Курильщик

Я лечу уже около суток. Горючее закончилось несколько часов назад, но самолёт не падает. Двигатели продолжают работать.

Я не знаю, где я. За стеклом непроглядная ночь, хотя я взлетал перед рассветом. Стрелка компаса сошла с ума. Связи нет — рация молчит на всех частотах…

Я вылетел из мира, который стоял на пороге взаимного ядерного уничтожения. Я не умел управлять советским самолётом. Всё что я хотел — это выбраться с Кубы живым.

Я вспоминаю о Марте. Моя рука тянется к карману. Я не курил уже сутки. Беру квадратный жёлтый блокнотик и пишу на верхнем листке «Хочу установить связь с Управлением». Ставшим привычным движением отрываю листочек и скручиваю его в тугую трубочку. Щёлкаю зажигалкой, закуриваю. Запах горелой бумаги наполняет лёгкие. Кашляю.

Бортовая рация оживает. Далёкий голос прорывается сквозь помехи, зовёт меня по имени…

Каменные стены все в тёмных потёках. Грязный липкий пол. Сваленные в углу медицинские перегородки. В центре — хирургический стол, ярко освещённый подвесным прожектором. На залитой кровью простыне лежит голая девушка. Над ней задумчиво склонился хирург.

— Доктор Штоссмайер, — зову я его по имени.

Он подпрыгивает, выставив перед собой скальпель.

— Объект 113? Вы же должны быть на Кубе! У вас задание. Что вы делаете в моём сне?

— Я хотел поговорить с вами по телефону, но мне сказали, что вы на барбитуратах и не сможете проснуться до утра.

— Вы, американцы, такие бестактные, — хирург откладывает скальпель.

— Где мы? — я обвожу взглядом комнату.

— Честно говоря, не задумывался, — признаётся доктор. — Похоже, мы в лагере смерти Дахау, в моём рабочем кабинете, двадцать лет назад… Что вам нужно?

— Понимаете, доктор. Я сейчас лечу в самолёте, но никуда не могу прилететь.

— Самолёт, надеюсь, настоящий?

— Да. Советский тактический бомбардировщик с ядерной бомбой на борту. Когда я взлетал, зенитки распахали всю полосу. Это кубинцы. Всё из-за Че Гевары. Я, правда, не хотел. Он первый начал… — попытался я оправдать своё безрассудство.

— Представляю, как взбесится Директор. Вы же нас всех угробите! — помотал головой Штоссмайер: — Какая жалость, что фюрер не дожил. Ему бы понравилось…

Доктор достал маленький фонарик и направил его на меня: — А теперь, Объект 113, давайте разберёмся. Когда вы впервые почувствовали, что теряете контроль над ситуацией?

— Когда увидел её, — отвечаю я честно.

Двумя днями ранее (24/10/62):

Осенние сумерки опустились на тихие пригороды Нью-Йорка, но в офисе по отбору кандидатов всё ещё горел свет, работали люди.

Квайн Петровски, директор по отбору, собрал своих подчинённых в кафетерии.

— Что скажешь про кандидатов? — обратился он к инструктору по стрелковой подготовке.

Ветеран двух войн ответил не сразу, тщательно выбирая слова: — Лучше всех отстрелялись Блумберг и тот парень из Оклахомы — Скотт. При их-то подготовке неудивительно. Ещё двое ребятишек показали хорошие результаты. Хуже всех стрелял Тэд Брикс. Он даже умудрился вывернуть себе запястье отдачей.

— Хорошо, — кивнул директор: — Кого ты выбрал?

Инструктор опустил глаза и, кашлянув, ответил: — Я выбрал Брикса.

Присутствующие начали шушукаться. В воздухе повисло нездоровое оживление.

— Громила, — Директор обернулся к инструктору по рукопашному бою: — А у тебя какие результаты?

— Нормальные, Квайн, — выпалил лысеющий здоровяк в тесном для его богатырской фигуры костюме: — Доннати и Адамс — профессиональные боксёры, Блумберг дрался как зверь. Скотт просто крепкий парень, но его можно подучить.

— Как насчёт Тэда Брикса? — уточнил Петровски.

— Рохля и размазня. Упал после первого же хука в висок.

— И кого ты выбрал?

Тот зажмурился и мотнул головой: — Чёрт те знает что… Пусть будет Тэд Брикс!

Люди зашушукались громче.

— Кто ещё выбрал Брикса? — директор оглядел собравшихся. Повисла тишина.

Специалист по ассоциативной логике несмело подняла руку: — Он неплохо решал задачки с фигурами и числами. Не так хорошо, как те братья-математики… — добавила она и осеклась.

Постепенно все оставшиеся также подняли руки.

— А теперь, — Квайн Петровски поднялся с кресла: — Пусть кто-нибудь объяснит происходящее… потому что я тоже выбрал Тэда Брикса. Простого клерка, который провалился во всех дисциплинах и которого вы рекомендуете, как лучшего претендента на роль агента.

— Мы не говорим, что он лучший… — начал было кто-то, но директор ударил кулаком по столу: — Мне нужно объяснение!

— Я попробую! — раздался голос с сильным немецким акцентом.

— А… Доктор Шмайссер, — повернулся к говорившему Квайн.

— Штоссмайер, — поправил пожилой мужчина с благородной внешностью учёного.

— Простите великодушно, — съязвил директор.

— Я не в обиде, мистер Петровски. В своей прежней работе я повстречал немало людей, чья фамилия была похожа на вашу. Все они с трудом выговаривали мою… — доктор прошёл к небольшой доске, где мелом было написано меню и стал стирать написанное.

— Мы не для того отняли вас у русских… — начал было побагровевший от злобы директор, когда доктор обернулся и прервал его: — Я знаю, зачем вы меня отняли.

Штоссмайер написал на освободившемся месте «ZEF».

— Вы спрашиваете меня, почему выбрали на роль агента человека, провалившего все тесты? Посмотрите и запомните эти три буквы, потому что это и есть ответ на ваш вопрос.

На следующее утро (25/10/62):

Я увидел её и лишился дара речи. Она была прекрасна — ангел во плоти.

— Я агент Стендаль. Можете называть меня Мартой. Вы ведь Тэд Брикс? — спросила она, протянув для рукопожатия крепкую ладошку.

Я проглотил слюну и кивнул, часто моргая от смущения. Не зная, куда деть глаза, я опустил их ниже — на её жакет, но её грудь также рождала во мне волнение, поэтому я стал рассматривать собственные колени.

— Вы были отобраны на проверочный срок, Тэд.

Я уже собирался произнести заготовленные слова благодарности — про то, как рад предоставленной мне возможности послужить Родине в трудную для неё минуту, про то, как хочу пойти по стопам отца, погибшего в заключительном аккорде той далёкой войны, но все это вылетело из памяти, и я промямлил: — Спасибо.

— Поздравляю, кандидат, — ободрительно улыбнулась Стендаль.

— Вы не понимаете, — начал я зачем-то, всхлипывая: — Мне так стыдно! Я так плохо справился с вашими заданиями… Особенно со стрельбой. Я даже напился с горя. Впервые в жизни.

— Не стоит, мистер Брикс. Всё это мы поправим одним махом, — она поспешно наклонилась ко мне и прошептала: — Возьмите себя в руки немедленно. Сейчас придёт один человек. Он не должен видеть вас таким!

Я кивнул, растирая лицо руками, чтобы вернуть щекам здоровый румянец.

— А… Объект 113, — чьи-то руки стиснули мне плечи: — Наш вундеркинд.

Я обернулся, но мужчина уже обогнул стол и сел рядом с Мартой. Это был высокий седой немец, необычайно энергичный, весь на взводе — как боевая пружина.

— Доктор Хуго Штоссмайер, — представила его девушка.

— Брикс, скажите честно, вы еврей? — спросил меня доктор вместо «здрасьте».

— Да, — от удивления я даже не успел возмутиться его бестактностью.

Штоссмайер повернулся к Марте: — Я же говорил, всё дело в генах. У таких ребят это в крови.

Потом он добавил для меня: — Вы просто не представляете, друг мой, как вам повезло! Ах, как бы я хотел оказаться на вашем месте!

— Спасибо, — промямлил я.

— Это не пустые слова, молодой человек. В устах немца они дорого стоят… Вы курите, юноша?

— Нет.

— А придётся, — доктор неодобрительно покачал головой.

— Табак вреден, — позволил я себе маленький бунт.

— Кто говорит о табаке? — удивился Хуго и добавил: — Марта, научите мальчика курить, а я пойду в лабораторию, пока меня бодрит.

Марта послушно выложила на стол зажигалку и квадратный жёлтый блокнотик. Отрывные самоклеющиеся памятки — я узнал эту канцелярскую новинку.

— У вас есть какие-нибудь фантазии, мистер Брикс? — Марта взглянула мне прямо в глаза.

И тогда я запаниковал.

В полдень того же дня (25/10/62):

Экстренное заседание совета безопасности ООН приняло остросюжетный оборот. Американский представитель Эдлай Эвинг Стивенсон-второй напирал на растерянного Валерьяна Зорина.

Возвышаясь над советским дипломатом, Эдлай обратился к тому напрямую, по-английски — со своей тут же ставшей легендарной фразой: — Отвечайте, Зорин, есть советские ядерные ракеты на Кубе или нет? Не ждите, пока вам переведут! Немедленно ответьте «Да» или «Нет»!

— Да иди ты в задницу! — выпалил по-русски зажатый в угол дипломат.

Переводчица-синхронистка не зря ела свой хлеб. В наушнике Стивенсона тут же прозвучал перевод: — Мне нужно время, чтобы подготовить ответ…

— Я уполномочен ждать до тех пор, пока Ад не замёрзнет, — сказал Стивенсон свою вторую легендарную и в чём-то даже пророческую фразу.

Днём ранее (24/10/62):

Доктор Штоссмайер изобразил на доске сложную молекулу и пояснил:

— Это и есть ZEF. Я начал его разработку в 1939 году в Дахау, потом продолжил в Освенциме. Я вводил ZEF всем, кто отправлялся на переработку. Сотни тысяч людей получали дозу, но активность препарата была нулевой. Я уже почти потерял надежду, когда в марте сорок третьего года в одном из блоков вдруг сломалась газовая камера. Людей перевели в соседнюю. Та тоже не сработала. И так подряд вышли из строя все камеры в лагере. Я велел развести злополучную группу по разным камерам — по одному человеку в каждую, и все камеры сработали, кроме одной. В ней был семилетний еврейский мальчик, который очень не хотел умирать. Они все не хотели — все эти сотни тысяч людей. Всем им был вколот ZEF, но тот мальчик — он был особенный. Он не просто страстно хотел жить, у него было сродство с введённым препаратом. Десять генетических маркеров из двадцати совпали. Этого было достаточно, чтобы механизм камеры не сработал… С тех пор я много трудился. Здесь, у вас. Улучшал препарат. Сегодня утром, во время отбора кандидатов, всем им был введена самая последняя модификация ZEF. Все они мечтали стать агентами ЦРУ, и некоторые из них были прекрасно к этому готовы, но всё это перестало иметь значение, когда препарат почувствовал невиданное ранее сродство. Двадцать из двадцати генетических маркеров, дамы и господа. У одного из ваших кандидатов оказалось полное совпадение. Кто-то сегодня выиграл джек-пот… И вы уже знаете, как зовут этого человека… Его зовут Тэд Брикс.