«Е.О.», чуточку осовремененный

– Начинайте, господа! – махнул носовым платком Зарецкий.

Евгений встал в классическую стойку и отсалютовал, ожидая ответного приветствия. И чуть не погиб, потому что в горло ему устремилось предательское лезвиё. По счастью, молодой человек успел сделать обратный – чуть не до земли – прогиб, за счет чего выжил: шпага проткнула воротничок, но до кожи не докоснулась.

Когда-то – давным-давно, когда Женя был маленьким, – у них в доме служил гувернер-француз. Этот человек – бывший бретер – неважно владел этикетом и во французской грамматике путался, но только не в приемах ближнего и дальнего боя. У него подросток многое подсмотрел и позаимствовал.

Ответное движение шпагой, спина разгибается – и дуэлянты застывают в первоначальном положении. Колени согнуты и напружинены, левая рука отведена за спину, а правая нацеливает в грудь противника холодную сталь.

«А тебя неплохо учили!» – уважительно подумал Евгений.

Ах, Володька, Володька!.. Володька Ленский... Белобрысый парнишка, одержимый поэтическим талантом, безудержно наивный, гордый и влюбчивый, но при этом имеющий о реальной жизни весьма смутное представление. Кто мог подумать, что с тобой придется драться на дуэли?!

Когда – полгода назад – петербуржец Евгений переехал в имение, он не искал друзей, но так получилось, что с Ленским сошелся. Тот явился из Гёттингена. Первые парни на деревне, они казались полными противоположностями: искушенный интригами великосветский циник и неоперившийся восторженный романтик. Всегда и всюду держались вместе – были, можно сказать, не разлей вода, – а теперь вынуждены убивать друг друга...

Евгений парировал очередной удар и пошел на сближение. Дуэлянты уперлись грудь в грудь, скрестив шпаги и сдерживая взаимный натиск.

«А ведь ты готов помириться, Володька... если, конечно, я сделаю первый шаг», – подумалось Евгению.

Лицо Ленского приобрело плаксивое выражение. Казалось, еще немного – и он бросит оружие, начнет извиняться за неадекватное поведение и вспыльчивость. Но Евгений с силой оттолкнул бывшего приятеля, отчего тот пошатнулся и отступил на шаг. Выражение сразу сменилось на озлобленное.

Внезапно Ленский выбросил из-за спины левую руку, в которой сверкнул индонезийский керамбит. Евгений чудом успел отскочить, но кинжал царапнул по плечу, окрашивая белоснежную рубашку в красный.

Запрещенный прием!

Евгений видел такие кинжалы за границей: их – во внутренних разборках – использовали парижские клошары. Благодаря загнутому вовнутрь лезвию, керамбиты оставляли на теле ужасные раны, не заживавшие месяцами, – по этой причине были запрещены дуэльным кодексом.

Стало очевидным, что проигнорировавший запрет Ленский – как слабая и склонная к перемене настроения натура – пребывает в бешенстве.

«Что же, тем хуже для тебя», – решил Евгений.

Если раньше он колебался, то теперь ничто не удерживало его от исполнения задуманного. Белобрысый поэт подписал себе смертный приговор. Евгению оставалось лишь привести его в исполнение.

Все началось три дня назад. Тогда Ленский явился к приятелю с газетой месячной давности, потому что свежая печать в глухую провинцию не доходила. Увидев газету, Евгений почувствовал укол тревоги, которая усилилась после того, как Владимир обеспокоенно заглянул в ему глаза и спросил:

– Женя, у тебя недавно умер дядя? Ты вроде об этом упоминал...

– Да, – подтвердил Евгений.

– Медицинская экспертиза утверждает, что он отравлен. Ты в числе первых подозреваемых. Тебя разыскивает петербургская полиция.

– Вот как? – равнодушно произнес Евгений.

Было лучше, если бы газеты вообще не поступали в эту Богом забытую дыру: чтобы об их существовании позабыли. Но теперь ничего не поделаешь...

– Ты ни при чем? Тебя напрасно подозревают? – продолжал допытывать Ленский.

Евгений почувствовал, как круг преследующих его загонщиков сужается, но не стал юлить и выкручиваться: для этого он слишком презирал людей. Зачем унижаться отрицанием, если можно поступить по-мужски?!

– А если нет? – произнес он, отхлебывая кофий из фарфоровой чашечки. – Дядя достаточно пожил, чтобы передать накопления любимому племяннику. Дело не в справедливости, пойми. Дядя всю жизнь мучился подагрой и лично умолял об одолжении. Но поскольку был трусом, попросил прикончить его незаметно. Что я и осуществил. Поверь, Володька, нам обоим – и мне, и ему – стало после этого значительно легче...

– Да, конечно, – с некоторым сомнением согласился Ленский.

«Не поверил. Продаст ни за понюшку табаку, сучара», – озлобился Евгений, а вслух спросил:

– Ты меня не выдашь, Володька? Будешь молчать, как рыба?

– Разумеется, – пообещал, после секундной заминки, Ленский.

Эта заминка и стала для него смертельной. Именно в тот момент Евгений решил:

«Придется кончать. И чем быстрее, тем лучше».

Но не подал виду, что не поверил в молчание приятеля. Взамен угостил Ленского – вдруг замкнувшегося, словно почуявшего смертельную опасность, – кофием. Потом, несмотря на утренний час, оба надрались шампанским...

День завершили у Лариных – ближайших соседей, имевших двух дочерей на выданье.

Евгений увлекся воспоминаниями и чуть не проворонил удар, нацеленный в голову. Из-за раны на плече, продолжавшей кровоточить, реакция замедлилась. Но все равно – Ленский был не настолько хорошим фехтовальщиком, чтобы справится с учеником настоящего французского гувернер-бретера.

«Нет, Володька, ты все равно сдохнешь!»

Вероятно, тот ощутил решимость Евгения, потому что заорал в бешенстве:

– Как ты смел оскорбить женщину? – и ринулся в неподготовленную атаку.

Евгений легко отбил ее, а сам подумал:

«Ха, оскорбил женщину! Это смотря какую... Если Ольгу, то это и не оскорбление вовсе, а констатация факта».

В тот день он намеренно – только для того, чтобы Ленский вызвал его на дуэль, – назвал Ольгу лучшей минетчицей в губернии. Прилюдно. Вроде как похвалил, но в доме Лариных его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Ольга лишь захихикала в ответ, но хозяин покраснел вареным раком, хозяйка охнула и уронила вязание.

Больше других взвился Ленский, который ухаживал за Ольгой, считался чуть ли не официальным ее женихом и никому не мог спустить вольной шутки. В итоге, клюнув на нехитрую комбинацию, подставился под удар... что расчетливому приятелю и требовалось.

Володька, Володька... Неужто ты в самом деле подумал, что между Онегиным и Ольгой могло быть что-то, кроме невинного минета?!

Ольга вообще не была во вкусе прихотливого Евгения. Куда больше ему нравилась Татьяна. Старшая сестра казалась не в пример сексуальнее и – представьте себе! – даже запала на прибывшего из Петербурга повесу, сочинив любовное послание.

В письме, полученном Евгением незадолго до описываемых событий, было написано:

«Милый Женя! Конечно же, у тебя в Петербурге осталось множество женщин, и куда красивее меня. Но они там, а я здесь. Мне известно: тебе готова отдаться любая, но почему бы не обратить внимание на скромную поклонницу? У меня классические пропорции роста к объему бедер и идеальный бюст – ты сам можешь измерить. Заезжай к нам, предпочтительно под вечер, чтобы появился предлог остаться на ночь, – я сделаю все, чтобы ты не заскучал. Девушки из провинции умеют это не хуже, чем столичные штучки. Твоя навеки Т.».

Дуреха – кажется, она воспылала к заезжему франту страстью.

Правила приличия требовали изысканного ответа, и Евгений его сочинил.

«Дорогая Танечка, – начертал он. – Не сомневаюсь, что ты идеал, но – провинциальный. Я мало тебе подхожу, ввиду столичной избалованности и авантажности. То, как я обычно обхожусь с женщинами, может тебя шокировать и заставить задаться вопросом: «А точно ли это любовь?». Но это она, только продвинутая. В деревне такая вряд ли возможна, посему откланиваюсь и заверяю, что в любом ином случае – если принадлежал к твоей провинциальной среде, – был бы счастлив измерить бюст у такой премилой девицы, как ты. Впрочем, ничего нельзя исключить, так как мы с другом Ленским продолжим посещать ваше гостеприимное имение. Надеюсь, ты не против. Передай горячий привет Ольге и родителям. Жму руку, Женя».

– Алле!

Это Ленский попытался поразить противника в печень. Евгений с трудом отбил опасный выпад. Царапина на плече продолжала обильно кровоточить: казалось, с каждой каплей крови организм лишается столь необходимых сил.

«Пора...» – подумал Евгений.

Этот потерявший берега мальчишка, продолжавший в исступлении оскорбленной чести размахивать шпагой, изрядно столичному хлыщу поднадоел.

Евгений сделал ложный выпад. Ленский, отреагировав на атаку, открылся – и получил молниеносный укол под ребра. После чего выронил шпагу, зашатался и свалился плашмя на землю. На рубашке заалела единственная крохотная точечка, в то время как рубашка Евгения оставалась вымазанной красным от ворота до пупа.

Зарецкий подошел к телу незадачливого дуэлянта, перевернул на спину, ощупал пульс и раздвинул сомкнутые веки.

– Он мертв!

Бедный Володька! Не стоило тебе читать столичные газеты: увивался бы лучше за провинциальными барышнями, кропал поэтические бредни, хлестал – насколько позволяли финансы – шампанское, а в личные дела приятелей не совался.

Равнодушный убийца двадцати шести лет вложил шпагу в ножны и направился к щиплющему травку коню.

В этот момент наметанный взгляд различил тройку, во весь опор несущуюся вдали – по пыльной дороге. Не иначе, петербургская полиция прознала, где скрывается отравитель. Пора рвать когти.

Евгений вскочил в седло и понесся прочь от места дуэли. Когда оглянулся, то обнаружил, что лихая тройка миновала опушку, на которой они с Ленским выясняли отношения, и устремилась следом за победителем.

Это была погоня!

Как ни пытался Евгений оторваться от преследователей, те были настойчивы и – за счет того, что имели в упряжке трех откормленных рысаков, – приближались. Вскоре расстояние сократилось до того, что стали слышны грозные окрики с облучка:

– Стой! Стой, сукин сын, тебе говорят!

Терять было нечего – Евгений не собирался иметь дело с полицией, тем более окончить жизнь в кандалах. Поэтому дождался ближайшего поворота, осадил коня и, выхватив из-за пояса два дуэльных пистолета – захваченных на случай, если Ленскому придет в голову не фехтовать, а стреляться, – занял удобную для стрельбы позицию.

Карета, на всем ходу выкатив из-за поворота, едва не перевернулась. Как видно, полиция получила строжайшие указания насчет подозреваемого и горела нетерпением арестовать его, любой ценой.

«Черта с два!» – осклабился Евгений.

Прицелившись, он дважды спустил курок: один раз целя в ямщика, управлявшего тройкой, а второй – в карету, где находились полицейские чины.

Ямщик схватился за грудь, захрипел и кинул вожжи. Потерявшая управление тройка перекосилась, зацепилась колесом за пенек, некстати подвернувшийся на обочине, и перевернулась. Лошади завалились на спины, заржали и засучили копытами, разнося упряжь и повозку вдребезги.

В течение десяти минут Евгений лихорадочно перезаряжал пистолеты, но ответных выстрелов не последовало. Значит, он попал дважды: в ямщика и находящегося в карете урядника, а остальные полицейские – сколько их всего было? – покалечились при опрокидывании.

Перезарядив пистолеты, Евгений приблизился к карете и опасливо распахнул дверцу. Изнутри вывалилась узкая женская рука, обрамленная кружевами.

Татьяна, еще живая.

– Не-е-е-ет!

Евгений выволок тонкое – но сейчас непосильно тяжелое – девичье тело из опрокинутой кареты.

– Куда? Куда ты ранена?

– Ах, я не ранена, я умираю, – прошептала девушка. – Я приказала догнать тебя, чтобы признаться: Женя, я залетела. У нас будет ребенок – точнее, должен был появиться, потому что теперь мне суждено умереть вместе с ним.

– Нет! Вы не умрете, оба! – вскричал потрясенный до глубины души Евгений.

Такого он не испытывал никогда в жизни. Странное – ранее молодому хлыщу неведомое – ощущение стало для него откровением. В единый миг Евгений прозрел, окинув мысленным взором свою прошлую никчемную жизнь и поняв, какое на самом деле глубокое и светлое чувство испытывает к чистосердечной девушке. Но Татьяна уже закрыла глаза, откинулась на спину и испустила дух.

– Не-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!

Евгений представил, как сидит рядом с пылающим камином, рядом его Татьяна – умело перебирает спицами, – а на ворсистом ковре забавляется игрушками голопузый младенец. Как сладко семейное счастье, оказывается! И как было близко! Увы, оно недостижимо теперь: Евгений украл его у себя – собственными руками.

Молодой человек выбросил пистолеты в дорожную пыль, схватился за голову и застонал, потом побрел прочь от опрокинутой кареты – одинокий, потерянный и никому не нужный. Сам не ведая, куда.