«Хроники Волкова: Кровавый барон (Дело о вампире)»

Глава 1. Дело о «Кровавом Бароне»

Воздух в кабинете Порфирия Петровича был густым и неподвижным, как бульон, в котором сварили все мыслимые секреты губернии. Тихон Орлов, сидя в кожаном кресле, с трудом подавлял зевоту. Бессонные ночи в Гнилой Пади, пропахшие дымом костра и страхом, давили на веки свинцовой тяжестью.

Рядом, вытянувшись в безупречную струну, стоял Артемий Волков. Его доклад был сухим, лаконичным и бесстрастным, как строчки уголовного протокола.

«…Таким образом, вина семинариста Родиона Власьевича, совершившего убийства в состоянии обострённого умопомешательства, полностью доказана. Дело можно считать закрытым».

Волков умолк. В наступившей тишине стало слышно, как потрескивают поленья в камине из чёрного мрамора. Порфирий Петрович, откинувшись в кресле, сложил руки на животе. Его взгляд, усталый и всепонимающий, скользнул по лицу Волкова, затем по лицу Орлова.

«Поздравляю с успешным завершением, господа, — голос его был ровным, безразличным. — Губернатор доволен. А значит, доволен и я».

Орлов почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В этих словах не было ни капли искренности. Была лишь тяжёлая, влажная глыба намёка. Они оба — и он, и Волков — понимали, что оставили за скобками рапорта главное. Ту ночь в часовне. Жертву Родиона. Огонь, пожирающий не просто дерево, а саму плоть тьмы. Они привезли с собой из Гнилой Пади не чувство выполненного долга, а глубокую, незаживающую трещину в собственном миропонимании.

И тут его взгляд упал на руки Волкова. Артемий Павлович стоял, как идол, но его длинные, тонкие пальцы, обычно такие спокойные, слегка постукивали по лакированной поверхности стола. Беспорядочно, нервно. Орлов понял: он не один чувствует эту фальшь. Его рационалист-напарник, этот гуру логики, был на грани.

«После той истории… ваши методы, Артемий Павлович, вновь доказали свою эффективность, — продолжил Порфирий, и в его глазах мелькнула искорка чего-то, что Орлов счёл бы у коллеги диагностическим признаком — лёгкой, ядовитой насмешки. — Практикам, как известно, важны результаты. А не… философия».

Волков молчал. Его молчание было красноречивее любой тирады.

«И, кажется, у меня для вас есть новое дело, — Порфирий Петрович потянулся к стопке бумаг и извлёк оттуда ещё одну папку, на сей раз из тёмно-бордовой кожи. — На сей раз, если верить донесению… с упырями».

Орлов невольно вздрогнул. Слово повисло в воздухе, грубое, древнее, выпадающее из канцелярского лексикона Порфирия.

«В имении графа Орлова, — продолжил чиновник, не меняя тона. — Трое слуг найдены мёртвыми… со следами укусов на шее и полностью обескровленные. Местные крестьяне, разумеется, винят некоего «Кровавого Барона». — Он с лёгкой, почти незаметной усмешкой протянул папку Волкову. — Интересно, не правда ли?»

Волков взял папку. Движение его руки было быстрым и точным. Но Орлов, сидевший сбоку, увидел то, что не должен был видеть никто: прежде чем пальцы сомкнулись на грубой коже, они на микроскопическое мгновение дрогнули. Не содрогнулись от ужаса, нет. Это было крошечное, почти невидимое напряжение, спазм воли, заставляющий мускулы подчиниться. Рука не дрогнула, но она напряглась. Для Орлова, изучавшего человеческое тело и душу, это был крик.

«Виновный будет установлен», — ровным, безжизненным голосом произнёс Волков, поворачиваясь к выходу.

Минуту спустя они стояли у подъезда канцелярии. Осенний ветер гнал по мостовой жухлые листья и бумажный сор. Город жил своей обычной, шумной жизнью, но для Орлова он словно лишился красок и объёма, став плоской декорацией.

Волков, отвернувшись, с яростью истинного курильщика принялся набивать свою короткую, почерневшую трубку. Его движения, обычно плавные и ритуальные, были резкими, угловатыми. Он чиркнул спичкой, и в его глазах на мгновение отразилось не трепещущее пламя, а холодный, стальной блеск. Он затянулся так глубоко, что костяной мундштук с треском подал голос — тоненькая паутинка трещины побежала по его поверхности.

Орлов молча наблюдал за ним, машинально потирая левое предплечье. Под сукном рукава старая рана, подарок осаждённого Севастополя, ныла глухо и настойчиво, словно барометр, предвещающий новую бурю. Они не произнесли ни слова, но оба понимали: их только что столкнули с края, на котором они с таким трудом пытались удержаться после Гнилой Пади. И падение в эту новую бездну обещало быть ещё более стремительным и страшным.

Глава 2. Дорога в Чёрные Ключи

Колымага, нанятая на губернском постоялом дворе, была куда удобнее казённой кибитки, но ничуть не веселее. Словно чувствуя настроение седоков, лошади бежали нехотя, а кучер, угрюмый детина в засаленном армяке, отворачивался от любых попыток завести беседу. Они оставили позади унылые окраины города Н. и теперь двигались по направлению к Уральским предгорьям, куда уходили корнями здешние дворянские гнёзда.

Тихон Орлов, глядя в окно, чувствовал, как меняется не просто пейзаж, а само вещество мира. Бескрайние болота и чащобы Гнилой Пади, пусть и враждебные, были живыми, дышащими, почти одушевлёнными. Здесь же царил иной порядок — мёртвый и строгий. Просёлочная дорога, твёрдая и укатанная, бежала меж полей, убранных до последнего колоска. Стройные шеренги оголённых берёз обрамляли её, словно часовые. Лес вдали стоял тёмной, неподвижной стеной, лишённой буйства красок и хаотичной энергии. Всё было ухожено, подчинено воле человека, но эта воля, казалось, выжала из земли все соки, оставив лишь безжизненный, геометрический каркас. Сам воздух был холоднее и тоньше, пахнул не прелой листвой и влажной землёй, а пылью и увяданием.

«Интересное наблюдение, — раздался рядом ровный голос Волкова. — Топонимы — пыль, а вот организация пространства… она многое говорит о владельце. Смотри: ни единого сорняка, ни одного поваленного дерева. Это не хозяйственность. Это мания контроля. Одержимость порядком, доведённая до абсурда».

Орлов обернулся. Волков сидел, откинувшись на спинку, его пальцы перебирали листы из бордовой папки. Его лицо было привычно бесстрастно, но в уголках губ залегли жёсткие морщинки — следы той самой ярости, что едва не сломала мундштук его трубки.

«Я просмотрел материалы, — продолжил Волков, откладывая папку. — Имение «Чёрные Ключи». Принадлежит роду Орловых. Нынешний владелец — граф Алексей Кириллович, двадцати пяти лет от роду. Наследник колоссального состояния. Проживает с матерью, вдовствующей графиней, женщиной, судя по всему, властной и болезненной. Управляющий — некто Шмидт, немец, на службе у семьи двадцать лет».

Он сделал паузу, достал свою трубку, но, помяв её в пальцах, так и не закурил.

«Итак, факты. Три трупа. Все — слуги. Все — молоды и, что важно, не связаны родством. Все — убиты одним способом, с почти хирургической точностью. И — полное обескровливание. На лицо серийное, ритуальное убийство».

«Или инсценировка такового», — тихо вставил Орлов.

Волков кивнул, и в его глазах вспыхнул знакомый, холодный огонь охотника, взявшего след.

«Именно. И моя рабочая теория такова: убийца — сам граф Алексей Орлов. Мотив — наследство. Его мать, старая графиня, цепляется за жизнь и, что вероятнее, за бразды правления имением. Она не спешит отдавать сыну полную власть. Молодой, амбициозный аристократ решает ускорить процесс. Но как? Открытое устранение матери слишком опасно. Вместо этого он создаёт атмосферу террора. Он методично убивает слуг, имитируя нападение мифического «Кровавого Барона» — старой семейной легенды, о которой, судя по рапорту урядника, тут же вспоминает перепуганная челядь. Его цель — не просто убийства. Его цель — довести мать до помешательства или до смерти от страха. Суеверная, пожилая женщина… что может быть для неё страшнее пробудившегося фамильного проклятия?»

Орлов слушал, потирая предплечье. Теория была безупречно логичной. Жестокой, циничной, но выстроенной на фундаменте фактов и человеческой психологии. Это был классический Волков. Но что-то в ней не сходилось.

«Всё сходится, Артемий, — сказал он осторожно. — Но позволь и мне, как психологу, развить мысль. Ты говоришь об инсценировке. А что, если это не просто театр для старой графини? Что если это — мимикрия?»

Волков нахмурился. «Уточни».

«Представь убийцу, — Орлов прищурился, глядя на мелькающие за окном однообразные стволы берёз. — Он не просто использует легенду как ширму. Он… вживается в неё. Он совершает преступления, которые идеально, до мелочей, соответствуют мифу о вампире. Почему? Потому что это самый изощрённый способ снять с себя подозрение. Кто будет искать обычного убийцу, когда все признаки указывают на сверхъестественное? Это не просто расчёт. Это — интеллектуальная дерзость. Вызов. Такой преступник считает себя умнее всех: жертв, следователей, целой системы. Он играет с нами, зная, что наша собственная логика и приверженность рациональному заведут нас в тупик.

Помнишь Гнилую Падь? Там нас пытались направить по следу безумца. Здесь… здесь нас могут пытаться направить по следу нечистой силы. И это куда опаснее. Потому что бороться с безумием — моя работа. А бороться с рассчитанным, холодным интеллектом, ряженым в одежды безумия… это уже твоя, Артемий. И я не уверен, что после прошлого раза твои инструменты для этого достаточно остры».

Он замолчал, дав словам просочиться в сознание напарника. Волков не ответил. Он снова уставился в окно, на безжизненные, ухоженные поля. Его пальцы сжали трубку так, что костяшки побелели.

Орлов понял: его слова попали в цель. Они оба думали об одном. О трещине. О тени, что теперь лежала между ними и миром простых, понятных преступлений. О том, что следующий их противник, кто бы он ни был, возможно, уже знает об этой их слабости.

Колымага, подпрыгнув на очередной колдобине, свернула с просёлка на широкую, обсаженную вековыми липами аллею. Впереди, в конце этого тёмного туннеля из переплетённых ветвей, угадывались чёрные, зубчатые силуэты крыш.

«Чёрные Ключи», — прошептал кучер, впервые обернувшись к ним. В его голосе не было ни любопытства, ни приветствия. Лишь тяжёлое, знакомое по Гнилой Пади равнодушие, за которым скрывался страх.

Глава 3. Владения Графа

Аллея из лип, казавшаяся бесконечной, наконец вывела их на обширный круглый парадный двор. И тут зрелище, открывшееся им, заставило Орлова невольно замереть на подножке экипажа.

Усадьба «Чёрные Ключи» не поддавалась единому стилю. Она была чудовищным гибридом, порождённым капризом безумного архитектора или сменой вековых предпочтений рода. Основой служил солидный двухэтажный терем с узорчатыми наличниками и высоким крыльцом — наследие допетровской Руси. Но к нему были грубо, словно в припадке ярости, прилеплены более поздние пристройки в стиле мрачного классицизма с колоннами, напоминавшими надгробия. А венчало всё это безвкусное нагромождение нечто невообразимое — готическая башня с остроконечным шпилем и длинными узкими окнами-бойницами, больше похожая на донжон, чем на часть жилого дома.

Всё строение было выкрашено в тёмно-серый, почти чёрный цвет, отчего оно казалось выросшим из самой земли, её окаменевшим испарением. Крыша поросла вековым мхом, а с карнизов, словно слёзы, сочилась влага, оставляя на стенах тёмные подтёки.

Воздух здесь был совершенно неподвижен и густ, как в склепе. Давление этой неестественной тишины было почти физическим.

Пока кучер распрягал лошадей, тяжёлая дубовая дверь терема со скрипом отворилась, и на крыльцо вышел человек. Он был сух и поджар, одет в безупречно чёрный строгий сюртук, скроенный с педантичной немецкой аккуратностью. Его лицо, с жёстким, лишённым растительности подбородком и тонкими бескровными губами, напоминало лезвие топора. Волосы, тёмные с проседью, были зачёсаны назад с такой идеальной гладкостью, что, казалось, были вырезаны из металла.

Но главное — его глаза. Маленькие, светлые, холодные, как озёрный лёд в ноябре. Они обвели приезжих оценивающим, безразличным взглядом, в котором не было ни тени любопытства, ни приветствия.

— Шмидт. Управляющий, — отчеканил он, слегка кивнув. Акцент выдавал в нём остзейского немца. — Его сиятельство граф Орлов в настоящее время занят. Он просил меня разместить вас и предоставить все необходимые сведения.

Голос у него был ровным, без интонаций, словно работал хорошо смазанный механизм.

Волков, не моргнув глазом, принял этот бесстрастный вызов.

— Судебный следователь Волков. Доктор Орлов. Нас интересует место последнего убийства. И тела.

— Тела находятся в капелле. К месту происшествия я вас проведу, — Шмидт повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен. — Прошу.

Они последовали за ним в дом. Внутри было немногим светлее, чем снаружи. Высокие потолки тонули в полумраке, а скупой свет из узких окон едва разгонял сырую темноту. Воздух был спёртым, пахнущим старой пылью, воском и чем-то ещё — сладковатым и затхлым, словно аромат увядших цветов, оставленных в закрытой комнате на годы.

По мере их продвижения по длинным, мрачным коридорам из боковых дверей и из-за колонн мелькали испуганные лица слуг. Горничные в белых чепцах, лакеи в поношенных ливреях — все они при виде чужаков и управляющего шарахались в тень, спешно ретируясь и стараясь стать невидимыми. Не было слышно ни говора, ни шагов — лишь приглушённый шёпот, затихавший, едва они приближались. Это был не просто страх перед начальством. Это был животный, первобытный ужас, въевшийся в самые стены этого места.

Шмидт, не оборачиваясь, вёл их далее, словно не замечая этой паники. Он привёл их в просторное помещение, которое с натяжкой можно было назвать библиотекой. Книги в потемневших дубовых шкафах выглядели нетронутыми десятилетиями. Пыль лежала на них ровным, бархатистым слоем.

И тут взгляд Орлова упал на огромный портрет в золочёной раме, висевший над камином, где тлело жалкое, почти мёртвое пламя.

На портрете был изображён мужчина в парике и камзоле конца XVIII века. Лицо — аристократически худощавое, с высокими скулами и властным, прямым носом. Но главное — глаза. Тёмные, глубоко посаженные, с тяжёлым, пронзительным взглядом, полным холодной надменности и некой тайной, тлеющей мысли. И эти глаза… они были до боли знакомы. Орлов видел их всего раз, на дагерротипе в папке дела. Это были глаза графа Алексея Орлова. Черты были теми же, лишь слегка изменёнными временем и модой. Сходство было не просто фамильным. Оно было пугающим, почти мистическим.

— Основатель рода, — безразличным тоном произнёс Шмидт, заметив его взгляд. — Барон Каспар фон Орлов.

— Поразительное сходство с нынешним графом, — заметил Волков, подходя ближе. Его глаза, холодные и аналитические, изучали портрет.

— Кровь, — коротко бросил управляющий. — В роду Орловых она сильна.

— А легенда о «Кровавом Бароне»? — вступил Орлов, стараясь говорить мягко. — Она как-то связана с ним?

Шмидт повернул к нему своё лезвиеобразное лицо. В его ледяных глазах на мгновение мелькнуло нечто — не эмоция, а скорее тень давней, застарелой неприязни.

— Деревенские сказки, — произнёс он с лёгким презрением. — Говорят, барон был алхимиком. Искал эликсир вечной жизни. Нашёл его, но цена была… неожиданной. Говорят, он заключил сделку с тёмными силами и обрёл вечность, но взамен его душа стала жаждать не жизни, а крови. Чужой крови. — Он снова повернулся к двери. — Но это, повторяю, сказки для тёмных и невежественных умов. Если вы готовы, господа, я пришлю лакея. Вам покажут ваши комнаты.

Он вышел, оставив их одних в пыльной, мрачной библиотеке под тяжёлым взглядом барона Каспара, чьи глаза, казалось, с ироничной усмешкой провожали двух новых гостей, пришедших в его вечные владения.

Глава 4. Хозяин

Их разместили в двух смежных комнатах в той части усадьбы, что напоминала классицистический особняк. Комнаты были просторными, мрачно-торжественными, с тяжёлой дубовой мебелью и портьерами из бархата цвета запёкшейся крови. Воздух стоял неподвижный, затхлый. Орлов, бросив взгляд на огромную кровать с балдахином, с сожалением подумал, что спать здесь будет не легче, чем на жёсткой лавке в доме старосты Степана.

Едва они успели снять дорожные плащи, как в дверь постучали. На пороге стоял тот же бесстрастный лакей, что провожал их.

— Его сиятельство граф Орлов просит вас к ужину.

Они последовали за ним по новому лабиринту коридоров, пока наконец не вошли в просторную столовую с низким сводчатым потолком. Длинный дубовый стол, способный усадить два десятка человек, был накрыт лишь на три персоны. В камине пылали толстые берёзовые поленья, но, казалось, не могли прогнать пронизывающий холод, исходивший от каменных стен.

Их хозяин поднялся им навстречу.

Граф Алексей Орлов был так же молод и строен, как на дагерротипе, но фотография не могла передать главного — его поразительной, почти театральной наружности. Он был очень бледен, и эта бледность казалась не болезненной, а алебастровой, подчёркнутой угольно-чёрными, идеально уложенными волосами. Черты его лица были утончёнными и правильными, а губы — тонкими и чуть приподнятыми в уголках в выражении лёгкой, постоянной иронии.

Но доминировали в его облике глаза — тёмные, почти чёрные, огромные и невероятно пронзительные. В них был тот же тяжёлый, всевидящий взгляд, что и у барона Каспара на портрете, но смягчённый интеллектом и современностью. На нём был тёмно-бордовый бархатный сюртук, безукоризненно сидевший на его худощавой фигуре.

— Господа Волков и Орлов, — его голос был низким, бархатным, с идеальными светскими интонациями. Он пожал им руки; его ладонь была сухой и прохладной. — Прошу прощения, что не встретил вас лично. Неотложные дела. Надеюсь, Шмидт проявил должное радушие?

— Вполне достаточно для нужд следствия, — сухо парировал Волков, его серые глаза холодно скользнули по лицу графа, выискивая малейшую фальшь.

— Следствия… — Граф усмехнулся, жестом приглашая их за стол. — Да, это ужасная история. Три несчастных случая за последний месяц. Мои люди в панике, шепчутся о каких-то упырях. Совершенно дико, не находите? В просвещённом девятнадцатом веке!

Обед подавали с чопорной точностью. Граф, казалось, был совершенно расслаблен. Он легко вёл беседу, переходя с тем последних политических новостей в столице на дискуссии о новых открытиях в физиологии и психиатрии. Он цитировал Шарко и упомянул об опытах Бернгейма по гипнозу, причём делал это не для показухи, а с глубоким пониманием предмета.

Волков, отодвинув тарелку с недоеденным ростбифом, решил перейти в атаку.

— Ваше сиятельство, ваша осведомлённость впечатляет. Как человек науки, что вы скажете о природе этих «несчастных случаев»? Три здоровых человека, обескровленные через аккуратные проколы на шее. С медицинской точки зрения — как это возможно?

Граф отпил глоток красного вина из хрустального бокала. Его пальцы были длинными и утончёнными.

— С медицинской точки зрения, господин Волков, это невозможно, — ответил он с лёгкой усмешкой. — Если, конечно, не допустить вмешательства некоей… сверхъестественной силы. В чём я, разумеется, сомневаюсь. Я полагаю, мы имеем дело с неким маньяком. Возможно, кем-то из моих же людей. Деревенский ум, помрачённый суевериями и тёмными страстями, способен на самые причудливые формы жестокости.

— Вы подозреваете кого-то конкретно? — вступил Орлов, наблюдая за мимикой графа с клиническим интересом. Он искал признаки истерии, мании преследования или, напротив, мании величия.

— Подозревать без доказательств — дурной тон, доктор, — граф повернул к нему свой пронзительный взгляд. — Я предоставляю это профессионалам. Вам. Моя же задача — обеспечить вам все условия для работы. Включая доступ к… вещественным доказательствам.

Он отложил салфетку. Трапеза была окончена.

— Если вы готовы, господа, я проведу вас в капеллу. Там находятся тела. Вид, предупреждаю, не для слабонервных.

Капелла оказалась небольшим каменным строением в стороне от главного дома, настоящей готической кладбищенской часовней, заросшей плющом. Внутри было холодно, как в леднике. Три простых деревянных гроба стояли на возвышении перед пустым алтарём. Шмидт, словно возникший из тени, уже ждал их там со связкой ключей.

По кивку графа управляющий снял крышки. Орлов, преодолевая спазм в горле, подошёл ближе. Он видел немало смертей, но это зрелище было иным. Тела троих молодых парней были восково-бледными, почти прозрачными. Черты заострились, обнажив структуру черепа. Но самое жуткое — это следы на их шеях. По два аккуратных, почти хирургических прокола на каждой, расположенных над яремной веной. Ни ссадин, ни синяков, ни признаков борьбы.

Орлов наклонился, достав из кармана увеличительное стекло.

— Поразительно, — прошептал он. — Ни малейших следов насилия. Создаётся впечатление, что они… подставили шеи. Или находились в состоянии глубокого транса. Кровь извлечена с невероятной эффективностью. Ни капли вокруг ран.

Волков в это время, не глядя на тела, изучал каменный пол часовни. Его взгляд, выхватывающий невидимое другим, заметил у ножки одного из гробов крошечный блестящий осколок. Он присел на корточки и, воспользовавшись пинцетом из своего походного набора, поднял его.

Это был обломок размером с ноготь, тёмный, почти чёрный, но с гладким, словно отполированным изломом, отсвечивавшим стеклянным блеском. Он был тяжелее, чем казалось, и на ощупь — холодным, как лёд.

— Обсидиан? — тихо произнёс Орлов, заглянув ему через плечо.

— Или что-то похожее, — так же тихо ответил Волков, заворачивая находку в носовой платок. Его глаза встретились с взглядом Орлова. В них читалось не удовлетворение, а лёгкое раздражение. Улика была, но она не вписывалась ни в одну из их теорий. Она была молчаливой, загадочной и оттого — зловещей.

Граф Орлов, наблюдавший за ними с порога капеллы, с лёгкой улыбкой провёл пальцем по краю своего бокала, который он принёс с собой из столовой.

— Надеюсь, вы нашли что-то полезное, господа? — спросил он, и в его бархатном голосе прозвучала едва уловимая насмешка.

Глава 5. Сеть Подозрений

Возвращение из склепа в освещённые покои главного дома было похоже на всплытие из ледяной, мёртвой воды. Но даже тепло каминов и свет ламп не могли развеять липкий, проникающий до костей холод, принесённый из капеллы. В прихожей их ждал Шмидт, его лицо по-прежнему напоминало невыразительную маску.

«Графиня-мать выразила желание видеть следователей», — сообщил он, и в его ровном голосе нельзя было уловить ни одобрения, ни неодобрения.

Их провели в будуар на втором этаже. Комната была похожа на музей или на дорогую, но давно запертую кладовую. Воздух был густым и тяжёлым, насыщенным ароматами ладана, камфоры и слабым, но стойким запахом болезни.

В огромной кровати с балдахином, утопая в грудах кружевных подушек, сидела старая женщина. Вдова-графиня Орлова была живым скелетом, обтянутым жёлтой пергаментной кожей. Её глаза, когда-то, должно быть, такие же тёмные и пронзительные, как у сына, были теперь мутными и потухшими, но в их глубине тлел крошечный испуганный огонёк.

Рядом с ней, на низком табурете, сидела юная девушка в простом тёмном платье — компаньонка Лидия. Она была бледна, с большими, полными неизбывного страха глазами, и её пальцы нервно перебирали край кружевной накидки графини.

«Матушка, это те следователи из города», — безразличным тоном произнёс граф Алексей, остановившись у порога.

Старуха уставилась на Волкова и Орлова мутным взором.

«Опять?.. — просипела она слабым, дребезжащим голосом. — Опять он пришёл… Барон… Он голоден… Он требует свою дань…»

«Матушка, пожалуйста, не волнуйтесь, — мягко, но твёрдо сказал граф. — Это просто дурные сны».

«Не сны! — внезапно вскрикнула старуха, и её иссохшая рука с цепкими птичьими пальцами вцепилась в руку Лидии. Девушка вздрогнула, но не отдёрнула кисти. — Я видела его… в окно… бледное лицо… Он смотрит на меня! Он знает, что я стара… что я скоро…»

Она замолчала, закашлялась сухим надрывным кашлем. Лидия поспешно поднесла ей к губам платок.

«Простите мою мать, — обратился граф к гостям. — Её рассудок помутился от возраста и… этих ужасных событий».

Волков наблюдал за сценой с холодной отстранённостью. Орлов же, напротив, изучал всех присутствующих: испуг и искренность в глазах старухи; нервозность и глубоко скрытое страдание Лидии; спокойную, почти клиническую холодность графа.

Они не задержались долго. Выйдя из будуара, они столкнулись в коридоре с ещё одним человеком — полным, красноносым господином в помятом сюртуке, от которого пахло лекарствами и, откровенно говоря, хлебным вином.

«А, доктор Захарьев, — представил его граф без особой теплоты. — Наш уездный эскулап».

«Ужас, ужас что творится! — забормотал врач, испуганно косясь на Волкова и Орлова. — Три случая! Клиническая смерть, я бы сказал! Анемия в острейшей форме! Но как? Никаких физических причин! Если бы не проколы…» Он безнадёжно махнул рукой. «Наука бессильна. Один Бог… да и то, боюсь, не поможет».

Вернувшись в свою комнату, Волков запер дверь и, наконец, закурил свою трубку. Едкий дым немного отогнал запах тления и страха.

«Итак, — произнёс он, выпуская струйку дыма. — У нас есть трусливый, спившийся врач, который не представляет никакой угрозы и не обладает никакой ценной информацией. Есть полоумная старуха, живущая в мире своих кошмаров. И есть юная компаньонка, напуганная до полусмерти».

«И управляющий, — добавил Орлов, опускаясь в кресло у камина. — Шмидт. Идеальный слуга. Слишком идеальный. Он — тень графа. Он бы всё для него скрыл, замел, уничтожил. Если граф — убийца, то Шмидт — его правая рука. Он мог похищать жертв, устраивать всю эту… подготовку».

«Версия работоспособна, — кивнул Волков. — Молодой граф, уставший ждать наследства, решает ускорить конец матери, создав атмосферу сверхъестественного ужаса. Он убивает слуг, имитируя легенду. Шмидт помогает ему. Всё логично».

«Но есть и другая версия, — тихо сказал Орлов, потирая левое предплечье. Рука ныла сегодня с особой силой. — А что, если граф и сам верит в то, что он… вампир? Мы видели его образованность. Он знает о гипнозе, о внушении. Что если он страдает редкой формой помешательства? Мания величия, переплетённая с фамильным мифом. Он мог прочесть о порфирии — болезни, при которой развивается светобоязнь, анемия, могут деформироваться зубы… и в своём безумии он мог решить, что это подтверждение его «особой» природы. Он не притворяется монстром. Он искренне верит, что он — тот самый «Кровавый Барон», пробудившийся в новом теле. И его действия — не расчёт, а ритуал, диктуемый бредом».

Волков хмуро смотрел на огонь в камине.

«Бред, который, однако, приводит к очень реальным и необычным смертям, — заметил он. — Слишком всё аккуратно для безумца».

Разговор зашёл в тупик. Они договорились, что утром начнут опрос слуг, и Орлов ушёл в свою комнату.

Ночь в «Чёрных Ключах» была не просто тёмной. Она была слепой и глухой. Тишина за окном была настолько плотной, что в ушах начинало звенеть. Орлов, ворочаясь на огромной кровати, не мог заснуть. Образы бледных тел, испуганных глаз Лидии, насмешливого взгляда графа мелькали перед ним.

И тогда он это увидел.

Тень. Бледное, расплывчатое пятно, промелькнувшее за стеклом его окна. Оно было там лишь мгновение, но его очертания показались ему до жути знакомыми — высокий лоб, тёмные впадины глаз.

Орлов замер, сердце заколотилось где-то в горле. Он лежал, не смея пошевелиться, вглядываясь в кромешную тьму за окном. Ничего. Лишь непроглядный мрак.

Он медленно поднял руку, чтобы потереть виски, и почувствовал, как по левому предплечью разлилась знакомая, ненавистная волна онемения и ноющей боли. На этот раз — пронзительной, почти невыносимой. Рука повисла плетью, холодная и чужая.

Он снова лёг, глядя в потолок, поглощаемый гнетущей тишиной. Теперь он был уверен. За ними не просто наблюдали. За ними охотились. И их охотник был куда более изощрённым и опасным, чем любой деревенский душегуб.

Глава 6. Ночной Визит

Сон не шёл. Артемий Волков лежал впотьмах, уставившись в бархатный полог над кроватью. В ушах стояла оглушительная тишина «Чёрных Ключей» — не отсутствие звука, а его антипод, давящая гулкая пустота. Его разум, отточенный инструмент для раскладки фактов по полочкам, вяз в противоречиях. Обсидиановый осколок, холодный и безмолвный. Истеричная старуха. Слишком умен и спокоен граф. Слишком аккуратные убийства. Всё сходилось в узел, который не желал поддаваться логике.

Он встал и подошёл к окну. Ночь была безлунной, сад и парк тонули в бездонной черноте, из которой выступали лишь смутные, зловещие очертания пирамидальных елей. И тут — движение. Едва уловимая тень, скользнувшая от заднего фасада усадьбы в сторону парка. Высокая, стройная фигура в тёмном плаще.

Граф.

Волков не раздумывал. Логика требовала действий, фактов, а не домыслов. Накинув сюртук и сунув в карман револьвер, он бесшумно вышел в коридор. Гигантский дом был погружён в сонное оцепенение, лишь скрип половиц под его собственными ногами казался оглушительным предательством.

Он вышел через террасу в сад. Холодный ночной воздух обжёг лёгкие. Вдали, в конце аллеи, мелькнула тёмная фигура, движущаяся с уверенностью человека, знающего дорогу наизусть. Волков последовал, ступая по мокрой траве, чтобы заглушить шаги.

Граф вёл его через запутанные парковые тропинки прямо к фамильной капелле. Чёрный силуэт часовни с острым шпилем упирался в звёздное небо, словно гигантский гробовой гвоздь, вбитый в тело земли. Волков притаился за стволом векового дуба, наблюдая.

Граф не зашёл внутрь через главную дверь. Он обошёл здание и остановился у глухой каменной стены, поросшей плющом. Последовал тихий щелчок, едва слышный в ночной тиши, — и часть каменной кладки, искусно замаскированная, бесшумно отъехала в сторону, открыв чёрный провал потайного входа. Ещё мгновение — и граф скрылся в темноте, каменная плита так же бесшумно вернулась на место.

Волков подождал, считая секунды. Ни звука. Подойдя к стене, он провёл руками по холодным, шершавым камням. Ни щелей, ни зазоров. Плита была подогнана идеально. Он нажал на несколько выступов, попытался поддеть её пальцами — всё тщетно. Механизм был скрыт изнутри или управлялся с помощью потайного рычага, найти который в темноте было невозможно.

Раздражение, острое и едкое, подступило к горлу. Он был так близко. Разгадка была за этой стеной — странные ночные бдения графа, его ритуалы, возможно, тайник с уликами. И эта стена, этот кусок бездушного камня, насмехался над ним, над его логикой, над его волей.

Он отступил на шаг, сжимая кулаки. И в этот момент тишину ночи разорвал странный звук — негромкий, но отчётливый, словно шуршание шёлка, умноженное в тысячу раз.

Сверху, с остроконечного шпиля капеллы и из тёмных щелей под карнизом, хлынула чёрная, шевелящаяся туча. Летучие мыши. Десятки, сотни существ. Они не просто вылетели — они обрушились вниз хаотичным вихрем, и этот вихрь, к его изумлению, не рассеялся в ночи, а словно обрёл цель.

Они устремились прямо на него.

Волков инстинктивно пригнулся, подняв руку, чтобы прикрыть лицо. Холодные, кожистые крылья зашуршали у самого его уха, цепкие коготки зацепились за рукав сюртука. Он почувствовал отвратительное прикосновение мягких, покрытых шёрсткой тел. Это не было случайным столкновением. Это была атака. Слепая, но целенаправленная.

Он замахал руками, отступая к дубу. В голове, вопреки панике, чётко и ясно работала логика: «Рукокрылые. Ориентация с помощью эхолокации. Почему атакуют? Видят мои движения? Но я сейчас неподвижен. Запах?»

Одна из мышей, крупнее других, с размаху врезалась ему в грудь, и он ясно увидел в скупом свете звёзд её мордочку — оскаленную, с крошечными, но отчётливо видными острыми клыками.

И в этот миг его взгляд скользнул по стене капеллы. Там, в одной из узких стрельчатых бойниц-окон, на мгновение мелькнуло бледное пятно. Лицо. Он не успел разглядеть черт, но ощутил на себе тяжёлый, внимательный взгляд. Кто-то наблюдал за ним изнутри. Наблюдал и направлял эту тварь.

Ярость, холодная и всепоглощающая, затопила его. Он рванулся вперёд, сбивая с себя наседающих созданий, и с силой ударил кулаком по каменной плите. Боль пронзила костяшки, но камень не дрогнул.

— Трус! — прошипел он в сторону потайного хода, его голос прозвучал хрипло и неестественно громко. — Выходи и посмотри в глаза тому, кого ты не смог запугать своими дьявольскими созданиями!

В ответ — лишь шуршание отступающих в ночь летучих мышей и гробовая тишина из-за стены. Наблюдатель исчез.

Волков стоял, тяжело дыша, его одежда была помята, волосы растрёпаны. Он вновь ощутил себя дураком, мальчишкой, которого одурачили дешёвым фокусом. Но на смену унижению пришло нечто иное — ледяная, беспощадная решимость. Его противник играл с ним. Что ж, он примет правила этой игры. И переломит её ход.

Он повернулся и твёрдым шагом направился обратно к усадьбе. Первая схватка в ночи проиграна. Но война — только начиналась.

Глава 7. Проклятие Крови

Утро застало Тихона Орлова за письменным столом. Он пытался привести в порядок заметки, но мысли путались. Рассказ Волкова о ночном происшествии всколыхнул в нём тревогу, которую он тщетно пытался подавить научным подходом. Атака летучих мышей… возможно, случайность, совпадение. Но бледное лицо в окне… Этого уже не объяснить.

Волков, мрачный и неразговорчивый, отправился изучать усадьбу и пытаться выяснить у Шмидта распорядок дня графа, что, по мнению Орлова, было заведомо проигрышной затеей. Сам же доктор чувствовал, что каменные стены «Чёрных Ключей» начинают давить на него невыносимо. Ему требовался глоток иного воздуха, пусть даже отравленного тем же страхом, но более простого, понятного. Деревенского.

Деревня, носившая незатейливое название Подгорная, ютилась в получасе ходьбы от усадьбы, за небольшим перелеском. Избы здесь были покрепче, чем в Гнилой Пади, но та же безысходная бедность читалась в кривых заборах и потёртых ставнях. И тот же страх витал в воздухе, только здесь он был не приглушённым, а выплеснутым наружу. Мужики, кучковавшиеся у коновязи, замолкали и расходились при его приближении. Бабы, сидевшие на завалинках, хватали детей и скрывались в избах, щёлкая засовами.

Орлов, с горькой усмешкой вспомнив методы Волкова, направился к единственному открытому и, судя по вывеске, публичному месту — постоялому двору, который оказался такой же вросшей в землю избой, как и трактир в Гнилой Пади.

Внутри было темно, пусто и так же пьяно пахло. За стойкой дремал тот самый кучер, что привозил их. Увидев Орлова, он не выразил ни удивления, ни радости.

— Дедушка, — начал Орлов, садясь на лавку напротив и кладя на стол монету, — слышал, у вас тут беда приключилась. Слуги у графа гибнут.

Кучер, представившийся Мироном, мрачно взглянул на монету, потом на Орлова.

— Беда не приключилась, барин. Беда проснулась, — пробурчал он, наливая в глиняную кружку мутной жижицы. — Она тут всегда спала. А нонче встала.

— Это про «Кровавого Барона»? — мягко спросил Орлов.

Мирон кивнул, сделав большой глоток.

— Он не просто так ходит. У него своя очередь. Просыпается, когда в роду его кровь сильнее всего проявляется.

— Как это? — наклонился ближе Орлов.

— Примета есть особенная, — прошептал Мирон, озираясь. — Глаза. Чтоб разные были. Один — как у всех, а другой — чтоб тёмный-претёмный, как ночь. Или чтоб родимое пятно было, в виде месяца. Знак, значит. Что дух предка в нём сильнее, чем в других. Что он — новый сосуд для Барона.

Мысль о гетерохромии графа Алексея, которую Орлов отметил для себя при первой встрече как интересную физиологическую деталь, вдруг обрела зловещий, новый смысл.

— И что же он делает? — спросил доктор, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Пьёт кровь?

— Не для утехи пьёт! — с силой прошипел Мирон, стукнув кружкой по столу. — Обновляется! Слышь, кровь у него старая, мёртвая. А ему надо жить. Вот он и берёт кровь молодую, горячую, самую что ни на есть сильную. Выпивает сам сок жизни, а отдаёт свою, холодную, мёртвую. Оттого жертвы и белые, как мел, будто из них все соки высосали. Он не просто убивает. Он… замещает. Молодую кровь на свою, вековую, меняет. Чтоб дальше жить.

Орлов слушал, и его медицинский ум в ужасе отшатывался от этой примитивной, но выстроенной в чёрной, извращённой логике теории. Замещение крови… Это же бред! Но он с поразительной точностью опбьяснял внешний вид жертв — полное обескровливание.

— И долго это… это будет продолжаться? — спросил он, едва находя силы спросить.

— А кто его знает? — Мирон безнадёжно махнул рукой. — Пока не насытится. Или пока… — он замолчал, снова оглядываясь.

— Пока что?

— Пока не найдётся тот, кто старую кровь совсем остановит. Окончательно. Но такого смельчака нету. И не будет. Его пулей не убьёшь, барин. Он и так мёртвый. Он только прикидывается живым.

Орлов вышел из трактира, чувствуя себя осквернённым этими знаниями. Это не было суеверием дикарей. Это была законченная, ужасающая космология зла. И её центральной фигурой был не призрак, а живой, дышащий человек — граф Алексей Орлов. Человек, который, возможно, и сам верил в этот миф. Или, что было страшнее, использовал его как идеальное прикрытие для своих преступлений.

Он шёл обратно к усадьбе, и чёрные стены «Чёрных Ключей» впереди казались ему уже не просто домом, а гигантским, застывшим вампиром, в чьих каменных жилах текла та самая, мёртвая кровь, жаждущая обновления.

Глава 8. Библиотека Тайн

Утро следующего дня принесло неожиданную возможность. Граф Алексей, по словам Шмидта, отбыл на традиционную осеннюю охоту и не должен был вернуться до вечера. Управляющий, занятый хозяйственными отчётами, также исчез в глубинах конторы. Усадьба, и без того молчаливая, погрузилась в состояние временного оцепенения.

Этим моментом и решила воспользоваться Лидия. Орлов заметил её в коридоре — она металась, словно птичка в клетке, и её испуганный взгляд был красноречивее любых слов. Он мягко окликнул её, и она, сделав вид, что поправляет вазу с увядшими цветами, прошептала, не глядя на него:

— Кабинет… в башне… после полудня, когда солнце в южной стороне… служба у графини…

Это был намёк, но более чем прозрачный. Ровно в назначенное время, убедившись, что коридоры пусты, Волков и Орлов поднялись по витой каменной лестнице в готическую башню. Дубовая дверь кабинета графа была заперта, но Волков, с холодной усмешкой, за несколько мгновений справился с замком с помощью тонких стальных инструментов из своего набора.

Войдя внутрь, они замерли. Кабинет был просторным и поражал контрастом. Огромный дубовый письменный стол был завален современными научными журналами, чертежами новых паровых машин и томами по химии и физиологии. Но стены от пола до потолка были заставлены стеллажами с книгами, чьи переплёты из потёртой кожи и потемневшего пергамента говорили о их почтенном возрасте.

— Ищем потайной отдел, — тихо скомандовал Волков. — Обычно за приметными фолиантами или за ложной панелью.

Орлов, с замиранием сердца, принялся изучать полки. Его пальцы скользили по корешкам с латинскими, немецкими и старославянскими названиями: «Молот ведьм», «Пикатрикс», «Оккультная философия» Агриппы… И тут его взгляд упал на ряд одинаковых, ничем не примечательных кожаных томов. Но один из них, в глубине, не отбрасывал тени на стену.

— Артемий, смотри!

Волков подошёл и, нажав на корешок, обнаружил, что тот подался внутрь с тихим щелчком. Небольшой участок стеллажа бесшумно отъехал в сторону, открыв узкую нишу. Внутри, на полке из чёрного дерева, лежала одна-единственная книга.

Она была огромной, в переплёте из тёмной, почти чёрной кожи с непонятным тиснением, напоминавшим то ли сплетённые сосуды, то ли замысловатые анатомические схемы. Волков бережно извлёк её. На обложке не было названия, но, открыв её на титульном листе, они увидели выведенные киноварью слова: «CODEX SANGVIS».

— «Книга Крови», — перевёл Волков. Его голос прозвучал глухо в гробовой тишине кабинета.

Текст был написан на причудливой смеси латыни и старославянского, изобиловал алхимическими символами и схематичными изображениями человеческого тела с подчёркнутой системой кровообращения. Орлов, с трудом разбирая старославянские вставки, читал вслух отрывки, а Волков, стоя рядом, впитывал каждое слово, его лицо становилось всё мрачнее.

— «…Сила жизни заключена в сангвисе, в горячей крови юности и здоровья…» — водил пальцем по пожелтевшим страницам Орлов. — «…Кровь же старца, равно как и кровь благородного рода, отягощённая знанием и вековыми соками, густеет и мертвеет… Дабы обновить её, требуется витальный эликсир, коий можно извлечь лишь из источника чистой, неосквернённой жизненной силы…»

— Это не магия, — прошептал Орлов с отвращением. — Это… извращённая гематология. Ритуал «гемо-обновления». Они рассматривают кровь не как метафору души, а как физиологическую субстанцию, которую можно… заменить.

Волков молча взял книгу из его рук. Его взгляд упал на поля, испещрённые заметками, сделанными острым, уверенным почерком. Он начал читать их, и лицо его исказилось гримасой леденящего ужаса, смешанного с яростью.

— Слушай, Тихон, — его голос был тихим и острым, как лезвие бритвы. — «Плебейская кровь — не более чем питательный бульон для поддержания эссенции высшего существа…» «Право на бессмертие есть естественное следствие права по рождению… Подобно тому как волк имеет право пожирать овцу, аристократ духа и крови имеет право потреблять жизненную силу низших…»

Орлов почувствовал, как у него перехватило дыхание.

— Это… это же теория Родиона Власьевича, — выдохнул он. — «Право имеющих». Но там был бред отчаявшегося семинариста. Здесь… — он обвёл рукой роскошный кабинет, — здесь это возведено в философскую и «научную» доктрину. Здесь это — оправдание пыток и убийств.

Волков с силой захлопнул книгу. Звук был похож на ружейный выстрел.

— Хуже, — сказал он, и в его глазах горел ледяной огонь. — Родион сомневался. Он страдал. Он был «тварью дрожащей». Автор этих заметок… — он ткнул пальцем в поля «Кодекса», — он не сомневается. Он уверен в своём праве. Он считает это не преступлением, а гигиенической процедурой. Высшая раса, питающаяся низшей. И наш граф — либо её последний жрец, либо… её верный палач.

Они стояли в тишине кабинета, и тяжёлое, жуткое знание, добытое из древнего фолианта, висело между ними ядовитым облаком. Они нашли не просто улику. Они нашли идеологию убийства. И с ней бороться было куда сложнее, чем с любым, даже самым изощрённым, преступником.

Глава 9. Исповедь Компаньонки

Тягостная атмосфера открытия висела над ними всю оставшуюся часть дня. Волков был мрачен и сосредоточен, его ум уже выстраивал новые, ещё более жёсткие логические цепочки. Орлов же чувствовал себя опустошённым. Холодная, расчётливая философия «Кодекса Сангуис» леденила душу куда сильнее, чем первобытный ужас Гнилой Пади.

Вечером, когда сумерки начали сгущаться, превращая усадьбу в подобие гигантского угольного рисунка, он вышел в сад, надеясь глотнуть свежего воздуха. Он сидел на скамейке в укромной аллее, когда услышал торопливые, лёгкие шаги.

Это была Лидия. Она подбежала к нему, её лицо в скупом свете угасающего дня было искажено страхом и отчаянной решимостью. Она озиралась, словно боялась, что из-за каждого куста на них уставится бледное лицо Шмидта.

— Доктор, умоляю вас… — её голос сорвался на шёпот. — Вы должны всё понять… Вы не можете судить его, как обычного преступника!

Орлов мягко указал ей на скамейку рядом.

— Успокойтесь, Лидия. Говорите. Я слушаю.

Она сглотнула комок в горле, её пальцы судорожно сжимали и разжимали складки платья.

— Алексей Кириллович… он болен. Очень болен. С детства. Солнечный свет причиняет ему настоящую физическую боль, обжигает кожу. Врачи, те, что приезжали из столицы, разводили руками. Говорили о редкой форме анемии, о нервной болезни… Но он… он сам стал читать. Всю эту… — она кивнула в сторону башни, — …эту страшную библиотеку. И он нашёл там ответ. Ответ, который свёл его с ума.

Она замолчала, собираясь с духом.

— Он уверен, что в нём живёт дух барона Каспара. Что он — не просто наследник, а новая оболочка для древней сущности. И что эта сущность… голодна. Что для того, чтобы жить, ему нужна… чужая кровь. Не метафорически, а буквально. Сначала он боролся с этим. Вы не представляете, каких мучений ему это стоило! Он пытался найти научное объяснение, изучал химию, физиологию, надеясь найти лекарство… Но приступы становились всё сильнее. Слабость, головокружения, эта ужасная бледность… А потом… потом начались эти смерти.

— И вы считаете, что это он? — тихо спросил Орлов.

— Я не знаю! — в отчаянии воскликнула она. — Иногда ночью он уходит. Возвращается на рассвете… бледный, как полотно, с лихорадочным блеском в глазах. И ему ненадолго становится лучше. А потом… он плачет. Я слышала его. Он сидит в своём кабинете и плачет, как ребёнок, шепча, что он монстр, что он не может сопротивляться… Он разрывается, доктор! С одной стороны — этот ужасный долг, эта «традиция», в которую он уверовал. С другой — его собственная, не умершая совесть. Он не хочет этого! Но он верит, что иначе умрёт.

Орлов слушал, и его сердце сжималось. Перед ним вырисовывалась картина не банального психопата, а глубоко трагической фигуры. Молодой человек, отягощённый реальной, редкой болезнью, с одной стороны, и чудовищным фамильным мифом — с другой. Его рациональный, образованный ум искал выход и нашёл его в самом кошмарном из возможных проявлений. Он не просто совершал преступления. Он приносил жертвы в рамках собственного, извращённого культа спасения. Он был и жрецом, и жертвой одновременно.

— Он не злой, доктор, — прошептала Лидия, и по её щекам потекли слёзы. — Он запутавшийся, несчастный человек. Он нуждается в помощи, а не в каре!

Орлов тяжело вздохнул, потирая предплечье. Рука ныла тупой, назойливой болью.

— Помощь… — произнёс он задумчиво. — Возможно. Но пока он представляет смертельную опасность для других, моя первейшая задача — остановить его. А уже потом… потом можно будет думать о помощи.

Лидия смотрела на него с немым упрёком, понимая, что её исповедь не изменила главного. Она встала и, не сказав больше ни слова, растворилась в сумерках.

Орлов остался сидеть на скамейке. Образ графа Алексея — не насмешливого аристократа, а плачущего в темноте юноши — не давал ему покоя. Волков увидит в этом лишь подтверждение его вины и театральность. Но Орлов, врач, видел симптомы тяжёлого психического расстройства, усугублённого физическим недугом и давлением ужасающего наследства.

Он сражается не с вампиром из сказки. Он сражается с болезнью. И болезнь эта, возможно, куда страшнее любого фольклорного монстра.

Глава 10. Ритуал

На следующее утро в усадьбе поднялась тревога. Недоставало молодого кучера, парня по имени Ефим. Шмидт, с лицом, высеченным из гранита, организовал поиски, но было ясно — он лишь отыгрывает роль. В его ледяных глазах читалось знание, от которого стыла кровь.

Волков и Орлов понимали: времени нет. Каждая минута промедления могла стоить Ефиму жизни. Дождавшись, когда сумерки сгустятся до состояния чёрной гуаши, они, используя информацию Лидии о «солнечных часах» в южной стене, снова проникли в кабинет графа. На этот раз их целью был не книжный шкаф, а огромный, покрытый резными символами камин. Лидия, рыдая, проговорилась: «Он уходит в землю, где не светит солнце… вход там, где пляшут тени от пламени…»

Волков, осмотрев камин, обнаружил на его задней стенке, скрытую от глаз, железную скобу. Рывок — и часть каминной кладки с глухим скрежетом повернулась, открыв узкий, низкий проход, откуда пахнуло сыростью, прахом и медью. Ведя вниз, в непроглядную тьму, уходила крутая каменная лестница.

Не говоря ни слова, Волков достал походный фонарь. Свет его, тусклый и дрожащий, выхватывал из мрака ступени, покрытые скользким мхом, и стены, испещрённые теми же спиралевидными символами, что и в «Кодексе Сангуис». Они спускались в самое чрево усадьбы, в её каменные внутренности.

Лестница вывела их в просторное подземелье — фамильный склеп Орловых. В нишах стояли саркофаги, некоторые — весьма древние. Воздух был ледяным и спёртым. И тут из глубины донёсся голос. Низкий, монотонный, лишённый всяких эмоций. Они знали этот голос.

Прижавшись к стене, они двинулись на звук. Склеп переходил в естественную пещеру, и в её центре, освещённый факелами, вставленными в железные держатели, происходило действо, от которого у Орлова перехватило дыхание.

Граф Алексей стоял на коленях перед каменной плитой, напоминавшей алтарь. На ней, раскинув руки, лежал молодой кучер Ефим. Он был бледен, глаза закатились, но грудь ещё слабо вздымалась — он был в глубоком обмороке или под воздействием сильнодействующего снотворного. Граф был в чёрном одеянии, напоминающем монашескую рясу, но без креста.

Его лицо было страшно. Черты заострились, кожа натянулась на скулах, приобретя восковый, полупрозрачный оттенок. Но самое ужасное — его глаза. Они были широко открыты, но взгляд отсутствовал, устремлён в какую-то внутреннюю бездну. Он находился в состоянии глубокого транса, похожего на сомнамбулический.

В его руке был не кинжал, а странный, отливающий тусклым блеском инструмент. Длинное, тонкое лезвие из того самого тёмного, стекловидного камня — обсидиана. У основания лезвия был прикреплён небольшой резервуар, похожий на пузырёк, тоже сделанный из тёмного материала. Инструмент выглядел одновременно древним и утончённым, порождением алхимической лаборатории, а не кузницы.

И граф совершал ритуал. Его движения были плавными, выверенными, лишёнными суеты. Он не рыскал по шее жертвы, как хищник. Он поднёс остриё к определённой точке на шее Ефима, прямо над яремной веной, и с лёгким нажимом, с почти хирургической точностью, совершил прокол.

Крови не брызнуло. Тёмно-алая струйка медленно, почти нехотя, потекла по желобку на лезвии и стала заполнять маленький резервуар. Граф не пил. Он собирал. Это был не акт насыщения, а акт… заготовки. Ритуального сбора субстанции.

Волков, стоявший в тени, замер. Его мозг, всегда искавший простое, материальное объяснение, впервые столкнулся с чем-то, что не укладывалось ни в одну схему. Это не было театральным представлением для запугивания матери. Это было нечто иное. Глубже. Страшнее. Он видел не преступника, а фанатичного жреца, полностью поглощённого своим чудовищным таинством.

Орлов смотрел, и его охватил леденящий ужас. Он видел перед собой не монстра, а пациента в состоянии тяжелейшего психоза, совершающего действия, диктуемые его бредовой системой. Трагедия, разворачивающаяся перед ними, была настолько чудовищной и настолько… человеческой, что он на мгновение онемел.

Они стояли, прикованные к месту, свидетели обряда, в котором наука, безумие и древнее зло сплелись воедино. И понимали, что сейчас, в эту самую секунду, они должны сделать выбор. Прервать этот кошмар. Но как бороться с тем, что не имеет ни имени, ни простого объяснения?

Глава 11. Разоблачение и Признание

Звук шагов Волкова, отчётливый и твёрдый, разорвал гипнотическую тишину ритуала. Камень отозвался эхом, и граф Алексей, не оборачиваясь, замер. Его рука с обсидиановым инструментом плавно опустилась.

— Довольно, ваше сиятельство, — голос Волкова прозвучал как удар хлыста в гробовой тишине склепа. — Представление окончено.

Орлов, выйдя из тени, бросился к Ефиму. Пульс на шее парня был слабым, нитевидным, но он был жив. Доктор быстрым движением зажал рану на его шее складкой его же собственной рубахи.

Граф медленно, очень медленно повернулся к ним. Транс рассеялся. В его огромных, тёмных глазах не было ни страха, ни ярости. Лишь холодная, усталая ясность и… любопытство.

— Господин Волков. Доктор Орлов, — произнёс он, и его бархатный голос был спокоен, как воды подземного озера. — Я, признаться, ожидал вашего визита. Но не столь скоро. Вы проявляете незаурядную проницательность.

— Мы проявили обычную для следователей настойчивость, — парировал Волков. Его револьвер был в кобуре, но рука лежала на рукояти. — Ваши игры окончены. Вы арестованы за убийство.

Граф мягко улыбнулся, и в этой улыбке была бездна превосходства.

— Убийство? — он покачал головой, словно слыша наивный лепет ребёнка. — Вы ошибаетесь, господин следователь. Это не убийство. Это… необходимость. Гигиена. Санитарная процедура в масштабах вида.

Орлов, продолжая держать рану Ефима, с ужасом смотрел на графа. Перед ними был не кающийся грешник, не хитрый преступник. Перед ними был пророк собственной, чудовищной религии.

— Вида? — с ледяным презрением переспросил Волков.

— Разумеется. Вы действительно полагаете, что род Орловых — это просто дворяне? Случайный набор генов, вознесённый прихотью истории? — Граф сделал шаг вперёд, и его бледное лицо в свете факелов казалось светящимся изнутри.

— Мы — иная ветвь. Более древняя. Более утончённая. Наша кровь… наша кровь несёт в себе семя иного знания, иных возможностей. Но за всё надо платить. Наша избранность имеет свою цену. Наша кровь, насыщенная знанием, тяготеет к угасанию. Её необходимо… подпитывать.

— Подпитывать жизнью невинных? — с гневом вклинился Орлов.

— Невинных? — Граф рассмеялся, и смех его был сухим и безрадостным. — Доктор, о какой невинности вы говорите? О невинности быдла, чьё единственное предназначение — пахать землю, плодиться и служить топливом для прогресса? Они — биомасса. Мы — мозг. Мы — дух.

Разве волк, пожирающий овцу, совершает убийство? Нет. Он следует закону природы. Мы — те волки. А они… — он кивнул в сторону бесчувственного Ефима, — …овцы. Их жизненная сила, их примитивная, горячая кровь — это топливо, которое позволяет гореть нашему, более сложному и ценному, пламени.

Волков слушал, не двигаясь. В голове его пронеслись слова из «Кодекса Сангуис» и, как отголосок из другого кошмара, исступлённый лепет Родиона Власьевича: «Право имею переступить?»

— Вы цитируете дешёвые романы и оправдываете ими своё душевное убожество, — холодно сказал Волков. — Ваша философия — это философия труса, который боится признать, что он — обычный убийца.

— О, нет! — глаза графа вспыхнули. — Это философия сверхчеловека! Того, кто вправе смотреть поверх морали толпы! Мы не подчиняемся вашим законам, ибо мы — сами себе закон! Мы — будущее человечества, его аристократическая, очищенная от плебейской скверны, ветвь!

Наш «вампиризм» — это не сказка о вурдалаках. Это высшая форма биологического дарвинизма, осознавшего себя! Сильный пожирает слабого не из жестокости, а по праву силы и по необходимости выживания! Мы не просто сильнее. Мы — лучше. И потому имеем право!

Он стоял перед ними, бледный и прекрасный демон, облекавший свой порок в одежды высокой мысли. Это был Родион Власьевич, получивший в наследство не нищету и отчаяние, а власть, богатство и вековую традицию. И от этого его безумие было в тысячу раз опаснее.

Волков медленно выдохнул. Логика здесь была бессильна. Он смотрел в глаза не преступнику, а фанатику.

— Ваше право, ваше сиятельство, — произнёс он с ледяной вежливостью, — заканчивается там, где начинается виселица. Ваша лекция окончена.

Глава 12. Наследство Барона

Слова Волкова, холодные и окончательные, повисли в сыром воздухе склепа. Но прежде чем кто-либо успел пошевелиться, из тени за каменным саркофагом появилась ещё одна фигура. Высокая, сухая, неумолимая, как сама смерть. Шмидт.

В его руке не было обсидианового кинжала. Он сжимал обычный, тяжёлый монтажный лом, испещрённый ржавыми пятнами. Но в его ледяных глазах горел огонь, которого не было у графа — фанатичная, слепая преданность, лишённая всяких сомнений.

— Никто не посмеет поднять руку на его сиятельство, — его голос прозвучал металлически и гулко, как удар молота о наковальню. — Вы не понимаете, с чем связываетесь. Вы — плебейский сор, пытающийся затмить солнце.

— Так вот кто настоящий палач, — не дрогнув, произнёс Волков, медленно поворачиваясь к управляющему. Его рука лежала на рукояти револьвера. — Верный пёс, приносящий своему хозяину дичь. Это вы похищали слуг, Шмидт? Подбирали жертвы для этого… ритуала?

— Я исполняю свой долг! — прогремел Шмидт. Его обычно бесстрастное лицо исказила гримаса высшего презрения. — Мой род служил роду Орловых триста лет! Мы — хранители. Мы оберегаем их величие от тлена и забвения! Мы обеспечиваем им питание, чтобы их свет не угас в этом мире грязи и посредственности! Да, это я находил подходящий материал. Молодой, здоровый, сильный. Лучшее — для лучших!

С этими словами он с рёвом бросился на Волкова, занося лом. Выстрелить в упор было уже невозможно. Волков отскочил в сторону, и тяжёлый металл со звоном ударил о каменный пол, высекая сноп искр. Завязалась отчаянная, безмолвная борьба — аристократичная ловкость Волкова против грубой, звериной силы фанатика.

В это время Орлов, бросив последний взгляд на Ефима, шагнул к графу. Алексей Орлов стоял неподвижно, наблюдая за схваткой с тем же отстранённым, почти научным интересом, с каким он, возможно, наблюдал за опытами в лаборатории.

— Алексей Кириллович, послушайте меня! — крикнул Орлов, перекрывая лязг железа. — Вы больны! Я понимаю, вы верите в эту… теорию. Но это не более чем болезнь! Та самая анемия, светобоязнь… есть научные объяснения! Есть способы лечения! Вам не нужно идти на это! Вы можете освободиться!

Граф медленно перевёл на него свой тяжёлый взгляд. В его глазах мелькнула тень той самой мучительной раздвоенности, о которой говорила Лидия.

— Лечение? — он произнёс это слово с лёгкой усмешкой, но в голосе слышалась надтреснутость. — Чтобы стать таким, как все? Чтобы превратиться в одного из… них? — он кивнул в сторону сражающихся. — Чтобы моя кровь, кровь барона Каспара, окончательно остыла и превратилась в обычную, красную воду? Нет, доктор. Лучше уж быть больным богом, чем здоровым плебеем.

— Вы не бог! — продолжал Орлов. — Вы — человек, страдающий от галлюцинаций, вызванных физическим недугом и навязанным вам фамильным бредом! Шмидт и ваши предки внушили вам эту чудовищную идею! Вы можете быть свободны!

Тем временем Волков, уступая Шмидту в силе, использовал его ярость против него самого. Увернувшись от очередного размашистого удара, он подставил ему подножку. Непоколебимый немец, не ожидавший такого, с грохотом рухнул на каменные плиты. Лом с оглушительным лязгом отлетел в сторону. Прежде чем Шмидт успел подняться, Волков был уже на нём, приставив дуло револьвера к его виску.

— Шевельнётесь — и ваш долг перед родом Орловых навсегда окончится, — прозвучал тихий, смертельно опасный голос Волкова.

Борьба была окончена. Палач обезврежен. Но главная битва — за душу графа — только продолжалась. Орлов смотрел в его прекрасные, безумные глаза, пытаясь найти в их глубине хоть крупицу того несчастного, плачущего в ночи юноши.

Глава 13. Последняя Жертва

В склепе воцарилась зыбкая, напряжённая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Шмидта, пригвождённого к полу холодным дулом револьвера, и слабым стоном Ефима на алтаре. Орлов, не отрываясь, смотрел на графа, всё ещё надеясь достучаться до того клочка здравомыслия, что, он верил, должен был тлеть в его душе.

Алексей Орлов стоял, и его лицо было полем битвы. Надменная маска пророка собственной религии трескалась, обнажая муку, растерянность и глубочайшую усталость. Его взгляд скользнул по обсидиановому кинжалу, всё ещё зажатому в его руке, по тёмной капле крови у острия, по резервуару, наполненному «эликсиром» чужой жизни.

Потом он посмотрел на Шмидта — своего верного тюремщика, сковавшего его цепями долга и безумия. И, наконец, его взгляд встретился с взглядом Орлова — полным не осуждения, но жалости и отчаянного желания помочь.

— Свободен? — наконец прошептал граф, и его бархатный голос был поломанным и хриплым. — Вы предлагаете мне свободу, доктор? Стать… обычным? Жить с сознанием того, что я… что я… — Он не договорил, содрогнувшись.

Осознание всего содеянного, всего, во что он верил и что творил, всей чудовищной цены своего «бессмертия» обрушилось на него с невыносимой тяжестью.

Он отступил на шаг, его взгляд стал отрешённым, устремлённым внутрь себя.

— Я не могу, — простонал он. — Я не могу быть им. Но я больше не могу быть и… этим. — Он посмотрел на кинжал. — Между мной и миром лежит пропасть, и мостом через неё служат лишь чужие жизни. И этот мост я сжёг сам.

С поразительной быстротой он повернулся и бросился обратно в кабинет, в башню. Волков, не выпуская Шмидта, крикнул Орлову: «За ним!»

Орлов ринулся вслед. Он влетел в кабинет как раз в тот момент, когда граф Алексей, с рыданием, вырвавшимся из самой глубины его существа, швырнул древний «Кодекс Сангуис» в пылающий камин.

— Гори же, проклятый! Гори вместе со всей моей проклятой кровью! — его крик был полон такого отчаяния, что у Орлова сжалось сердце.

Кожаный переплёт вспыхнул мгновенно, языки пламени с жадностью принялись пожирать вековое знание, породившее столько смертей.

И тогда, прежде чем Орлов успел сделать хоть шаг, граф Алексей Орлов повернул обсидиановый кинжал остриём к себе.

— Нет! — закричал Орлов.

Но было поздно. Граф смотрел на него, и в его глазах, на мгновение, промелькнула странная, освобождённая ясность.

— Иногда… чтобы обновить кровь… её нужно спустить всю до капли… — прошептал он.

И он с силой вонзил кинжал себе в сердце.

Он не закричал. Он лишь ахнул, как человек, сбросивший с плеч невыносимую ношу, и рухнул на ковёр. Алое пятно, тёплая, живая, его собственная кровь, быстро растекалось вокруг его тела, странно и жутко контрастируя с бледностью его кожи.

Орлов стоял на коленях рядом, бессильный что-либо сделать. Он смотрел на прекрасное, искажённое предсмертной мукой лицо графа и понимал страшную иронию. Граф Алексей Орлов совершил своё последнее, самое полное «обновление крови». Он излил всю свою, отягощённую проклятием рода, кровь, положив конец вековому циклу. Он нашёл свой, единственно возможный для него, выход.

Проклятие прекратилось не потому, что его кто-то победил. Оно прекратилось потому, что его последний носитель предпочёл смерть — жизни монстра.

Глава 14. Тьма не всегда приходит извне

Допрос Шмидта был коротким и безрезультатным. Обезоруженный и побеждённый, он превратился обратно в бесстрастный механизм, отвечая на вопросы односложно или храня молчание. Его вера была сломлена вместе с его богом, и в его ледяных глазах теперь была лишь пустота.

Ефима удалось спасти; слабого и напуганного, его отправили в деревню под присмотр местного знахаря.

Официальный рапорт, составленный Волковым, был сухим и безличным, шедевром канцелярского умолчания.

«Граф Алексей Кириллович Орлов, страдая тяжёлым наследственным психическим расстройством, усугублённым чтением оккультной литературы, совершил серию ритуальных убийств слуг своей усадьбы. В совершении преступлений ему содействовал управляющий Шмидт, находящийся в состоянии патологической преданности. При попытке задержания граф Орлов покончил с собой. Дело считать закрытым».

Ни слова о «Кровавом Бароне», об «обновлении крови», о летучих мышах или обсидиановом кинжале. Только факты, которые можно было предъявить суду и начальству, выхолощенные от всего, что могло бы посеять сомнения в прочности материального мира.

Упаковывая вещи в своих комнатах, Орлов чувствовал не облегчение, а тяжёлую, гнетущую усталость. Он смотрел в окно на чернеющие на фоне свинцового неба зубцы башни.

Теперь усадьба была молчалива по-иному — не угрожающе, а по-кладбищенски пусто. В её стенах оставались лишь призраки: призрак безумного графа, призрак его древнего предка и призраки всех тех, чьи жизни стали топливом для их чудовищной веры.

У подъезда их ждала та же колымага. Кучер, Мирон, понуро забрался на облучок, не глядя на них.

Волков стоял, уже одетый в дорожный плащ, и курил свою трубку. Его лицо было непроницаемым, но Орлов, научившийся читать мельчайшие нюансы его настроения, видел в его глазах не прежнюю холодную уверенность, а нечто новое — глубокую, сосредоточенную серьёзность. Он смотрел на фасад «Чёрных Ключей» не как на место преступления, а как на рассадник некой заразы.

Они тронулись в путь. Орлов в последний раз обернулся. Мрачный гибрид терема и замка медленно уплывал в осенней дымке, словно мираж.

— Жалко его, — тихо произнёс Орлов, ломая многозначительное молчание. — Он был больше жертвой, чем палачом. Жертвой своей крови, своей истории, своего безумия.

Волков медленно выпустил струйку дыма. Она смешалась с туманом и растворилась в нём.

— Жалеть нечего, — его голос прозвучал приглушённо. — Он сделал свой выбор. В конце. — Он помолчал. — Но ты прав в одном. Мы сражались не с человеком и не с монстром. Мы сражались с идеей. Идеей избранности. Правом сильного на преступление. Родион Власьевич вычитал её в дешёвых брошюрах и возвёл в свой личный манифест. Алексей Орлов унаследовал её вместе с титулом и состоянием, облекши её в псевдонаучные и оккультные одеяния.

Он повернулся к Орлову, и в его серых глазах было трезвое, безрадостное понимание.

— Этот вирус опаснее любой нечисти. Его не остановить пулей. Он живёт в умах. И он, я чувствую, ещё не раз встретится на нашем пути.

Орлов смотрел на убегающую дорогу, на оголённые, строгие деревья, и ему казалось, что из самого ландшафта на них смотрит что-то древнее и равнодушное. Они уезжали из «Чёрных Ключей», но увозили с собой тяжёлое знание: тьма не всегда приходит извне. Порой она рождается и процветает в самых, казалось бы, просвещённых и защищённых сердцах.

Они ехали молча, и только скрип колёс по мёрзлой земле отбивал ритм их мрачных мыслей. Один кошмар остался позади. Но впереди, они оба это знали, их ждали новые испытания.

Глава 15. Эпилог

Воздух в кабинете Порфирия Петровича был неизменным: воск, дорогой табак и власть. Чиновник взял из рук Волкова папку с отчётом по делу «Кровавого Барона», бегло просмотрел первую страницу и отложил её в сторону. На его лице играла та же знакомая, усталая усмешка.

— Итак, господа, ещё один призрак обращён в прах протоколов и официальных заключений. Мои поздравления. — Он сложил руки на столе. — Вы, кажется, стали нашими штатными специалистами по… необычным делам. Сформировалась даже некая преемственность.

Орлов почувствовал, как по спине пробежал холодок. Порфирий Петрович потянулся к другой папке на столе, на сей раз из потёртой зелёной кожи.

— Вот, освободившись, займитесь-ка этим. На сей раз — имение «Сарматские курганы». Старый граф Шереметьев скончался. Официально — удар. Но его младший сын, человек, скажем так, впечатлительный, бьёт во все колокола. Уверяет, что отца свело в могилу древнее проклятие их рода. Некий «Желтоглазый душитель». — Порфирий с лёгким презрением выдохнул это слово. — Якобы эта нечисть выползает из самого большого кургана на их землях и душит наследников рода. Смешно, не правда ли?

Он протянул папку Волкову. Тот взял её. Рука была твёрдой, как скала.

Через несколько минут они вышли из подъезда канцелярии. Осенний ветер гнал по мостовой жухлые листья. Фонари зажигали на улицах жёлтые, размытые пятна света.

Волков остановился на ступенях, достал свою короткую, почерневшую трубку и принялся методично набивать её табаком.

Орлов смотрел на знакомые очертания города, который уже не казался ему таким прочным. Он взглянул на своего напарника, на его профиль, освещённый тусклым светом фонаря.

— Ну что, Артемий? — тихо спросил Орлов. — Снова будем искать ветер в поле?

Волков чиркнул спичкой, и на мгновение его лицо озарилось живым, трепещущим светом. Он сделал несколько глубоких затяжек, выпуская в сырой вечерний воздух струйки едкого дыма. Он посмотрел на новую, зелёную папку, затем перевёл взгляд на Орлова. В его серых глазах не было ни прежней холодной уверенности, ни недавнего ужаса. Была некая третья, новая материя — усталая, мрачная и бесконечно решительная.

— Нет, Тихон, — тихо, но отчётливо произнёс Артемий Волков. — Ветер — это стихия. А это… паутина. Готовая сплестись вокруг нового имения, новых жертв и нового безумия. Наша задача — найти паука, прежде чем он укусит снова.

Он повернулся и медленно пошёл по мокрой мостовой, его длинный плащ колыхался от шага. Тихон Орлов, тяжело вздохнув, поправил очки, потрогал пальцами корешок своей записной книжки в кармане и двинулся следом.

Два силуэта — высокий и худой, коренастый и плотный — растворялись в сгущающихся сумерках, навстречу новым теням, новым тайнам и новой, незнакомой тьме.