоследнюю и сразу становится тошно. Дарья. Руки сами хватают её за горло и начинают сжимать. Стал слышен хрип и я мгновенно отстранился. Нет! Нельзя ломать игрушки! Но стоит опять посмотреть на неё, как злость начинает разъедать мозг. Из-за неё всё чуть не пропало. Мерзкая девочка.

Я хватаю её за волосы и оттаскиваю в угол комнаты. Пусть полежит там и подумает о своём поведении. Я и не заметил, как глаз начал дёргаться. Нет нельзя ему уподобляться. Я нежно поднимаю Дашу и усаживаю на диван.

—Прости, я не хотел, просто...

Я не хочу договаривать и встав возвращаюсь к новому приобретению.

—Жанна, прости, что пришлось смотреть на эту вспышку гнева. С тобой я не позволю себе так поступать.

Я отступил на шаг, чтобы полюбоваться композицией. Жанна в кресле, остальные мои красавицы вокруг. Идеальная картина. Но внутри всё ещё клокотало. Дарья...одно её присутствие нарушало гармонию.

— Нужно привести всё в порядок, — тихо сказал я, больше для себя. — Беспорядок — это признак слабости. А мы с тобой сильные, да, Жанна?

Её молчание было знаком согласия. Я подошёл к шкафу, где хранились мои инструменты щёточки, баночки с косметикой, лаки для ногтей. Взял коробку с кистями и перекисью. Запах лаванды мой любимый аромат, так что свечи вспыхнули распространяя запах. Он заглушал всё остальное.

Я начал с Виктории. Аккуратно, слой за слоем, я обновлял её макияж. Пудра скрыла мелкие порезы её щеки.

—Ты всегда была перфекционисткой, помнишь? — ворковал я, подводя ей карандашом веко. — Твой начальник всегда хвалил твои отчёты. Теперь ты идеальна навсегда.

Потом перешёл к Ане. Её волосы немного растрепались. Я расчесал их, заплел в аккуратную косу, как у школьницы.

—Скоро найдём тебе платьице, — пообещал я ей. — Что-то лёгкое, летнее. Ты ведь так любила лето?

Лизу я только поправил. Она и так была безупречна. Моя самая спокойная девочка. Я нежно поцеловал её в лоб.

Потом настала очередь Дарьи. Я подошёл к дивану и смотрел на неё несколько минут, пытаясь усмирить подступающую тошнону. На её шее проступал синяк. След моего недавнего гнева. От неё исходила аура разрушения. Она портила всё.

— Почему? — прошептал я, садясь рядом с ней и беря её руку. — Почему ты заставляешь меня так делать? Я ведь не хочу. Я хочу, чтобы всё было красиво.

Я смотрел на синеву на её шее, и эта отметина жгла мне глаза. Она была клеймом, свидетельством моего провала, моей слабости. Я, творец этой вечной красоты, поддался низменному импульсу и осквернил своё же творение.

— Прости, — выдохнул я, и голос мой прозвучал хрипло. — Это непрофессионально. Не по-джентельменски.

Я поднялся, подошёл к шкафу и достал баночку с тональным кремом и консилером. Мои движения должны быть мягкими и точными — это ритуалом очищения от моего позора. Я вернулся к Дарье и принялся за работу. Пудра, крем, аккуратные движения пальцев. Синяк постепенно исчезал, скрываясь под слоем толки. Но я знал, что он там.

— Всё должно быть совершенно, — бормотал я, отступая на шаг, чтобы оценить результат. — Беспорядок в мыслях приводит к беспорядку в делах. А у нас здесь… идеальный мирок.

Но гармония не вернулась. Тот всплеск ярости оставил после себя горький осадок. И запах. Сладкий аромат от Жанны уже не казался таким убаюкивающим. Он стал приторным, тяжёлым. Он смешивался с запахом вина у меня во рту и вызывал лёгкую тошноту.

Мне вдруг страшно захотелось, чтобы они заговорили. Чтобы не я вёл этот монолог, а они… подтвердили. Сказали, что я всё делаю правильно. Что я хороший хозяин. Что они счастливы.

Я подошёл к Жанне, своей новейшей, самой совершенной куколке. Я наклонился к её лицу, вглядываясь в эти миленькие пуговки глазки.

— Ну что? — прошептал я ей прямо в губы, холодные и упругие, как спелый плод. — Тебе нравится здесь? Скажи же. Скажи хоть слово.

Я замер в ожидании, слушая лишь треск поленьев и гулкую тишину. Ничего. Только моё собственное дыхание, ставшее вдруг неровным, и навязчивый, сладкий запах миндаля, который теперь казался невыносимым.

Разочарование медленно поднималось по горлу едким комом. Оно было знакомым, этой старой, глупой надежде. Они никогда не говорили. Никогда, но так нужно. Я выпрямился и с силой провёл рукой по лицу.

— Глупо, — громко сказал я в тишину комнаты. — Это просто глупо с моей стороны.

Мне нужно было действие. Это всегда помогало упорядочить мысли и заглушить этот надоедливый внутренний шум.

Я решил начать с Дарьи. Я подошёл к дивану, взял её на руки. Она была удивительно лёгкой и перенёс в центр комнаты, рядом с креслом Жанны. Я усадил её на пол, прислонив спиной к креслу, поправил складки на её платье.

— Вот так. Теперь вы вместе. Подружки, — мои пальцы сами собой вцепились в её волосы, оттягивая голову назад, но я вовремя одёрнул себя и просто нежно погладил их. — Видишь, как хорошо? Все вместе.

Я замер, прислушиваясь к тишине. Она была уже не умиротворяющей, а гнетущей, давящей. Этот сладкий, миндальный запах от Жанны вдруг стал пахнуть лекарственной горечью. Он въелся в шторы, в ковёр, в моё вино. Он был повсюду.

Мне нужно было закончить ритуал. Привести всё в порядок. Беспорядок в мыслях — беспорядок в делах. Это он меня научил. Я снова посмотрел на Дарью. Синяк был скрыт, но я знал, что он там. Под слоем косметики пульсировала моя ошибка.

— Всё должно быть чисто, — пробормотал я, направляясь не к шкафу с кистями, а дальше, в подсобку. — Идеально чисто.

Я принёс ванночку с тёплой водой, мягкую губку и специальное, нежное мыло без запаха. Лаванда и миндаль уже вызывали у меня тошноту.

Я начал с Дарьи. Я посадил её в ванночку и принялся методично, с медицинской тщательностью, мыть её тело. Вода смыла косметику, обнажив тот самый синяк на шее. Фиолетовый, зловещий. Я стирал его губкой снова и снова, но он не исчезал. Кожа лишь покраснела от трения.

— Почему ты не смываешься? — зашипел я, нажимая сильнее. — Ты должна быть чистой! Чистой!

Её голова болталась в такс моим движениям. Я схватил её за подбородок, чтобы зафиксировать.

— Сиди смирно! Все должны быть чистыми! Идеальными!

Я вымыл её с ног до головы, затем так же методично принялся за остальных. Викторию, Аню, Лизу. Я пересаживал их одну за другой, смывая грязь, обновляя макияж заново, уже без этого проклятого лавандового аромата. Они были моими марионетками, послушными и безмолвными. Это успокаивало.

Наконец, очередь дошла до Жанны. Моей новенькой, самой прекрасной. Я отнёс её в подсобку и уложил на стол. Я хотел, чтобы она была совершенна. Чтобы от неё пахло только чистотой. Я тщательно вымыл её волосы. Вытер её насухо, облачил в новое, шёлковое белое платье — символ непорочности, которой она теперь обладала навеки.

Я расчесал её волосы и усадил обратно в кресло. Теперь она сияла. Теперь всё было чисто и правильно.

Я отступил назад, чтобы полюбоваться. Пять моих идеальных девушек. Безупречных, молчаливых, вечных. Я поднял свой бокал. Вино в нём казалось мутным.

— За нас, — хрипло произнёс я и сделал глоток.

Вкус был отвратительным. Горьким и сладким одновременно. Я выплюнул вино обратно в бокал и поставил его на стол.

Вино оказалось прокисшим. Или это мне так показалось? Нет, нет, это Дарья. Это она всё испортила. Её гнилая, мятежная сущность отравила даже вино. Подхватив, я швырнул бокал в камин, и стекло со звоном разлетелось, на мгновение окрасив пламя в синий цвет.

Я отошёл к стене, прислонившись к ней лбом. Прохлада ненадолго притупила пульсирующую боль в висках. Беспорядок в мыслях. Он возвращался. Из-за неё. Из-за Дарьи.

Я обернулся и посмотрел на неё. Она сидела, прислонившись к креслу Жанны, с тем самым синяком, который я не мог стереть, и смотрела на меня. Её взгляд был пустым, как у всех, но в нём читалось глумливое удовлетворение. Она радовалась. Радовалась, что вывела меня из равновесия.

"Нет, "— подумал я. —"Это не радость. Это вызов".

Я медленно подошёл к шкафу, где хранились не только кисти и косметика. На нижней полке, аккуратно свёрнутые, лежали свёртки ткани. Инструменты для тонкой работы. Те, что я использовал, чтобы обеспечить их вечную, неподвижную грацию.

Я выбрал самый острый скальпель. Его лезвие блеснуло в огне, как холодная искра.

— Порядок должен быть во всём, — тихо сказал я, приближаясь к Дарье. — Ты нарушаешь гармонию. Ты вносишь диссонанс. Я не могу позволить тебе портить им жизнь.

Я опустился перед ней на колени. Она не сопротивлялась, конечно же. Она была куклой. Моей куклой. Я аккуратно повернул её голову, обнажая синяк на шее.

—Это некрасиво, — прошептал я. — Это напоминание о моей слабости. А слабость нужно устранять.

Лезвие коснулось кожи. Движение было точным и выверенным. Я не уничтожал своё творение. Нет. Я исправлял дефект.

Кровь коснулась моего пальца и я убрал скальпель.

—Что я творю?

Скальпель входит мне в ногу. Боль пронзила ногу, острая и очищающая. Она была как громоотвод, мгновенно оттянув на себя всю сгустившуюся ярость, весь хаос в голове. Я застонал, но не от боли, а от облегчения. Взгляд упал на скальпель, торчащий из бедра. Алый ручеёк растёкся по штанине, тёплый и липкий.

— Глупо, — пробормотал я, выдыхая. — Очень глупо.

Но это сработало. Туман гнева рассеялся, и я снова увидел её — Дарью. Мою непокорную, испорченную куклу. На её шее алела тонкая, аккуратная линия. Ничего серьёзного. Поправимо.

Я выдернул скальпель из своей ноги, стиснув зубы от нового всплеска боли, и швырнул его в сторону. Кровь побежала сильнее. Нужно было действовать быстро. Сначала я, потом она. Всё по порядку.

Прихрамывая, я добрался до подсобки, схватил аптечку. Руки сами делали своё дело антисептик, жгучая боль, тугая повязка на бедро. Всё как тогда, в прошлый раз. Я всегда умел исправлять свои ошибки.

Затем я взял новый перевязочный пакет и вернулся к Дарье. Она сидела, безвольно склонив голову набок, и капля крови медленно сползала по её ключице. Я аккуратно вытер её, обработал ранку и обмотал её шею чистым белым бинтом. Получилось как модный ошейник. Довольно изящно.

— Вот видишь? — прошептал я, поправляя повязку. — Всё можно исправить. Всё можно сделать красиво. Теперь ты… особенная.

Я отполз назад, облокотившись на кресло Жанны, и просто сидел на полу, дыша. Воздух наконец-то очистился. Никакого миндаля, никакой лаванды. Только запах антисептика, металла и свежей крови. Чистый, честный запах.

Боль в ноге была якорем, который не давал мне уплыть в гнев. Я окинул взглядом свою коллекцию. Виктория, Аня, Лиза, Жанна и теперь… Дарья с её новой деталью. Они все смотрели на меня. Молчаливые, совершенные, вечные. Мои девочки.

Но идеальной картины снова не получалось. Я сидел на полу, испачканный собственной кровью, вокруг разбросаны инструменты, тряпки, флаконы. Беспорядок. Он снова здесь, и он исходил от меня.

Мне нужно было прибраться. Завершить ритуал.

С трудом поднявшись, я начал двигаться по комнате. Подобрал шприцы, убрал их в футляр. Протёр пол от капель вина и крови. Поставил на место ванночку, убрал косметику. Каждое движение отзывалось болью в ноге, но это было хорошо. Это напоминало о цене порядка.

Я переоделся в чистые одежды. Тёмные брюки и свежую рубашку. Старый костюм свернул и убрал в пакет для утилизации. Потом принялся за них. Я расставил всех своих кукол в новую композицию — полукругом вокруг камина. Жанну в центре, в её кресле. Дарью рядом, на низком пуфике, её повязка ярко белела в полумраке. Остальных по бокам.

Усталость накатывала тяжёлой волной. Боль утихла, превратившись в глухую, ноющую пульсацию. Я опустился в свободное кресло напротив своей коллекции и потянулся к графину с водой. Вина больше не хотелось.

Я пил воду и смотрел на них. На их застывшие лица, освещённые огнём. Их стеклянные глаза блестели, отражая пламя. И в этой тишине, под треск поленьев, мой разум начал медленно отключаться от реальности.

Они не просто молчали. Они осуждали. Я видел это в наклоне головы Виктории. В её строгом, офисном каре читался немой укор

"Непрофессионально, коллега. Совсем непрофессионально".

Аня, с её наивной косой, словно спрашивала

"Разве так играют в куклы? Ты нас ломаешь…"

А Лиза… моя спокойная Лиза. Её поза выражала разочарование. Я подвёл её. Я нарушил правила нашего тихого дома.

И Дарья… с её белой повязкой. Она была мученицей. Жертвой моего неподобающего поведения. И она напоминала об этом всем остальным.

Жанна, моя новенькая, идеальная Жанна, смотрела на меня с лёгкой тенью печали в своих стеклянных глазах. Я обещал ей вечную красоту и покой, а принёс в наш дом насилие и беспорядок.

— Вы правы, — хрипло прошептал я, потирая лицо ладонями. — Вы абсолютно правы. Я сорвался. Это недостойно.

Я подошёл к Дарье, опустился перед ней на колени боль в ноге кольнула с новой силой и взял её руку.

— Прости меня, — сказал я, глядя в её невидящие глаза. — Я не хотел тебя пугать. Ты ведь знаешь, я люблю тебя. Люблю всех вас.

Я целовал её пальцы, её ладонь. Потом обошёл всех по очереди, шепча слова извинения и любви, поправляя прядь волос, платье. Я умолял их понять, простить.

Они молчали. Их молчание было густым, тяжёлым, как смола.

Оно давило на меня.

Я отполз обратно в кресло, съёжившись. Боль, усталость и жгучее чувство вины смешались в один клубок. Огонь в камине постепенно угасал, и тени на стенах становились длиннее, сливаясь в единую, тёмную массу.

Мои веки становились тяжёлыми. Я боролся со сном, боясь остаться один на один с их молчаливым судом в темноте. Но силы были на исходе.

Перед тем как провалиться в забытьё, мне почудилось, что в своей белой повязке на шее Дарья дрогнула. Словно она повернула голову в мою сторону.

******

—Серафимыч, что думаешь насчёт этого. —Спросил молодой парень, смотря, как девушек выводят из подвала дома.

—Что я думаю? —Старик поднял взгляд —Я сожалею, что мы раньше не отыскали этого гада и придушили.

—Не по закону...

—Какой нахер закон Вадим! Ты бы не пристрелил этого утырка?!

Парень стыдливо опустил голову и спустя пару секунд ответил.

—Можно было бы. Убил. Только если бы все промолчали.

—Мы бы и промолчали. Сказали бы, что сопротивлялся при захвате и пришлось убить.—Полицейский поворачивается и идёт к машине — Ладно, поехали обратно в участок. Допрашивать сейчас этих девочек не хочу.

—Я тоже. Серафимыч, а что будет с ними?

Старик поворачивает голову на девушек.

—Не знаю, Вадим, не знаю.