Квадраты

— Фиаско, — прочитала Сата без уверенности. – «Фиаско». Что это?
— Полный провал, — вздохнул Сэл и вышел, оставив книгу на столе.
— Понимаю, — серьёзно пробормотала она прежде, чем захлопнулась дверь.
Сэл тоже понимал.

Когда белый снег сменился чёрным, легче не стало. Здесь очень давно никто не ходил. Ни проторенной тропки, ни колеи. Не с кем разделить тяжесть собственных шагов и мыслей. Макс не в счёт, ведь он уже несёт свою ношу.
Дома скрываются под снегом, снег — под копотью. Ни огонька, ни звука, только огромный чёрный сугроб Великого чертога ещё кашляет дымом, точно на смертном одре. Может, жизнь там пока теплится. А может, догорает.
Тогда придётся стереть ещё одну пометку на карте. Рано или поздно останется только белый лист. От карты и от всего.
Чудовищные ворота давно никто не тревожил, и снег подступил к ним вплотную, но Глостер прорвал безмолвную осаду. Слабый стук металла о металл отозвался ворчанием в чёрной утробе.
— Хочешь, я открою? — спросил Макс, но старый рыцарь покачал головой. Если некому открыть эту дверь изнутри, незачем терзать её снаружи. У сэра Глостера к мёртвым никаких дел. У мёртвых к сэру Глостеру никаких вопросов.
После третьего стука одна из створ подалась со звуком разверзшейся преисподней, хотя в образовавшуюся щель сложно было бы протиснуть сколь-нибудь внушительного грешника. Глостер шёл налегке — его гнев, уныние и остатки гордыни кое-как пролезли.
Княжьи люди встретили его сталью. Макс окинул их взглядом и, без сомнения, сразу поставил диагноз. Измождённые лица, кровавые дёсны — это цинга. Безжизненные впалые глаза — это отчаяние. Громкий шёпот и громкий лязг затворов — это ненависть.
В Великом чертоге стоял тяжёлый дух. Так пахнет целая жизнь, от пелёнок до могилы, если затолкать её в душную комнату. А ещё жаровни повсюду — бог знает, что эти люди жгли и как долго, но бледное пламя чадило и источало одуряющую вонь. Сквозь его треск пробивался плач детей и плач больных. В дальних углах вторили им обледенелые трубы.
— Сэр Глостер! — сенешаль возбуждённо махал руками, подавая какие-то знаки, которых никто не понял. Тоже больной, с воспалёнными усталыми глазами. — Сэр Глостер, какая честь! Какая радость! Радостный день.
Старый рыцарь давненько не видел, как выглядит радость, но запомнил её иной. Позади хмурые княжьи люди налегли на дверь, и вскоре только островок грязного снега вокруг заиндевелых сапог Глостера напоминал о том, что там, снаружи, есть какой-то мир или вроде того.
— Идём, сэр Глостер, идём, — ладонь сенешаля лихорадочно горяча. — Князь так ждал тебя!.. Здесь столько всего случилось!
Места, где за два года не случается столько всего, незачем отмечать на карте. Но вряд ли князь сможет рассказать что-то по-настоящему новое. Все новости написаны у этих людей на лицах. Жёлтыми и алыми чернилами.
Прямо на полу Великого чертога люди спали, работали, молились, болели, умирали. Кого-то даже угораздило родиться. В дыму на верхних ярусах, среди полуразобранных палуб, виднелись ещё и ещё лица. На всех лицах — одно выражение. Одно слово у всех на устах. "Демон".
— Не держи на них зла, сэр Глостер, — шептал сенешаль, обдавая жаром. — Они изведали много горя от чужаков.
Они миновали еще не один десяток пар ненавидящих глаз, прежде чем предстать перед князем. Тот ждал в полудрёме. Лицо его утопало в ворохе сырых холодных одежд.
— Подвиньте жаровню ближе к нему, — не выдержал старый рыцарь. — Или его ближе к жаровне, чёрт вас дери! Он же умрёт!
Княжьи люди почти послушались, но властелин Фригольда, очнувшись, властно поднял сухую ладонь.
— Пока не умер, так не распоряжайся в моём доме, сэр Глостер.
Жёны испуганно прильнули к своему господину. Прежде их год от года становилось всё больше, каждая следующая моложе предыдущей. Теперь Глостер насчитал трёх, и все они казались старухами.
— Тебя долго не было, — князь пытался казаться благодушным, а не усталым. — Я и не чаял уже свидеться. Скажи-ка, сэр, как твои странствия? Улыбнулась тебе удача?
Сам князь улыбался кровавыми дёснами, и взгляд его был тяжелее и горше, чем Глостер себе представлял в ожидании встречи. Хотя стоило бы догадаться, едва вдохнув этот дым, едва услышав скрежет запоров позади. Хуже, в жизни всегда всё хуже...
Покачав головой, рыцарь сбросил рюкзак, и Макс, соскочив с плеча хозяина, заплясал по полу. Княжьи люди схватились за ружья и топоры, и не ослабили хватку, когда Глостер медленно вытащил сверток.
— Здесь антибиотики, витамины, запас прекурсоров...
— Оставь свои подачки, слышишь, сэр! — рявкнул князь и закашлялся. — Благодетель! Оглянись вокруг, ты...
— Это не подачки, — Глостер поднял глаза, но не голос. — А дары. Или ты хочешь оскорбить меня, князь?
— Да пошёл ты, сэр, — владыка Фригольда сделал знак сенешалю, и тот торопливо принял подношение. — Спасибо тебе, только без Ассе мы тут всё равно умрём, и ты это знаешь.
— Что с ней? — рыцарь отыскал взглядом безжизненное тело божества под самым потолком, в окружении мёртвых свечей.
— Тебе понравится, — только теперь, когда князь усмехнулся, Глостер узнал меру его отчаяния. — Замолчала! И больше уж не родит. Поначалу давала ещё серую пасту, но с тех пор только чёрная какая-то лезет. Пробовать страшно — вдруг ядовитая. Но у меня тут уже полно добровольцев пробу снимать. Лучше яд жрать, чем друг друга, словно поганые язычники.
— Почему это должно мне понравиться?
— Это сделал пустой. Ну, не надо мне тут... Ты же за этим пришёл. Про пустых выспрашивать. Вот и не делай вид, что удивился. Видел такое раньше? Он пришёл ночью, — князь Фригольда, свирепея от собственных слов, привстал на троне, и жены поспешили укутать его заново. — Убил каждого, кто не спал. Ты знаешь, как убивают пустые. Потом вытащил жрецов из постелей, и их убил тоже. Ассе так и не признала в нём врага, чужака. Подпустила близко, а он её... Он украл её душу. Сжёг священные слова. Поутру наша Ассе была сама не своя. Беспамятная, безумная. Бакти пытался с ней говорить, только она не слушала. Месяц длилась её агония. Сперва умер свет, потом тепло, лекарства, пища... Я так давно не слышал её голоса, — в глазах старика стояли мутные слёзы. — Плевать мне на пасту, сэр рыцарь. Плевать на свет и тепло. Я старый. Мне бы только голос её услышать напоследок... Ещё разок... Она бы сразу поняла, где у меня болит... она всегда... не здесь, вот здесь! — сухим пальцем в живое сердце.
— Я погляжу, что смогу сделать, — Глостер склонил голову в знак скорби. — Кто-нибудь из вас учился у жреца? Кто-нибудь умеет ухаживать за машинами?
— Бакти, — ответил сенешаль, не раздумывая. — Мальчик учился при храме, помогал отправлять службы. Он мыл и чистил тело Ассе, приносил жертвы. Он знает священные тексты...
— Не все, — сокрушенно признался мальчишка, отделившийся от толпы. — Я лишь недоучка, сэр. Она не говорит со мной, не отвечает. Я лишь... я лишь клал подношения в нужные...
— Плевать! — гаркнул князь так, что сам надолго остался без голоса. — Мы не черви, чтобы терзать её мертвое тело ради пропитания.
— Что родится от мёртвой, проклято, — прошептали в толпе так громко, что каждый услышал.
— Глупости, — вздохнул Глостер, предчувствуя худшее. — Я задержусь на несколько дней, мы вместе осмотрим системы. Дай мне Бакти и ещё пяток толковых ребят, я научу их всему, что нужно. Мне уже приходилось...
Приходилось, да. Но на борту Гавани был старый ядерный реактор, в Ульях — термальные источники, в Близнецах — хоть какой-то запас топлива... Гавани теперь нет на карте, в Ульях поселились крестоносцы, и ветер гремит костями на железных крестах. Долго ли выстоит Фригольд? Макс всё рассчитает, конечно. Сколько энергии сможет производить Фригольд, как распределить её между автономными системами... сколько людей эти системы смогут поддерживать. Но это будет выживание, а люди привыкли жить. Люди быстро привыкают жить.
— У неё нет души, слышишь, сэр! Твоя наука здесь не поможет. Так не утешай свою совесть попусту. Ты не хуже меня знаешь, что если уйдёшь — не вернёшься. Некуда будет возвращаться. Ты сотрёшь Фригольд со своей проклятой карты и будешь тешить себя мыслью, что, может, мы не сдохли в муках, раз ты не видел. Будешь отворачиваться, пока есть, куда, — князь всё-таки встал, поддерживаемый под руки своими жёнами и сыновьями. — Смотри! Смотри, как мы умираем, сэр! Не отворачивайся!
Глостер не отвернулся, и старый князь зажмурился от яркого света в его глазах, закашлялся, тяжело опустился обратно.
— Не виню тебя за горькие речи, но и не приму их, — сказал рыцарь, опустив плечи под грузом тяжкого предчувствия. — Перед жителями Фригольда нет моей вины. Я помогал вам, и вы отплатили мне добром. Но я не обещал остаться навсегда, сторожить вас и ваших богов. Я сделаю, что смогу, но потом ты расскажешь мне, откуда пришёл пустой и куда направился. Я помогу в последний раз, и мы расстанемся друзьями. Так?
— Ты можешь спасти нас всех, но скорее дашь нам сгнить, — тихо сказал князь. — Выходит, есть твоя вина перед жителями Фригольда.
По толпе прокатился ропот. Сердце Глостера упало.
— Я знаю, что у тебя в шкатулке, сэр, — владыка возвысил голос. — Я знаю, что там душа. Душа, которая могла бы вдохнуть жизнь в нашу Ассе! Не в кривляющегося демона-недомерка — в весь Фригольд! В ваших детей!
— Пожалуйста, не надо, — безнадежно взмолился рыцарь, тяжело качая головой. Ладонь на рукояти, Макс на плече. — Только не так. Айго!
Бородач из княжьих людей вздрогнул, замешкался, наконец, подставил осунувшееся лицо бледному свету жаровни.
— Не твою ли жену я спас с чёрного поезда? Отбил у работорговцев?
— Её, — кивнул хмурый Айго. — И ты знаешь, что я благодарен тебе. И она была бы благодарна, только её здесь нет, сэр, — он хотел сказать что-то ещё, но выдавил только: — Лихорадка.
— А ты, Отис? Поднимешь оружие против меня? Я сам посвятил тебя в рыцари, первого из многих. Ларс, а ты здесь? Как твоя рука, Ларс? Я знаю, ты не забыл, кто её для тебя сделал.
— Я и сам люблю тебя, как брата, сэр Глостер, — вздохнул князь. — Ты знаешь это. Я не вор и не разбойник, и не плачу злом за добро. Я не прошу тебя отдать нам твою шкатулку — я прошу разделить её с нами.
Рыцарь всё качал головой, как болванчик. С каждым словом голова наливалась тяжестью, как и сердце.
— Оставайся! Ты будешь жить в любви и почёте. Позволь Ассе заботиться о тебе, любить тебя. Мы даже выпросим у неё маленького демона, точь-в-точь как твой. У тебя будет дом, жена. Смотри! — от хламиды одной из княжьих жён отделилась тень с яркими, полными ужаса глазами. — Эшка, младшенькая моя дочка. Красавица, самой Ассе поцелованная. Два года только о тебе и говорила. Нравится? Бери! Будешь мне родичем. Твои дети сядут на моё место, будут править Фригольдом. Ты их только научи как следует. Ты же любишь учить.
Эшка слушала отцовские мольбы, обмерев.
— Ты старый! – выкрикнул князь, не дождавшись ответа. — Скоро помрёшь! Пора тебе привыкнуть к этой мысли, как я привык. Пора смириться. За кем бы ты ни гнался – не догонишь уже. Незачем остаток жизни прозябать в ледяной пустыне. Сделай доброе дело, и сам поживи, как человек. Помри, как человек.
— Если так, то всё попусту, — Глостер не отнял пальцев от рукояти. – Если брошу свою погоню… Фригольд, может, проживёт ещё немного. А сколько других умрут?
— Это каких других? – прищурился старый владыка. – Язычников, что обращают людей в рабов? Зверей, насильников с чёрного поезда? Демократов? Безумцев, что молятся Исусу и развешивают трупы на столбах?
— Они едят человечину! – охнул Бакти, и в толпе подхватили.
— Женятся на сестрах! Живут с дочерьми!
— Они колдуны, их семя проклято… Из-за них земля не родит…
— Это ты о них, сэр? Так пускай они сдохнут, что за печаль! Разве они были когда-нибудь добры к тебе? Разве они любят тебя, как мы? Разве умеют любить? Кто из них, я спрашиваю, свою дочь, свою кровь предложит тебе?
— Я не про безумцев толкую, — безнадежно ответил Глостер. – Не про насильников, не про зверей. Про человечество.
Но князь не понял, и другие не поняли. Что за слово такое – человечество. А рыцарь помнил, что это такое. Это большой Фригольд, за стенами которого – мрак, безумие и зло. Так что винить этих людей Глостер не мог.
— Нет, хочешь – ступай! Живи с людоедами, с дикарями, если они тебе милее. Сумасбродный старик! Но душу, душу у нас забрать не позволю!
— Пожалуйста, сэр, — взмолился сенешаль, теребя Глостерову куртку. – Ты великий воин и чародей. Даже пустые не могут глядеть тебе в глаза без страха. Все знают – ты убиваешь пустых, сдираешь с них шкуру, их жилами заплетаешь себе пояс. Ни один чужак не посмеет бросить вызов Фригольду, зная, что ты живешь среди нас. Ни один пустой больше не поднимет руку на Ассе.
— Квадраты, — пробормотал Глостер.
Свет в глазах старого рыцаря погас. Потом начали гаснуть жаровни. С глухим металлическим стоном содрогнулся Великий чертог.
— Колдовство! – закричали, завизжали люди Фригольда. – Колдун! Он открыл шкатулку!
Мощный поток воздуха задушил пламя, выпил всё тепло из княжьих палат. Зал погрузился во тьму и удушливый дым, наполнился кашлем и плачем. Воины заметались в темноте, пытаясь нашарить врага. Тот прошёл между ними, ступая бесшумно.
Сэр Отис принял боевую стойку. Всё как учил его когда-то Глостер, который отродясь ничего не знал о фехтовании. Первым ударом старый рыцарь выбил у Отиса меч, вторым – дыхание.
— Он здесь! – хрипло выкрикнул Айго, но Макс тут же подхватил, подражая и передразнивая:
— Он здесь! Здесь! Здесь! – неслось с разных сторон.
У бедняги Ларса сломалась металлическая рука, потом костяной нос. Айго согнулся пополам, и топор его следом. Какой-то придурок выстрелил и, конечно, попал. Слава богу, если не убил никого. Ружьё вон, и дух тоже.
Постепенно повисла тишина, прерываемая лишь стонами и всхлипами. Те из княжьих людей, что остались на ногах, не спешили искать боя, те, что лежали – подниматься. Глостер видел суеверный страх на их лицах. Видел каждую морщину и язвочку, хоть бы и в дальнем конце зала. А они видели лишь непроглядный враждебный мрак и молили Ассе о чуде.
Глостер взбежал по крутым ступеням к ассемблерному терминалу, к маленькому святилищу, загромождённому неуклюжими подношениями. Над полустёршимися буквами ASSE под стеклом лежал календарик с фотографией девушки в купальнике. Рыцарь поднёс Макса к глазам, и маленький человечек уверенно кивнул.
В темноте зародилось гудение, затеплилось, растеклось, превращаясь в многоголосие божественного хора. Вспыхнули аварийные огни, потом основные. Визг ликования, подхваченный потоком теплого воздуха, перекрыл гул уцелевших систем.
— Подготовь лазарет, — скомандовал Глостер и обернулся к людям Фригольда. – Я задержусь на неделю. Вместе мы поможем раненым и больным, подготовим системы к автономной работе. Запасём что успеем, самое необходимое. Я обучу ваших людей. У каждого будет время побыть с Ассе, поговорить с ней, попрощаться.
Фригольд встретил это слово скорбным воем.
— Потом я уйду по следу пустого, и не вздумайте останавливать меня. Не отчаивайся, князь. Если мои поиски приведут меня к цели, твоя разлука с Ассе не будет долгой.
Но старик замахал на Глостера рукой, смаргивая слёзы.
— Отведите меня к ней, — велел он своим жёнам. – Отведите сейчас.
Когда Глостер уходил, снег вокруг Фригольда был белым. Ещё угадывалась проторенная тропа, но идти стало намного тяжелее.

— Я всё перечитываю ту запись от четырнадцатого сентября, — монотонный голос Макса, монотонный пейзаж, монотонные шаги вдоль разобранного полотна. – «Люди по-разному называют то, что я сделал сегодня, так давайте внесём ясность раз и навсегда. Сегодня я прикончил кучку фанатиков, ксенофобов и террористов. И сделал бы это снова». Зачем я так написал? Чтобы взять на себя ответственность? Вызвать огонь? «Прикончил». Убил. Я ведь мог использовать другое слово. Неужели я правда хотел кого-то прикончить? Дело ведь не в этом. Не в убийстве. А запись собрала три миллиона лайков, кстати. И пятнадцать тысяч дизлайков.
— Стоп, — скомандовал Глостер. – Три пятнадцать.
— …квадраты. У меня был приказ, оперативная информация, я просто выбрал квадрат, но в сознании людей из-за этой самой записи я – судья, присяжный и палач. А я просто квадрат выбрал. Пальцем на экране. И это был нужный квадрат. Я всё сделал точно, всё правильно. Но потом пришёл Эндрю Паттон и написал в комментариях: «О чём вообще разговоры? Читаем: человеческих потерь нет. Это всё, что я хочу знать. Благодарите Бога и мистера Сэлинджера, что ваши дети не умирают там, внизу. Что можно просто нажать на сраную кнопку. Так держать, Сэл! Ксенофилы идут нахер!» Паттон – активист HFY. Теперь все думают, что и я тоже. Паттоновцы поздравляют меня с днём рождения, с днём победы, с рождеством. Фото моё повесили на аллее славы. И хрен что изменится, если я удалю чёртову запись. «Сделал бы это снова». Сделал бы?
Вдоль путей – рельсы крест-накрест и распятые мертвецы. Заиндевелые, с изрезанными лбами, с окровавленными лицами. На груди у каждого вырезано «Исус».
Через час Глостер нагнал крестоносцев. Те как раз прилаживали на крест последнюю жертву. Уже мёртвую.
— Аминь, брат! – весело закричали они, бряцая железом. – Аминь!
— Аминь, — вздохнул рыцарь морозным паром.
— Исус сегодня надрал много задниц! – похвастался предводитель. – Взял много рабов! Сегодня будет пир на небе!
Он дёрнул цепь, подзывая мальчишку со свежим клеймом на лице.
— Раньше ты был раб чёрного поезда; теперь ты раб божий! Понял? Сам Исус взял тебя в рабство!
— А что с поездом, брат? – осторожно спросил Глостер, вглядываясь в горизонт.
— Сдох. На полпути к Железному городу. Работорговцы бегут, кто куда, только от нас не убежишь.
— Распяли, как Исус Христа! – весело прокричал один из братьев, выцарапывая на груди у мертвеца букву И. Другие подхватили: — Исус! Исус!
— Кое-кто засел в поезде. Через пару дней соберем на них большой крестовый поход. Первосвященники уже собирают паству, приносят кровавые жертвы. Скоро поезд будет наш!
— Исус любит нас! – засмеялись братья. – Исус ненавидит наших врагов!
— Пойдёшь с нами, брат Глостер? Ты самый отважный крестоносец, какого я знаю! Черепа язычников затрещат у тебя в пальцах!
— Крушить черепа! – запели братья. – Аминь! Аминь! Сегодня пируем плотью Христа!
— Может быть, — рыцарь изо всех сил изобразил подобие улыбки. – Я всё равно иду к Железному городу. Вот и разведаю, что там в поезде.
— Только не забирай себе всех рабов! – рассмеялся крестоносец. – Аминь, брат! Ступай с Исусом. Исус любит тебя, Исус ненавидит твоих врагов!
— Сегодня напьёмся крови Христа!.. Аминь! Аминь!
И Глостер зашагал прочь, утопая в розовом снегу. Отчаянный взгляд мальчишки-раба лёг на душу ещё одним грузом. Идти всё тяжелее.

Тень ступает легко и бесшумно. Макс не в силах ей помешать, а Глостер и подавно. У тени высший уровень доступа. Ко всем отсекам, ко всем системам, к жизни и смерти.
Поступью песочного человека она идёт от камеры к камере, от изголовья к изголовью. Выстрелы отдаются эхом в остывающем чреве корабля. Люди превращаются в эхо. Келли Уолтерс, офицер связи. Майк Краснов, бортинженер. Роберт Сэлинджер, командир боевого комплекса…
Обманутая тень встаёт на дыбы. Колыбелька Сэлинджера пуста, в ней лишь объёмная проекция. Настоящий Сэл, едва живой после аварийной разморозки, совершенно ослепший, сжимает в трясущихся пальцах гранату и ждёт. Маленький демон стал его глазами. Маленький демон нашёптывает предупреждения.
— Стоп! – скомандовал Глостер, и картинка замерла. Можно снова вертеть её так и сяк, увеличивать до предела разрешения, но никакой демон не поможет заглянуть в погасшие отсеки. Что случилось с Сатой? Откуда пришёл незваный гость? Что стало с ним после того, как он и граната Сэла остались наедине между переборок? Может, он умер, истёк кровью внутри скафандра, и обезумевший пустой теперь гремит его костями?
Но пустой не безумен – методичен. Всегда на шаг впереди. И у него есть логово, куда он приходит заряжаться. Огромное логово, способное вместить М-генератор. Но на карте множатся только кресты и белые пятна.
— Вперёд! – скомандовал Глостер, чтобы в тысячный раз посмотреть, как Сэл грузно вползает в лазарет и теряет сознание на операционном столе. После тысяча первого раза он уснул, положив под голову рюкзак, а Макс остался стеречь его сон. От его шкатулки исходил мягкий и ровный свет. Над землей, над круглой проталиной размером с ангела, поднимался пар.

Тупая, иррациональная злоба. Я достаточно долго рассматривал их лица, чтобы научиться читать эмоции в их глазах. Не люблю ярлыки, но и не признать не могу – они всё-таки дикари. По какой-то нелепости вступившие в космическую эпоху. Мы для них – другое племя, и этого довольно, чтобы свести любые доводы на нет. Я так это вижу.
И на меня, и на каждого участника блокады ежедневно сыплются упрёки. От своих же, сидящих в тёплых уютных квартирах на Земле, не понимающих, почему бы всем не жить в любви и согласии. А там, внизу, плещется море первобытной ненависти. И я не знаю, почему так, но я сделаю всё, чтобы это море не вышло из берегов.
Я не говорю, что человечество вдруг взяло и выросло из своих предрассудков. Но оно хотя бы догадывается, что к чему. А для них всё с самого начала было ясно. Свой-чужой, друг-враг. Даже в Первом временном правительстве – а там сидели отъявленные коллаборационисты, их свои ненавидели больше, чем нас – так вот, даже в Первом временном сидели ребята, которые без раздумий надудолили бы мне в чай, стоило отвернуться. Кстати, как они ссут? Не то чтобы очень интересно, вообще-то.
Интереснее, есть ли у них расы, что с религией? В смысле, я знаю, что рас у них, типа, четыре или вроде того, религий вообще до чёрта, я имею в виду – они друг дружку убивали? Резали веками? Наверняка резали, они ведь «точно такие же», это я наших сердобольных цитирую. Так вот если резали, неужели не наигрались?
Надо посмотреть парочку их фильмов, что ли. Про инопланетян. Может, понятнее станет.
Для них-то, кстати, теперь всё правильно, всё понятно. Мы же теперь оккупанты, «инопланетные захватчики». Ребята сегодня целый день за это пьют. И ещё за тех, кто не пережил Первого контакта. За тех, кто погиб в терактах шестого июня, и до того. До дна.
Зайти, что ли, на страничку HFY? Поздравить с днём победы?
— Дядька! Эй, дядька! Дядька, с открытыми глазами спишь!
— Они и не закрываются, — буркнул сэр Глостер, приподнимаясь. Два незнакомых паренька-демократа махали ему руками, не осмеливаясь ближе подойти к лагерю. Их ружья остались в моторных санях – выходит, Макс объяснил правила. – Чего вам тут надо?
— Поезд смотрели, дядька! Во-о-он там!
— Как раз туда иду, —рыцарь неспешно поднялся во весь рост, разминая затёкшее тело. Зачерпнул снега, умыл разгорячённое лицо.
— Не ходи, дядька! – наперебой закричали разведчики. — Дядька, не ходи – пропадёшь!
— Это чего ещё?
— Там пустой! – выпалил один и сам испугался. — Торжественно клянусь!
— Торжественно клянусь! – яростно закивал второй, положив руку на грудь. – Торжественно! Чтоб мне пропасть!
— Пустой? – Глостер подобрался так резко, что демократы отпрянули. – Где? Он ещё там?
— Не знаю, дядька! Мы убегли, и ты не ходи!
Но рыцарь уже закинул на плечи рюкзак и сложил шкатулку.
— Сани дадите? Верну.
— Ты что, дядька! – охнул первый разведчик. — Ты что! Нельзя! У нас демократия! У нас строго!
— Меня Президент за яйцы подвесит, если сани дам, — взмолился второй. — Брось, дядька, не ходи!
— Верну! – отрезал Глостер, вскочив за руль. – А потом уезжайте отсюда поздорову. Скоро будет крестовый поход.
— Не будет, — огрызнулись раздосадованные разведчики. – Тут теперь легитная власть!
— Легитимная, — машинально поправил рыцарь.
— Легитная! – упёрлись ребята. — Наша, демократская!
— С Конституцией! Никаких больше походов.
— А с крестоносцами что? — спросил Глостер, прогревая мотор.
— Да убьём их нафиг, кому они нужны, — развел руками первый.
— Человечину жрут, — брезгливо добавил второй.

Князь говорил правду. Сэр Глостер был стар и доживал свой срок годности. Он знал, что едва ли ещё ему доведётся мчаться в снежном вихре, под рёв мотора. Отдохнуть от мыслей, накопленных за целую жизнь. Очистить голову перед битвой.
В следующий раз она очистится навсегда. Блаженный соблазн. Пусть кто-то другой заберёт весь этот груз, и будет не важно, кто. Пусть другой возвращает чужие сани, чужие надежды. Пусть другой переступает через скулящих, воющих людей, вцепляющихся в ноги мёртвой хваткой, делает шаг за ворота Фригольда и идёт дальше. И куда он там идёт – его головная боль.
Но в этот день Глостер почти почувствовал себя молодым. Облепленный холодом, подгоняемый жаром, он уже очень давно не был так близок к цели. Слишком близок, чтобы позволить себе поддаться соблазну.
Чёрная громада поезда почти уже стала белой. Запорошенный снегом пустой неподвижно ждал на путях. Вряд ли Глостера, или вообще кого-то. Он перешёл в режим готовности – значит, батарея почти разряжена. Но это обманчивая уязвимость, ложная смерть. Многие убедились за прошедшую ночь. Двести метров – круг, очерченный смертью. Подойди на двести метров, и станешь зловещим предостережением для других смельчаков. Тёмным пятном, воронкой в свежем снегу. До многих не сразу дошло.
Глостер остановил сани возле самой черты. Дальше всех пробежал какой-то крестоносец, бесстрашный ублюдок. Метра на три дальше. Ещё в трёх метрах торчал из сугроба его окровавленный крест. Пустой застыл в нелепой позе – видно, левая рука скафанда не слушалась его. Но оружие в правой, а главный калибр над головой. С прицелом у него всё в порядке, иначе он был бы намного опаснее.
Так что рыцарь подключил к поясу шкатулку, выправил нагрудник, вытянул антенну над плечом. Завёл мотор. Пустой ожил в долю мгновения, расцветив снег алыми огнями тревоги. Больше он не казался нелепым. Первые цели он поразил прежде, чем настоящий Глостер пересёк двухсотметровый рубеж, поразил с быстротой и точностью, недоступной этому холодному, мёртвому, заржавленному миру.
Но целей было так много. Аппетитных, приоритетных целей. Глостер резко изменил траекторию, оставаясь на почтительном расстоянии. Пустой упоенно истреблял его фантомов, разрывая в клочья снег, воздух, небо, завывая тревожными сигналами... Так бы и измотать его, но горючее в санях могло закончиться раньше, чем заряд батареи. А сани ведь ещё возвращать.
В трёх метрах от разъяренного пустого сэр Глостер бросился в снег. Фантомы перешли в рукопашную, и сбитая с толку машина, искря бесполезной левой рукой, попыталась восстановить дистанцию. Невидимка напал на неё снизу, одним точным движением подключив свой пояс к обнаженному разъёму.
Нет, это был не тот пустой. Теперь, как следует разглядев безжизненное тело врага, старый рыцарь уверился в этом. Цвет похож, но другая маркировка. Другой корабль. Внутри скафандра иссушенная мумия скалилась в лицо победителю. Изнутри на щитке красовалась эмблема HFY.

Слушай, док, это не для протокола, не для рапорта, вообще не для чего, просто...
Скоро ведь домой. Домой, док, но нам хотят на борт эту, особо опасную… из сопров…
Помнишь, у них в тот день был праздник. Какой-то большой всемирный праздник, что-то насчёт детей... Да, детей там был дофига. Дети у них смешные. Знаешь, я тогда подумал, какого чёрта? Пойду и выступлю, раз приглашают. Всё-таки три года прошло. Всё как-то поутихло, забылось. И такие силы бросили, чтобы обеспечивать безопасность...
Я ведь ни разу до того не ступал на поверхность. Заколебало на орбите болтаться. Хоть раз в жизни подышать чужим воздухом, неужели не заслужил. Короче, много причин...
На конференцию нас везли понизу, ясное дело. Летать даже тогда было опасно. И вот мы ехали, а эти их детишки… Они их вывели, детишек, к дороге, а у тех в руках рисунки. У каждого. И всё вокруг в рисунках. А на них… да там языков знать не надо, ничего не надо знать. Ненависть и смерть что у нас, что у них одними красками рисуют. Сюжет там был один – какое-то оружие, чтобы уничтожить всю жизнь на земле. Чтобы мы сдохли там в муках. Ну и кричали там что-то, какие-то лозунги, может, на английском даже, я не знаю. Как я тогда разозлился, док! Как никогда в жизни. Это же праздник, это же дети ваши, суки вы… Нет, даже из них надо сделать…
Ну а потом вывернули к центру, и началось. Вся эта херня, взрывы. Эвакуация. Прорывались к ближайшей точке вместе с армейским конвоем. Эти бешеные прямо под колёса нам… А впереди сопры уже улицу перекрыли, ждали. А кого нам ждать – непонятно, все каналы связи забиты. Все наземные. С орбитой-то осталась связь. На «Осирисе» Шинго дежурил по БК. Вот так и получилось, что получилось.
Я просто выбрал квадрат, понимаешь, док? Посмотрел по коммуникатору и выбрал. Как и раньше делал. Вот мы, а вон точка… Только мы потом проехали там. Я ведь раньше никогда, ноги моей не было на поверхности… И не будет! Рисунки ещё эти…
Слушай, док, это я к чему. Скажи мне хоть ты. Зачем они, док? Нахера?!
Если нам и правда погрузят эту… сволочь эту погрузят, я её так и спрошу. Прямо так и спрошу, док.

Жизнь почти покинула чёрный поезд. Снег поселился в вагонах. Возле мёртвого генератора сгрудились тени, зябко жмущиеся к огню. Рабы, осиротевшие без хозяев. Скоро им будет нечего жечь, кроме самих себя. На Глостера никто и не взглянул, пока он не подсел к огню.
— Здесь был пустой? – спросил он, глядя в костёр.
Один из рабов молча указал наверх. Огромный М-генератор молчал, лишённый самой главной детали. У его основания грудой были свалены раздетые окоченевшие тела жрецов-машинистов.
— Этот? – рыцарь подтолкнул голову пустого к огню. Рабы глядели равнодушно, словно и не поняли вопроса.
— Н-нет… — прохрипел костёр. Сфокусировав взгляд металлических глаз, сэр Глостер различил среди груды тряпья для растопки чьё-то пергаментное лицо. И кровь.
— Нет? – переспросил рыцарь. Старого раба ранил не пустой. Пустые не ранят. Должно быть, прощальный хозяйский подарок.
— Н-не… не пустой…
Глостер огорчённо покачал головой. Глупо было надеяться, что старик узнал маркировку. Он просто бредил. Видно, что здесь поработал пустой. Ни у кого больше нет такого оружия, такой меткости. Такого издевательского, непонятного желания водить сэра Глостера за нос до самой смерти.
— Не пустой… — упрямо повторил раб. – Был… не пустой…
— Погоди. Кто-то был внутри? Ты кого-то видел?
— Да.
— Там был человек? Внутри пустого?
— Не-ет…
Рыцарь молчал, и раб повторил снова.
— Нет… Бог!..
— Что же за бога ты видел, бедняга? Это был Исус, может быть? Страшный, бородатый, с окровавленным топором? – это было не смешно, но усталое тело само по себе зашлось нервным смехом.
Старый раб сердито нахмурился, придвинул загрубелое лицо ближе к огню и с досадой и злобой прошептал всего одно слово:
— Осирис.

«Осирис» снова и снова вызывал Землю. Все метались, кричали, все сошли с ума. Каждому казалось, что нужно, что можно что-то срочно, немедленно сделать. Только капитан молча сошёл с мостика. Пожал чью-то руку, в суматохе никто не заметил. У себя в каюте надел парадный мундир и открыл шампанское.
Макс всё заснял, конечно. Спустя секунды после выстрела Сэл, теперь старший по званию, ворвался в капитанскую каюту, кричал, бил мертвеца по щекам, весь перемазался в крови.
Землю уже никто не вызывал. Все уже знали, что Земля не ответит. Словно загипнотизированные, они рассматривали далёкую холодную точку на мониторах. Не веря, но уже зная наверняка. Там, снаружи, Вселенная, больше не принадлежащая людям, вдруг показалась огромнее, враждебнее, чем когда-либо. Она давила с невыносимой, ужасающей силой. От неё подгибались колени.
Сата сидела в карцере и читала Лема. Первые несколько часов никто о ней и не вспомнил, а потом, через окошко, она увидели лицо Сэла. И всё поняла. Сата видела достаточно человеческих лиц, чтобы научиться по ним читать. Где-то там, далеко, её родная планета корчилась в огне. Хотя, наверное, агония была короткой. Но бомбардировка продолжалась десятки, сотни часов.
Они там просто выбирали квадраты. Все подряд.
Про Сату вспомнили, когда закончилось спиртное. Если бы «Осирис» ещё нёс боевую вахту на орбите, Сэл пустил бы их за пульт. Там ведь, на пульте, просто квадраты.
— Я жить не буду! – ревел Краснов, разрывая на себе рубаху. Они не ведали, что творили. Квадраты, квадраты перед глазами. Для них это впервые.
— Пусти, сука, — шептал Краснов, обнимая Сэла за шею, упираясь пьяным горячим лбом. – Пусти, зубами тебя порву. Родной ты, сука ты… У меня ж там жена, дочка, ну!
Сэл не спорил. У него там тоже кое-что осталось. Кое-что для всех потеряно навсегда. Корабль подал сигнал, и Сэл отступил, на ходу натягивая газовую маску.
Макс промотал запись вперёд, пропуская спокойные, блаженные годы криосна. Молчаливый Макс, безотказный Макс. Он всё понимал тогда, поймёт и теперь. Они вдвоём придумали этот план. Газ, криостазис. Курс на Землю. Тогда Сэл был старшим по званию, теперь мог только просить. Может быть, слишком о многом.
— Теперь всё понятно, — сказал Глостер, глядя прямо перед собой, сквозь полтора века непрерывной записи. — Теперь почти всё понятно.
Рабы глядели на него с благоговейным ужасом. Им ничего не было понятно, кроме того, что этот человек с железными глазами вдохнул жизнь в великий локомотив. И тот, сойдя с рельсов, оторвавшись от земли, помчался над снежной равниной. В Долину богов, так сказал старик прежде, чем отдать свою душу небесным котлам. Железноглазый человек хорошо знал дорогу. Он остановился лишь однажды – подарить сани каким-то двум простофилям.
Но потом он забрал свой дар, и рабы, зарыдав, бросились ему в ноги.
— Ну-ну, — сказал рыцарь строго. — Этого не нужно. Лучше сделайте для меня кое-что напоследок. Тогда, я обещаю, всё вернётся. Рельсы ещё загудят. Вот увидишь. Ты только сделай это для меня.
Раб услышал его мольбу, и Макс услышал тоже.

Он покинул корабль много, очень много лет назад, и совсем не запомнил его таким. Металлической грудой, утонувшей в земле и в снегу, укоризненно вздёрнувшей к небу оплавленный мостик. Сердце кольнуло, наверное, в последнее не исколотое место.
Тогда, уходя, он забрал корабль с собой. За годы, что экипаж провёл в криостазисе, Макс изведал одиночество сполна. Жестоко было бы бросить его после всего, что он сделал. Миниатюрный М-генератор, немного припасов да шекспировское имя, вот и всё, что Сэл забрал с собой.
Теперь под холмом, где он похоронил своих товарищей, раскинулось селение. Сколько же лет прошло?..
— Осирис! – прокричал он, выйдя к испуганным людям. – Мне нужен Осирис!
Люди молчали, кутаясь в грубые одежды из синтфаба.
— Осирис? – требовательно переспросил Глостер, указывая наверх.
— Хатшепсут! – строго отвечали ему. При звуках этого имени многие будто инстинктивно попадали на колени. – Хатшепсут!
Люк грузового трюма отозвался раскатистым рёвом, и на коленях оказались все, кроме Глостера.
— Хатшепсут!
Когда она показалась вверху аппарели, люди позабыли себя от восторга, а сэр Глостер понял, что его охота наконец-то закончена.
— Хатшепсут!
— Здравствуй, — сказал Сэл.
— Здравствуй, — ответила Сата, открыв забрало шлема. При виде её лица люди попадали ниц.
— Хатшепсут! Хатшепсут! – жрецы в белых одеждах сопровождали свою госпожу. Со всех сторон им протягивали какие-то подношения. Сэл разглядел одно поближе и вздрогнул, увидев в ворохе тряпья недовольное розовое лицо младенца.

«Осирис» не был мёртв, как казалось снаружи. Старый военный корабль, способный выжечь жизнь дотла из самой упрямой земли, теперь он был полон детей. Дети перед мониторами, в классных комнатах, в коридорах. Дети постарше – в криокамерах.
Люди в белом хозяйничали на знакомых палубах. Их оказалось мало – дюжина, может, меньше. Старики. Старухи. Только Сата совсем не постарела, хотя откуда Сэлу знать, как они стареют…
Вопрос, который он так и не задал полтора века назад, теперь вырвался сам собой:
— Зачем?!
— То, что случилось тогда… с твоим, с моим миром… Это Фиаско, Сэл. Это полный провал. После полного провала нужно начинать заново.
— Многие пытались, — встряла одна из жриц. — Жить-то всем хочется. Некуда было возвращаться, и корабли потянулись к земле. Мой дед нёс орбитальную вахту, и много других тоже. Собственными глазами смотрел, как умирает Земля. Ничего не мог сделать. Когда сели первые корабли, тут была пустыня. Хуже, чем теперь.
— Но где есть М-генераторы, есть жизнь, — проговорила Сата. Её английский стал лучше, лучше чем у многих там, снаружи. – Есть надежда.
— Так зачем её отнимать? — Сэл беспомощно встряхнул головой.
— Каждый хотел строить новую Землю на руинах. Лучше прежней. Новое общество. Цивилизацию.
— На старом фундаменте, — прибавила жрица. – Хуже, на кусках фундамента. Полезли эти легитимные правительства, богоизбранные фанатики, царьки-корольки, кто во что горазд. У кого генератор, тот и прав. У кого оружие, у тех и генератор. Построить много, прямо скажем, не успели, так уже ломать начали. Воевать за каждую ерундовину. У одних одно, у других другое, а каждому хотелось всё сразу. Каждый же знал, как правильно. А чужие, дураки, не понимали ничего и понимать не хотели.
Сэл не понимал и не хотел.
— Таких нельзя пускать к звёздам, — горько сказала Сата. — Таких как ты, как я. Мы бракованные. Мы полный провал. Мы погубили себя, друг друга. Ненависть убила нас. И убьёт снова, если тащить её за собой. Я не просто так взяла себе это имя – Хатшепсут. Имя, которое сотрут из памяти.
— Ты много читала.
— У меня было время.
Они прошлись вдоль рядов криокамер. Жрица не стала увязываться следом, нашла какие-то неотложные дела.
— И что, вот это вот всё, — Сэл обвёл широким жестом коридоры корабля, ставшего храмом, — стоило того? Это разве не Фригольд за высокими стенами? Там, снаружи, бракованные, негодные. Внутри – избранные богом.
— Видишь, — Сата развела руками, признавая. Делая вид, что разочарование в голосе Сэла не ранит её. — Я бракованная, и они тоже. По-другому не умеем. Но, может, научимся. Или те, что будут после нас. Оставим им хотя бы цель. Средства. Мы так и не придумали, может, они придумают лучше. Просто сдаться… всегда успеем.
— И они не смогут учиться на наших ошибках?
— А кто-нибудь когда-нибудь учился?
Сата. Её учили рубить узел.
— Мой… вид уже не спасти. Нет, может быть, где-то там, среди звёзд… Может быть, есть другие. Может быть, прямо сейчас убивают друг друга. Пусть останется хоть кто-то… Когда я ничего больше не смогу дать людям, я уйду, и мои имена сотрут с глиняных табличек.
— Люди там, — упрямо сказал Сэл. — Ты можешь дать им тепло, пищу и жизнь.
— Оружие, ненависть, ненасытную жажду. Люди там, а здесь – человечество.
Что за слово такое — человечество.
— Отдай генератор и иди куда хочешь, — Сата не разучилась читать лица. — К людям. Или оставайся и помоги, как умеешь. Сэл…
Глостер молча протянул ей шкатулку. Он больше не хотел был Сэлом.
— Погоди! — крикнула Сата ему вдогонку. – Сэл, здесь нет главного! Нет агента! Это просто коробка! Сэл, где он? Где демон? Я не шучу!
Она и раньше никогда не шутила. Все мониторы погасли, включилось аварийное освещение. Гул прокатился по всем отсекам. «Проникновение! – кричали во мраке. — Кто-то пробрался в генераторную!»
— Остановись, — её скафандр, тот самый скафандр, издал тревожный сигнал. Вой пустого в ледяном мраке. — Я уже стреляла в тебя однажды.
— А кто выстрелил первым? — спросил Глостер, не оборачиваясь.
— Что?
— Во время Первого контакта. Просто интересно. Кто же всё-таки выстрелил первым? Кто это был на самом деле?
— Твои предки дрались друг с другом камнями, как и мои. Кто бросил первый камень?
Рыцарь согласно кивнул и сделал шаг к аппарели. И покатился вниз.

Теперь и стальные глаза отказывались служить. Из них валил дым, перед взором плясали квадраты. Кто-то склонился над рыцарем, кто-то прекрасный, с лицом, теряющимся в белизне. Почему-то Глостер подумал, что это Исус, и рассмеялся невыносимым кровавым смехом.
— Ты пал в бою, брат, — утешала галлюцинация. – Ты храбро сражался, лучший из крестоносцев. Трусливый Христ не заберёт твою душу – тебе пировать кровяной колбасой по правую руку от Исуса! Но где же твой демон, брат? Где твой демон?
— Не мой… — выдавил Глостер с кровью. А ведь пустые не ранят, никогда не ранят.
— Не твой? Чей же?
— Макс… Макс…
— Да, Макс, твой демон, где он?
— Макс… Максвелла…
Земля под ним содрогнулась. Что-то огромное пришло в движение, потянулось к небу.
— Хатшепсут! Хатшепсут! – закричали люди в благоговейном страхе.
Но это был «Осирис».