Курс некромантии для начинающих

– Привет, Эш. Опять ты на ночной смене?

Риторический вопрос. Вот она ночь. Вот он я. Да и где мне еще быть? Но Фрэн и не ждал ответа. Потоптавшись на пороге, он вошел в мою каморку, неся за собой шлейф уже привычных ароматов. Ночная сырость, бензин и свежая типографская краска.

– Утренние газеты, – он положил обернутую в коричневую бумагу стопку на трехногий стол, подпертый со стороны недостающей ножки стеной и безотказным “боги, только бы не развалился”, и сам уселся на шаткий табурет напротив. Табурет протестующе качнулся и застонал под его массивной фигурой, но устоял, словно говоря: “Сколько бы ни пришлось вытерпеть, вам меня не сломить. Я уйду отсюда последним, ногами… то есть, ножками вперед”. Я даже почувствовал к нему что-то вроде уважения и солидарности.

Привычным жестом пошарив в ящике стола, Фрэн выудил из-под кипы “Скайденского Вестника” недельной давности перочинный нож и придвинул свежую стопку к себе.

– Так, посмотрим, что у нас на повестке дня…

Бечевка, туго стянувшая стопку, лопнула от первого же прикосновения лезвия, и оберточная бумага раскрылась сама собой, словно бутон мерзкого коричневого цветка. Запах чернил и сырой бумаги стал гуще, смешиваясь с непередаваемым ароматом такой же мерзкой коричневой бурды, которую здесь именовали кофе. Впрочем, мне ли жаловаться.

За последние месяцы я сам пропитался этими запахами насквозь. Они заменили мне воздух в легких, кожа моя посерела и покрылась пылью подобно дешевой бумаге бульварных романчиков, которые я каждую ночь перекладывал с полки на полку, а по венам заструилась бурая жижа с песком. Я чувствовал себя старенькой потрепанной книгой, забытой в дальнем ряду стеллажа, куда никто никогда не заглядывает даже чтобы просто смахнуть пыль. И удел мой – покрываться плесенью и забытьем, покуда меня окончательно не источит книжный червь.

Фрэн тем временем, вырвав из сердцевины уродливого цветка зловонное нутро (то есть, вытащив из стопки свежей прессы верхнюю газету), с критическим видом рассматривал передовицу.

– Ну да, кто бы сомневался. Опять они…

Я склонился над чашкой с деланным равнодушием, вглядываясь в коричневую массу на дне. Даже мимолетного взгляда на газету мне хватило, чтобы разглядеть крупный заголовок на титульной полосе и фотографию под ним. Я не хотел ничего знать, я не хотел иметь с этим ничего общего, но безмозглая мартышка в глубине сознания продолжала ковырять пальцем старую болячку: “Ну посмотри, посмотри, как им там без тебя живется. Хорошо? Плохо? Скучает ли хоть кто-нибудь по тебе? Они хотя бы пытались тебя искать?”.

Нет, никто не скучал, никто не искал. Обида прочно засела в мозгу, как кофейные крупинки в зубах. Я кашлянул и уставился в стену, дожидаясь, пока Фрэн, как делал каждый вечер, бегло пролистает до последней страницы, изучит спортивные новости и объявления о продаже подержанных автомобилей, и, пожелав мне спокойной ночи, уберется восвояси до следующего вечера.

В узкое окно под покатой крышей виднелось темно-серое небо, частично перекрытое вывеской. “Книжный чердачок мистера Куинна” – гласила она. Мне же из окна было видно только одно слово, да и то задом наперед: “кочадреч”. Вот уж точно. Вся моя жизнь – один сплошной “кочадреч”.

Фрэн с хрустом свернул газету и убрал ее обратно в стопку.

– Ну, понятно, – недовольно проворчал он, – В этом сезоне “Алым скелетам” ничего не светит.

Я сочувствующе хмыкнул из одной только вежливости. Спортивная жизнь Скайдена мало меня интересовала. Впрочем, любая другая тоже. Я многозначительно посмотрел на дверь. Фрэн хороший парень, но в последние дни мне все больше хотелось одиночества, а его попытки завязать разговор, который в итоге превращался в монолог, раздражали.

– Ну, я пошел тогда…

Говорю же, хороший парень. И понятливый.

– Да, кстати… – он замер в дверном проеме.

А может, и нет.

– Тут на днях вроде бы должны завести новинку этого… Ну, как его, – он пощелкал пальцами, силясь вспомнить имя. – Ну ты понял, который детективчики эти пишет. Отложи для меня одну, а? Либби прибьет меня, если я провороню, как в прошлый раз.

Озиас Великолепный, вот как звали автора. И “детективчиками” с трудом можно было назвать его произведения о частном сыщике, в которых собственно детективная линия была только в начале (с обнаружением трупа/-ов), в конце (с блестящей поимкой преступника) и на паре страниц в середине (с выстраиванием в уме картины преступления за стаканом бренди). Все остальное – скучный перечень постельных приключений главного героя и самовлюбленная бредятина. Такая же напыщенная, как и творческий псевдоним самого писателя.

Я кивнул, давая понять, что просьба услышана.

– И… Это… – Фрэн помялся. – Я ей обещал, что раздобуду книгу с автографом. Черканешь там?..

Я вновь кивнул. Черкануть – это не сложно. Тем более, и продажам на пользу – экземпляры с автографом продавались в полтора раза дороже и в десять раз быстрей. Можно даже именной. Хотя нет, это было бы слишком рискованно. Легче поверить, что Озиас расщедрится поставить свою фигульку на десять-двадцать книжек, чем что он будет выдумать персональные обращения своим читателям. А мне не следует привлекать к себе лишнее внимание.

Фрэн все никак не уходил и с виновато-просительным взглядом продолжал стоять, ладонь на дверной ручке. Все-таки придется что-то сказать.

– Понял. Сделаю.

Это были первые произнесенные мной за последние сутки слова, поэтому голос прозвучал хрипло, как воронье карканье. Выглядел я, должно быть, не лучше. Не удивительно, что от меня люди шарахаются.

Фрэн, обрадованный, наконец-то ушел. На прощанье я отсалютовал ему давно опустевшей чашкой, чуть не выплеснув бурую жижу себе на колени. Дождавшись, когда стихнут шаги на лестнице, я взял из стопки “Вестник” и развернул.

“Ужасная тайна поместья Кобблов наконец раскрыта! Леденящие душу подробности на стр.15” – гласил заголовок. Я хмыкнул. В Скайдене куда ни плюнь, на каждом углу по таинственной тайне и ужасному ужасу, дай только волю фантазии. Должно быть, в воздухе что-то витает, будоражащее воображение и тягу к драматизму... Да и в поместье Кобблов, я был уверен, ничего такого грандиозного не было – максимум, парочка призраков да скелет чьей-нибудь жены, запрятанный под половицами. Но надо же репортерам свой хлеб отрабатывать, а подобные заголовки до сих пор безотказно действуют на обывателей. Особенно, когда речь идет о знаменитой Штейновой Шестерке. То есть, теперь уже “пятерке”, но на это, кажется, никто не обратил внимания.

И все же любопытство оказалось сильнее, поэтому я, миновав новости о том, что “подготовка города к празднованию Полýночи идет полным ходом”, в то время как “прима Орлеанна Сузи – в пятый раз вдова, в шестой раз – невеста”, а “Городской Совет Некромантов сказал: «Нет!» …” (понятия не имею, чему, да и не хочу знать), оказался на странице пятнадцать и бегло пробежался по статье. Ну ладно, не парочка, а целых три призрака, плюс одна банши. Тоже мне, нашли из чего сенсацию делать.

Чтобы не зацепиться взглядом за хвалебные эпитеты, которыми автор статьи обильно и беззастенчиво обмазывал каждого “избавителя нашего славного города от засилья нежити”, и тем самым не дать себе повод еще глубже ковырнуть старую рану, я вернулся к первой странице и уставился на фотографию.

“Штейнова Шестерка” – называли их. Шесть “гениальных”, “блестящих”, “отважных” студентов и их преподаватель, профессор Виктор Штейн. Хотя внимательный читатель мог бы задаться вопросом, почему на последних фотографиях только пять ребят плюс один профессор: “Эй, а куда же подевался тот, ну, высокий, у которого никогда не видно лица?”. А вот он, сидит на чердаке “Чердачка” (это так нелепо, что даже не забавно), день за днем пьет гадкий кофе, метет полы, перетаскивает книги с полки на полку и, упиваясь собственной никчемностью, читает статьи о блестящих подвигах своих бывших приятелей. Я вгляделся в лица изображенных на фотографии людей, словно в них могло быть зашифровано послание, адресованное лично мне.

Фотография была сделана на фоне чугунных ворот поместья. Профессор Штейн, как обычно одетый во все черное, стоял чуть позади своих подопечных, словно случайно забредший свидетель, и почти сливался с темным фоном – выделялся только воротничок белоснежной сорочки и бледное лицо, а безразличный взгляд как бы говорил: “Вам еще самим не надоело?”. Можно было подумать, что весь этот раздутый ажиотаж вокруг его агентства и студентов бесконечно утомлял профессора, но я-то знал, что каждая фотография, каждая статья, каждое событие с участием Штейновой Шестерки было тщательно подготовлено и отрепетировано.

Нет, не поймите меня неправильно. Расследования, изгнания демонов и призраков (а иногда и призывы, тут уж по ситуации) – все это были реальные дела и реальные клиенты, обращавшиеся со своими бедами в ритуальное агентство “Прах к праху” (“Экзорцизм. Призывы. Похороны”). Что не мешало Виктору Штейну – он же руководитель агентства, он же профессор и декан кафедры некромантии Скайденского Университета, он же Первый (“бывший” – но про это уже часто забывают) Некромант – из каждого дела устроить представление, приносящее ему и его подопечным две вещи: репутацию и деньги. Стыдно ли мне признать, что меня это абсолютно устраивало? Нет, не стыдно. Тем более, если попутно получится сделать мир чуточку лучше, избавив его от пары умертвий.

Я рассматривал фотографию. Айвон Мэтьюс, серьезный, в застегнутом до последней пуговички черном костюме, стоял на переднем плане. Наш мальчик-картинка. Он чуть сутулился и смотрел исподлобья. Этот единственный ракурс, благодаря которому фотовспышка не засвечивала стекла его очков, придавал ему насупленный и недоброжелательный вид, что шло только на пользу нашему реноме.

Рядом с Айвоном, приобняв его за плечи, стояла Эдди Мэллоун. Широкая улыбка, веселый прищур глаз. Словно, запечатленная фотографом, она готова была вот-вот прийти в движение и умчаться куда-то вперед, навстречу новым приключениям. Эти двое всегда хорошо смотрелись рядом в кадре. Две противоположности – рассудительный спокойный Айвон и неугомонная Эдди.

Справа от них – Оливия и Сигизмунд Роса, оба светловолосые и голубоглазые, с одинаковыми вежливыми улыбками.

Ну и наконец, слева – Лилиан Стоун. В пол-оборота, чтобы читателями были видны и ее блестящие черные волосы, каскадом ниспадающие по спине, и изящный овал лица. Фотокарточка, достойная быть в каком-нибудь альбоме типа “гордость нашего Университета”. И, не смотря на зависть, я вынужден был признать, что смотрелись они вместе замечательно. Куда лучше, чем когда на подобных фотографиях был и я.

Отчасти в этом была моя вина. Ни на одной фотографии я не получился нормально. “Мальчик без лица” – называли меня читатели. Каким-то непонятным образом (то есть, мне-то как раз понятным, нужно было всего лишь подгадать момент, чтобы слегка сдвинуться во время съемки, но остальным об этом знать было необязательно) я каждый раз получался на всех снимках со смазанным лицом. Просто высокая, чуть сутулившаяся фигура – это все, что можно было распознать. “Эш, ты опять испортил фотографию!” – обиженно заявляла Лилиан, которая всегда с нетерпением ждала новых статей о самой себе, и самой первой из нас их читала. “А по-моему, так даже лучше!” – возражала Эдди. – “Вы слышали, что говорят? Что один из Штейновой Шестерки – самый настоящий призрак! Круто!”.

И вот он я – призрак Штейновой Шестерки. Вполне себе реальный и злой на самого себя. За глупую надежду и обиду за то, что вот я исчез – и все про меня забыли. И во всем этом виноват лишь я один. Мне вообще не стоило приезжать в Скайден.

Я отложил газету, решив, что уже достаточно предался жалости к себе для сегодняшнего вечера. Пора было браться за дело. То самое, за которое мне дозволено жить на этом убогом чердаке.

“Книжный чердачок мистера Куинна” располагался в узеньком, самом дальнем закоулке Тисовой улицы (дом 20, третья дверь, сразу после прачечной “Белый саван”), поэтому, устраиваясь сюда на работу, я надеялся, что этой самой работы не будет вовсе. И сильно ошибся. Как оказалось, торговля шла весьма споро, а в те дни, когда поступала какая-то новинка вроде глупых книжонок того же Озиаса Великолепного, дверной колокольчик тренькал, не умолкая.

– Реклама, мой дорогой друг, – горделиво наставлял меня мистер Куинн. – Грамотная реклама делает чудеса.

Я молчал, кивал и делал вид, что не замечаю среди обычных покупателей странных, укутанных до бровей во все черное посетителей, которые разве что для отвода глаз прохаживались мимо полок с книгами, покупали что-нибудь наугад, а потом проскальзывали в дальнюю дверь, где скрывался кабинет мистера Куинна. Не мое это дело, какие еще дела проворачивает мой начальник, пока я исправно получают от него зарплату. Зато хозяин даже не проверил мои документы (хотя моя студенческая виза уже пару недель как была просрочена), и не стал задавать вопросы, что такой вежливый и милый юноша делает в не самом привлекательном районе Скайдена. За последний год я настолько привык притворяться хорошим и безобидным парнем, что он, должно быть, сам вообразил, что я просто какой-нибудь упрямый мальчишка из обычной семьи, который разругался с домашними и сбежал, решив доказать всем, какой он самостоятельный и взрослый. Впрочем, у меня самого была заготовлена подобная история, так что мистер Куинн даже не сильно ошибся. А может, он просто ухватился за первого же идиота, который согласился на смехотворную зарплату. В любом случае, мы оба получили то, чего хотели.

И так уже два месяца, как я провожу дни наверху, на чердаке, где сплю, ем и иногда читаю книги (полагаю, я здесь вообще единственный действительно читающий человек за долгое время), а ночами спускаюсь по шаткой лестнице в лавку на первом этаже и навожу порядок. Протереть пыль, подмести, выровнять стопки книг, расставить у кассы и на входе новинки. Вынести на задний двор стопки нераспроданных вчерашних газет и положить на их место новые. В редких случаях – встретить первых утренних покупателей, если Марк, продавец, вдруг проспит. Или же открыть дверь посетителям ночным, что тоже бывает. И – не задавать вопросов. Не смотреть в лицо. Быть незаметным. Отворачиваться, когда мистер Куинн лезет в кассу до того, как его грозная супруга придет подсчитать заработок за день. И, наоборот, докладывать, когда то же самое пытается провернуть их беспутный сынок Абольд. Когда-то я мог мечтать о такой жизни. Тихой, размеренной и незаметной. Но за последний год что-то во мне изменилось. И я знаю, почему это произошло. Я понял то, что отказывался признавать всю свою жизнь.

Я, Эшворд Сильва – трус, лжец и предатель.

Я всегда боялся ответственности и заботился только о собственной шкуре. Я рассчитывал, что бегство мое окончится здесь, в Скайдене. Что же, в каком-то смысле так оно и оказалось – теперь я сижу, как крыса в норе, боясь высунуть нос наружу.

Я всегда лгал – о себе, своем возрасте, своем прошлом, даже о своем имени. Ведь еще год назад Эшворда Сильвы не существовало. Были другие имена, которые, как я надеюсь, сейчас позабыты. Пройдет время – может, пару месяцев, или полгода, или год – и это имя исчезнет так же, как и предыдущие.

Я предавал раз за разом – постоянных клиентов и случайных заказчиков, подельников и конкурентов, боссов и друзей. Тех, кто доверял мне и был уверен, что это взаимно. И теперь я мог только смотреть на них, отпечатанных на газетных страницах, и искать в их взглядах немой укор, обещание прощения или угрозу найти и отомстить – что угодно, кроме полного равнодушия. Я бросил их, как только запахло жареным, и в ответ они просто вычеркнули меня из своей жизни. Что же, я это заслужил. Я бы и сам поступил точно так же.

Итак, это история труса, лжеца и предателя. Это история Эшворда Сильвы. И я сам не знаю, сколько в ней будет правды.