Курс на чёрную дыру

Станция «Гелиос-9» висела на орбите Юпитера, как старое, измученное чудовище, которое давно должно было умереть, но всё ещё цеплялось за жизнь.

Купола вмяты микрометеоритами, солнечные панели — словно облезшие крылья древней мухи, местами покрытые ржавыми разводами и выцветшими метками прежних экипажей. На корпусе — старые, почти стёртые эмблемы корпорации, исчезнувшей лет двадцать назад. Где-то глубоко внутри что-то глухо стучало — неравномерно, с металлическим кашлем, будто станция задыхалась.

Воздух тяжёлый, сухой, с привкусом озона и старой изоляции. В коридорах дрожали лампы, свет едва пробивался сквозь слои пыли. Каждый шаг отдавался глухим эхом по пустым отсекам. Когда-то здесь кипела жизнь — смены техников, пульс системных мониторов, крики диспетчеров. Теперь «Гелиос-9» была похожа на зверя, которому вырезали сердце, но оставили мозг работать по инерции.

Иногда сквозь тонкий металл корпуса проходили вибрации — дыхание Юпитера, могучие гравитационные волны, заставлявшие старую конструкцию вздрагивать, как от боли.

Корабли сюда больше не прилетали. Никто не хотел связываться с рухлядью, да и станция сама словно отталкивала, как старый пёс, которого некому гладить.

Но у неё оставалась одна функция — точка отправления в бездну.

Она знала, что её время подходит к концу, и, может быть, именно поэтому казалась такой живой в своей обречённости.

Он шёл по шлюзу, и свет из редких ламп ложился на лицо, высекая из тьмы фигуру человека, которого когда-то называли героем.

Артём Кедров, тридцать пять лет.

Лицо — карта его собственных ошибок: бледная кожа с сеткой тонких морщин вокруг глаз, тень небритости, глаза серые, выцветшие, будто смотрели слишком долго на Солнце.

Когда-то эти глаза смотрели на Землю сверху, на голубые облачные спирали, на сияние полюсов.

Теперь они почти не моргали — как у человека, который давно привык видеть только пустоту.

Он был лётчиком исследовательского корпуса, участвовал в пяти межпланетных миссиях, пережил два крушения, одну годовую изоляцию на орбите Титана, где умер весь экипаж, кроме него.

За это ему дали медали — тяжёлые, холодные, с золотым блеском, который давно не вызывал в нём ничего.

Эти награды лежали в ящике, запаянном вместе с личными вещами, где-то в грузовом отсеке — потому что всё это осталось в прошлом.

На нём был потёртый комбинезон с пятнами машинного масла и выцветший шеврон пилота.

От него пахло железом, старым потом и озоном — запахом станции, частью которой он стал.

Он двигался по коридору медленно, будто тело его тоже скрипело, как эти старые стыковочные механизмы.

Иногда казалось, что станция и он — одно существо: оба проржавели, оба слишком долго служили, оба ждали конца.

В отражении обзорного иллюминатора он видел себя — и не сразу понимал, кто этот человек напротив.

В этом взгляде не было ни усталости, ни страха — только равнодушие, как у звезды, которая сгорает без эмоций, просто потому что пришло время.

И всё же внутри что-то шевелилось.

Маленький, почти забытый уголок души, где ещё теплилась жизнь.

Он не знал — это надежда или просто инстинкт выживания.

Но когда он проводил ладонью по шершавой стене станции, казалось, что она чувствует его.

Как старый зверь, который узнаёт запах своего последнего хозяина.

До отправления оставалось три недели.

Станция «Гелиос-9» скрипела, как старый корабль в шторм, будто знала, что дни её сочтены.

В ангаре, где раньше помещалось шесть челноков, теперь стоял только один — «Одиссей-3».

Он казался чужим здесь, как белая птица, забредшая в гниющий сарай.

Корпус — гладкий, почти зеркальный, из нового сплава, отливающего мягким серебром.

Стыковочные швы ещё пахли свежей смолой, а на борту, под номером миссии, кто-то оставил отпечаток ладони — деталь, чуждая стерильности космоса.

Артём провёл пальцами по этой ладони — и понял, что она не его.

Наверное, техника, который собирал корабль, оставил знак, как пожелание удачи.

Или — как прощание.

По ангару гулял сквозняк, шелестевший пылью и старыми журналами технических отчётов.

Старые плакаты с лозунгами «Дальше всех — сильней всех!» обвисли, края потрескались, краска облупилась.

Над головою висели экраны, давно не показывающие ничего, кроме дрожащего синего фона.

Иногда вспыхивали буквы: ОШИБКА СВЯЗИ — как будто сама станция пыталась что-то сказать, но не могла подобрать слова.

Артём встал напротив корабля, глядя на него, как на живое существо.

Он ощущал лёгкое давление в груди — не страх, а память.

Все его прошлые старты начинались с этого чувства — дрожи где-то под сердцем, когда ты знаешь, что уже не принадлежишь Земле.

Он поднялся по трапу, звук шагов гулко отдавался под металлическим сводом.

Корабль внутри был чист, холоден, ещё пах новым оборудованием и стерильной пластмассой.

Всё работало идеально — автономные системы, энергоблок, стабилизаторы.

Ему оставалось только ждать — проводить последние тесты, загрузить маршрут и подписать финальный отчёт.

Он жил в жилом секторе станции, но почти каждую ночь возвращался сюда.

Сидел в кресле пилота, глядя в пустой экран навигации, где когда-то появится траектория — прямая линия в вечность.

Он включал резервный свет, мягкий, жёлтый, и просто сидел в тишине, слушая, как где-то в корпусе потрескивает металл.

Иногда ему казалось, что корабль тоже не хочет лететь.

Будто между ними уже завязалась странная связь — два существа, которых бросили в один конец, чтобы одно поглотило другое.

И всё же, когда он смотрел в иллюминатор, где слабо светился диск Юпитера — гигант, вечный, равнодушный, — ему становилось спокойно.

Планета вращалась, бури бушевали веками, и в сравнении с этим он сам был лишь пылинкой.

Может, именно это и давало ему силы не бояться.

Связь с Землёй была нестабильной.

Иногда сигнал шёл с задержкой в две минуты, иногда — в пятнадцать.

Артём уже привык к этому странному диалогу через вечность, когда слова приходят запоздало, как эхо собственных мыслей.

Каждые три дня он выходил на связь с ЦУПом.

Экран оживал, и на нём появлялись ровные лица — идеально выбритые, с правильными улыбками. За их спинами — флаги, эмблемы, мягкий свет студийных ламп.

Всё выглядело как реклама, не как разговор.

— Артём Сергеевич, — голос женщины, искусственно тёплый, почти актёрский, — Земля гордится вами. Мир следит за каждым этапом вашей подготовки. Вы — символ надежды.

Он кивал.

— Спасибо. Подготовка идёт по графику. Системы стабильны.

Иногда подключался руководитель программы — человек с громким именем, политик в научном звании.

Он говорил с нажимом, чеканя слова, будто записывал речь для хроники:

— Кедров, вы — тот, кто откроет новую эпоху. Не каждый день человек отправляется туда, где заканчивается всё известное. История запомнит вас.

Артём кивал снова.

Он всегда кивал.

Словно робот, которого обучили не возражать.

Потом появлялся молоденький оператор связи, нервно листавший протоколы, и сообщал о мелких поправках в маршруте, изменениях угла подачи топлива, синхронизации систем.

Рядом кто-то шептал «запиши, запиши», как будто за кадром стоял целый хор безликих голосов, которым не было дела до того, что перед ними — человек.

Когда сеанс заканчивался, экран гас.

И в этот миг, когда свет уходил, комната становилась вдруг слишком тёмной.

Будто вместе с сигналом умирала иллюзия, что где-то там, на далёкой голубой планете, его действительно ждут.

Через день пришло сообщение с пометкой «официально».

Голос тот же, бодрый, отрепетированный:

— Артём Сергеевич, к вашему старту готовится большая делегация. Будут руководители агентства, представители СМИ, ваши коллеги. И, кстати, несколько ваших друзей — да, тех, кто писал заявления, чтобы присутствовать лично. Они очень рады возможности увидеть вас перед миссией!

Он слушал это с каменным лицом.

«Друзья».

Он пытался вспомнить хоть одно лицо.

Не получилось.

После Титана все, кто был рядом, — исчезли. Кто-то не выдержал тишины, кто-то просто не смог смотреть ему в глаза.

На станции он был один, но на Земле ему рисовали толпу.

Толпу, которая будет аплодировать в момент старта — и забудет через неделю, когда сеть наполнится новыми заголовками.

Он понимал это.

Но всё равно говорил в микрофон:

— Рад, что не забыли. Передайте всем — готовность девяносто девять процентов. К старту буду полностью на связи.

— Прекрасно! — воскликнул голос из эфира. — Человечество гордится вами, Артём Сергеевич.

Он хотел ответить, но сигнал уже оборвался.

После этого он долго сидел в тишине.

За иллюминатором вращался Юпитер, как огромный глаз.

В сердце станции что-то тихо гудело — старый насос, гонящий воздух по потрескавшимся трубам.

Этот гул был единственным звуком, который не врал.

Он подумал:

возможно, не человек летит к чёрной дыре — а чёрная дыра уже давно летит ко мне.

День старта

Он проснулся не от сигнала тревоги — а от тишины.

Тишина была такой плотной, что казалось, можно провести по ней ладонью.

Хронометр показывал 05:47 — время пробуждения стояло в расписании старта, но автоматического вызова так и не последовало.

Артём долго лежал, глядя в потолок модуля. Металлические панели над ним дрожали от внутреннего гудения станции — старые насосы, системы жизнеобеспечения, всё это бормотало, как организм, которому давно пора умереть.

Он ждал, что кто-то свяжется. Что голос ЦУПа поздравит с «великим днём».

Не позвонил никто.

Он встал.

Переоделся медленно, без привычного ритуала — комбинезон, застёжка на груди, шлем под мышкой.

В зеркале напротив шлюза увидел себя — бледного, с тенью под глазами и чуть дрожащими пальцами.

Не страх, нет — просто холод.

Он включил терминал связи — помехи, белый шум.

Ни одного сообщения.

Сеанс связи, назначенный на 06:00, не состоялся.

На экране вместо лиц и флагов — строка системного уведомления:

“Сеанс связи отменён. Следующая синхронизация: не запланирована.”

Он улыбнулся.

Без злости, без удивления — просто как человек, который понял шутку слишком поздно.

Коридоры станции были пусты.

Свет мигал, отбрасывая длинные, дрожащие тени.

На стенах висели старые плакаты, от которых отслаивалась краска.

В воздухе стоял запах металла, пыли и чего-то кислого — как от старой крови.

Ангар встретил его привычным холодом.

Корабль «Одиссей-3» стоял на стартовой платформе — неподвижный, идеально готовый, будто только вчера его закончили собирать.

Ни техников, ни контролёров.

Даже системы внешнего контроля были отключены.

Он включил консоль запуска вручную — система послушно ожила, тихо загудели турбины охлаждения, на панели вспыхнули зелёные индикаторы.

Всё работало.

Кроме связи.

В 06:42 Артём сидел в кресле пилота.

Перед ним — чёрный экран навигации, где постепенно проступала траектория, заданная ещё месяц назад:

Гелиос-9 — TON-618.

Прямая линия. Без возврата.

Он включил внутреннюю запись — по протоколу нужно было зафиксировать голосовой отчёт перед стартом.

Голос дрогнул, когда он заговорил:

— Кедров. Миссия «Одинокий Путь». Системы готовы. Энергия подана.

Пауза.

— Связи с Центром нет. Запускаю последовательность вручную.

Тишина.

Он ожидал, что где-то в эфире щёлкнет реле, оживёт голос, что кто-то вспомнит о нём.

Никто не вспомнил.

Может быть, ЦУП просто забыл.

Может быть, миссию давно сняли с повестки.

А может — его никогда и не было, кроме как в отчётах, нужных для галочки.

Он посмотрел в иллюминатор.

Юпитер висел неподвижно, громадный и равнодушный, в его бурях пульсировала вечность.

Отражение лица Артёма на стекле слилось с ореолом планеты, будто он уже стал частью её атмосферы.

Он положил руки на пульт.

Металл был холодным, как кожа мертвеца.

Система запрашивала подтверждение запуска.

[ПОДТВЕРДИТЬ СТАРТ — Y/N]

Он нажал Y.

Гул усилился.

Вибрация прошла по корпусу, и весь ангар словно ожил на мгновение — старые балки дрогнули, посыпалась пыль.

За стеклом вспыхнули сигнальные огни, один за другим.

Он вдохнул.

Медленно, глубоко.

«Одиссей-3» — готов к старту.

И в пустом ангаре, среди ржавых стен, где не было никого, кроме него самого, зазвучал синтетический голос обратного отсчёта.

10… 9… 8… 7… 6… 5… 4… 3…