Навь просачивалась в мир невыразимым, обволакивающим чувством, чуждым привычным ощущениям. Это не боль, не страх, не угроза, а нечто более личное — словно чужая ладонь скользит когтями по исподней ткани сознания, примеряясь к новой игрушке, занесённой ветром судьбы.
Дмитрий Волконский проснулся в своей комнате общежития. Плотные шторы надежно скрывали мир, но из-под ткани сочились узкие полосы рассвета. И все же, вместо привычного, молочного света петербургского утра, в этих лучах пульсировал нездоровый оттенок – матовый фиолетовый, будто солнце преломилось о воду забвения.
Тень у стены шевельнулась.
Не резко. Не угрожающе.
Словно потягивалась после долгой, неспокойной дремы.
Дмитрий сел на кровати, разминая затекшую шею.
— Доброе утро, — небрежно бросил он в сторону тени. — Или как там у вас заведено.
В ответ тень едва заметно колыхнулась, напоминая вздох.
Теперь она казалась больше, чем прежде. Плотнее. И определенно – самостоятельнее.
После событий в доме Волконских она словно обрела собственный голос. И, судя по настроению этого утра, голос этот ничуть не уступал в скверности своему владельцу.
Дмитрий провел рукой по волосам и встал.
На полу, у самой двери, лежала записка, проскользнувшая из-под щели. Бумага тонкая, но запах… резкий, металлический, как после удара молнии.
Почерк Перуновских.
Отлично. Утро начинается просто замечательно.
Он поднял записку двумя пальцами, развернул.
«Тебя ищет Совет. Тебя ищут боги. И мы не прочь перекинуться парой слов.»
Вот же… Неужели Михаилу не хватило двух сломанных ребер в прошлый раз?
Дмитрий скомкал бумагу и бросил в урну. Тень изогнулась, словно выражая презрение к столь банальной угрозе. Или, напротив, злорадство. Разобрать было сложно.
Всего два дня прошло с тех пор, как он покинул поместье предков.
Но мир уже начал меняться – словно само его присутствие в нем стало трещиной, сквозь которую сочилась иная реальность.
Он поймал свое отражение в зеркале.
Глаза… стали чуть темнее.
Не кардинально – едва уловимый оттенок, который мог ускользнуть от чужого взгляда, но он его заметил.
Потому что этот оттенок он видел в глазах другого существа.
Того, чье дыхание он все еще слышал порой – короткими вспышками, словно эхо далекой звериной пасти.
В дверь постучали.
— Волконский! Ты там жив вообще? — голос Арсения звучал как всегда: смесь паники, восторга и патологического желания сбежать из Академии сию же минуту. — Нас на построение вызывают!
— Сейчас выйду.
Он натянул форму – черную, строгую, с серебряными вставками и тонким плетением волчьих линий. На спине – герб рода. Определенно, Академия решила устроить сегодня "парадный день". Замечательно.
Как будто кому-то мало цирка в жизни.
Он открыл дверь – и Арсений едва не влетел внутрь.
— Я уж думал, ты того… — выдохнул тот. — Умер. Или исчез. Или растворился в Нави. Или…
— Или ты просто, как обычно, драматизируешь, — Дмитрий закрыл за собой дверь. — Что происходит?
Арсений оглянулся, понизил голос:
— Весь преподавательский состав на ушах. В коридорах – жрецы Перуна. Внутри Академии – заслоны Сварога. Лада уже там. И… ну… все тебя ждут.
— Обожаю, когда меня ждут, — усмехнулся Дмитрий.
— Слушай, — Арсений сглотнул, — ходят слухи, что Совет решил открыть расследование… ну, по поводу того, что случилось в твоем поместье.
— Отлично. Как будто им больше заняться нечем.
— Дмитрий, — Арсений шагнул ближе, — дело не в расследовании. Дело в том, что… что-то пришло из Нави.
Дмитрий остановился.
— Пришло?
— Да. Будто… открылось. Или вот-вот откроется.
Тень за спиной Дмитрия тихо сгустилась.
Они вышли в коридор.
Академия выглядела иначе, чем всегда – напряженной, настороженной.
Обычно воздух был пронизан руническими линиями и мягким свечением, но сегодня руны под потолком дрожали, словно кто-то трогал их изнутри.
Когда Дмитрий и Арсений дошли до центрального холла, там уже собрались почти все.
Игнат хмурился, успешно изображая неприступную скалу.
Ингрия стояла рядом, бледная, но как всегда спокойная. Она почувствовала приближение Дмитрия еще до того, как повернула голову.
Лада…
Лада выглядела не просто встревоженной.
Она выглядела так, будто не спала всю ночь – и не потому, что не хотела.
Но, увидев его, губы ее слегка дрогнули.
— Наконец-то ты пришел, — тихо сказала она. — Совет объявил чрезвычайное положение. Это касается… тебя.
— Разумеется, меня, — Дмитрий пожал плечами. — А когда было иначе?
Но Лада покачала головой.
— Не только тебя.
Это касается всех нас.
Преподаватели выстроились полукругом.
В центре стоял ректор – сухой, аскетичный мужчина с глазами человека, который видел столько магических катастроф, что обычная смерть вряд ли смогла бы его удивить.
Он посмотрел на Дмитрия.
И Дмитрий сразу понял: разговор предстоит неприятный.
— Наследник рода Волконских, — произнес ректор. — Ты стал эпицентром события, которое мы называем Смещением. Мир меняется. Грань истончается. Навь начала просачиваться в наш мир быстрее, чем должна. И все это произошло после твоего возвращения в Академию.
Дмитрий усмехнулся:
— Может, мир просто соскучился по мне?
Но никто не улыбнулся.
Тень за его спиной едва заметно дрогнула – и трое жрецов Перуна рефлекторно схватились за оружие.
Лада незаметно встала ближе к нему.
— Совет решил, — продолжил ректор, — что ты подлежишь временной изоляции. До выяснения…
— Нет, — Дмитрий выронил это слово ровно, негромко, но так, что оно разошлось вибрацией по всему залу. — Я не подлежу.
Ректор нахмурился:
— Это не обсуждается.
— Я сказал: нет.
И в этот момент случилось то, что заставило всех замереть.
Воздух рядом с Дмитрием… треснул.
Не громко.
Не эффектно.
Словно кто-то очень осторожно надавил на стекло – и оно пошло тонкими прожилками трещин.
Трещины были фиолетовыми.
И от них веяло могильным холодом.
Ингрия резко отступила назад.
Игнат выхватил меч из ножен.
Лада прикрыла рот ладонью, но взгляда не отвела.
Арсений рухнул на пол и прошептал побледневшими губами:
— Я так и знал… Я так и знал…
Трещина расширилась.
Тень Дмитрия…
…потянулась к ней.
Словно возвращалась домой.
— Черт, возьми, — сдавленно произнес кто-то из преподавателей. — Это… это разрыв.
И из разрыва хлынул шепот.
Не пугающий.
Не безумный.
Тоскливый.
— Сын…
— Вернись…
— Твои здесь…
— Пора…
Дмитрий шагнул вперед.
Он не желал этого.
Ноги сами сделали шаг.
Лада схватила его за руку.
— Не смей туда идти!
Он посмотрел на нее.
В ее расширенных глазах отражался фиолетовый свет – и его собственная тень, огромная, безграничная.
— Лада, — тихо сказал он. — Это… зов.
— Это смерть! — в ее голосе зазвучал надрыв. — Это не твой путь!
Он улыбнулся.
Тепло.
Неправильно.
— Возможно, мой.
Разрыв разросся еще больше.
Теперь в нем просматривался силуэт.
Крупный, медвежий.
С огромными, ветвистыми рогами.
Велес?
Или… то, что осталось от него.
Тень Дмитрия изогнулась, принимая форму зверя.
И голос из Нави произнес:
— Иди. Путь начался. Ты сделал первый шаг. Теперь – второй.
И в этот момент Академия содрогнулась.
Ректор закричал приказ.
Жрецы вскинули оружие.
Студенты в панике разбежались.
А разрыв начал втягивать воздух – и Дмитрия вместе с ним.
Лада вцепилась в его руку мертвой хваткой.
Игнат бросился вперед, в прыжке активируя клинок.
Ингрия начала шептать заклинание, от которого обычно поднимались даже мертвые.
Но трещина потемнела – и притянула еще сильнее.
Дмитрий оторвался от пола.
— Дмитрий! — закричала Лада.
Он взглянул на нее – прямо, без тени улыбки.
— Не отпускай, — сказал он тихо.
— Никогда! — ее голос дрогнул, но теперь в нем было больше силы, чем в любом заклинании.
Разрыв начал поглощать их обоих.
И тогда тень Дмитрия восстала – целиком.
И впервые, с пугающей ясностью, обрела форму:
Рогатый силуэт.
Глаза – как два бездонных омута.
Пасть – как у дикого зверя.
Все, кто был в зале, замерли.
А тень произнесла голосом, который был не человеческим:
— Он не принадлежит вам. И не принадлежит Нави. Он принадлежит себе. Только ему. И тот, кто попытается отнять – будет сломлен.
Разрыв…
… захлопнулся.
Фиолетовый свет погас.
Воздух обрушился, студенты завопили, жрецы поскользнулись и попадали, побледневший ректор едва удержался на ногах.
А Дмитрий стоял посреди зала.
Живой.
Невредимый.
Лада обнимала его, словно боялась выпустить.
Он коснулся ее плеча.
— Я здесь, — сказал он. — Пока что.
Но тень за его спиной теперь была другой.
Живой.
Слишком живой.
И из глубин Нави, где трещина почти закрылась, донесся звук:
Смех.
Древний.
Немыслимый.
Радостный.