Кукушка

Жила-была Кукушка. Кукушка была старой и мудрой птицей, которая доживала свой век. Старая птица выглядит так, словно она — страница из давно забытой книги леса, унесенная многими сезонами. Ее оперение, которое когда-то блестело пепельно-голубым, теперь потускнело, как будто выцвело с ходом времени. Перья, поседевшие от старости, лежат неаккуратно, показывая участки кожи. Ее спина немного согнулась, а крылья, по краям которых следы жизни, все реже взлетают, чаще просто сложены, как у птицы на закате. Глаза, когда-то яркие, теперь затуманены, будто утром над озером поднялся туман, скрывший их прежнюю яркость. Но в их глубине все еще тлеет искра, как угли в потухшем костре. Клюв с трещинами, как старая кора, немного искривлен от лет, но все еще силен, словно сделан из меди, которая темнеет со временем. Хвост, когда-то пышный, теперь поредел, а белые капли на концах перьев слились в блеклые пятна, как выцветшие чернила. Лапы, обросшие грубой чешуей, цепляются за ветки медленно и осторожно — будто каждый шаг отмеряет время. Даже знаменитое кукушкино «куку», если и слышно, звучит хрипло, как эхо забытой мелодии.

Но в этой старости есть своя красота. Она сидит тихо среди мхов и лишайников, сливаясь с сучьями, — живая часть леса, который медленно принимает ее обратно. И кажется, что сама вечность устроилась на краю гнезда, которое больше не нужно никому, кроме ветра.

И был у неё друг – Волчонок. Волчонка бросила стая при рождении, ибо был он сирым и убогим, трусом и не хотел никого убивать – он боялся даже вида крови. У Кукушки тоже никого не было – кукушка же. Всех детей по молодости растаскала по гнёздам, много греха на себя взяла. А отпустить их было некому – был Журавль, местный батюшка, да и тот умер давеча. А нового нет, некому и некого.

Так и живут они, Кукушка да Волчонок близ старого дуба, верхушку которого оторвало ветром. Наверху сухого ствола свила гнездо Кукушка, а у корней спит Волчонок, завернувшись калачиком. Волчонок питался тем, что находила ему Кукушка, взмывая в небеса, из последних сил. Она пыталась, как умела, воспитывать в Волчонке хищника, чтобы тот сам мог прокормить себя в случае чего. Выходило у неё не очень – Волчонок наотрез отказывался убивать зверушек и питался падалью. Или ягодами, прочим.

Кукушка часто любила сидеть рядом с Волчонком, смотреть на небо и размышлять о жизни.

В какой-то момент, когда они смотрели на небо, Волчонок сказал:

— Скажи, Кукушка, а где моя стая? Жива она? Ты же летишь над лесом, ты всё знаешь… Где она?

— Зачем тебе, Волчонок? Они предали же тебя.

— Я… Хочу видеть их… Хоть раз…

— Видишь гору? — сказала Кукушка, взмахнув крылом к Альпийской горе, — У подножья горы есть поляна. Иди туда и узнаешь, что стало с твоей стаей.

Волчонок тут же оживился, встал на лапы и говорит:

— Я иду! Немедленно!

Кукушка лишь покачала головой. Идиот! Он же без старой птицы не проживёт… Да и так просто бросить она его не может.

Волчонок тут же направился к Альпийской горе. Нет, она не в Альпах находится, она просто так названа Кукушкой, которая вычитала про Альпы в одной умной книжке. Он шёл по лужайке, а из соседнего леса выскочила Лиса:

— Куда идёшь, Волчонок?

— Иду к Альпийской горе, хочу увидеть свою стаю!

— Но ты же маленький, а путь такой далёкий! Куда ты пойдешь, мелкий волчонок?

Лапки Волчонка смыкались в кулачки, когти вытаскивались из лапок. Он чувствовал то, чего никогда не ощущал – ярость. Да как эта вертихвостка может перечить мечте Волчонка о своей стае? Однако по душе своей он, Волчонок, пацифист, поэтому не стал ранить Лисичку, а просто прошёл мимо неё.

Он шёл всё, шёл и шёл, крепчая с каждым метром.

Дни шли, ночи. Ночью он смотрел на звёзды, думая о волках: небось они забыли о нём или еще что-то. Может Лиса права и ему не стоит? Он – маленький, сирый и убогий, куда ему таким заниматься?..

Очередным утром Волчонок встал на лапки, увидев себя близ Альпийской горы. Он подумал: «А ведь я почти пришёл». И тут ему на глаза снова попалась Лиса, которая подошла к нему:

— Маленький Волчонок, зачем ты идёшь? Разве не очевидно, что ты погибнешь? Ты же дурак, который даже мышь убить не может!

Волчонок снова злится, выпускает когти. А Лиса продолжает:

— Ах, ты, бедный комочек шерсти! Такой жалкий и слабенький... Даже шаг сделать не можешь без дрожи в лапах. Где твоя стая, Волчонок? Где твои сородичи, которые должны были помочь тебе в лесу? Они тебя бросили. Ну прямо, куда тебе! Ты ведь даже рычать не умеешь — только воешь по ночам, вспоминая тех, кто оставил тебя одного. А ты теперь собираешься к Альпийской горе? О, как трогательно! Думаешь, там тебе откроют какую-то тайну? Что ты узнаешь, куда ушли твои? Да ты и до подножия не дойдешь! Тебя схватят первые же враги, порвут на части... Или, может, ты надеешься, что кто-то пожалеет тебя? Пожалеет эту дрожащую тень волка? Нет, Волчонок. Ты так и останешься никем. Без стаи, без силы, без имени. И когда твой последний вой затихнет в ветре — никто даже не вспомнит, что ты был.

Волчонка переполняла ярость, животная ярость, ну не мог он так просто терпеть то, как Лиса унижает достоинство маленького, но Волка! Поэтому он поднял лапку и как цапнул за нос Лисицу. Она начала кровоточить, а Лиса начала скулить, села на попу, зажимая носик лапками.

Лиса очень разозлилась, ее глаза налились кровью. Она посмотрела на Волчонка глазами, которые были полны чистой ненавистью за побитый нос, замахнулась лапой на Волчонка…

И тут из дерева вылетела Кукушка, которая следила за путем Волчонка всё это время, не сумев отпустить его в вольное плаванье, как хотел того маленькая зверушка. Птица налетела на Лису, выколов ей глаз своими неострыми когтями. Лиса тут же убила Кукушку тяжелой лапой, откинув птицу далеко от себя. И упала от боли, от потери крови и от инфекции, попавшей тут же в глаз.

Волчонок остался один, среди двух трупов, приняв единственное, как ему казалось, верное решение – бежать к Альпийской горе.

Когда он прибежал туда, он увидел стоянку волков. Было видно, что они тут были… Но их не было… Они ушли?

Неужто всё это было зря? Волчонок никогда не увидит свою стаю?

Маленькая зверушка упала на луг, на землю, принявшись рыдать от горя. Всё это было зря…