«Пепел двух лун»

Пролог

Когда-то у меня всё получалось.

Я не осознавал этого тогда — просто жил, не задавая вопросов. Мир не сопротивлялся: знания ложились в голову сами, цифры и формулы складывались в ясные конструкции, история запоминалась не датами, а связями и причинами. Я не учился — я усваивал.

Учителя смотрели на меня с тем выражением, в котором уже есть ожидание. Родители гордились. Тренеры говорили о перспективах, будто будущее уже решено и осталось лишь дойти до нужной точки.

Я не был шумным ребёнком. Скорее молчаливым и упрямым. Я редко спорил, но если принимал решение, сдвинуть меня было сложно. Я привык всё обдумывать заранее и сомневаться в себе уже после. Раскрывался я не сразу и не перед всеми — только с теми, кому действительно доверял.

Самбо стало для меня продолжением характера. Там всё было честно: либо ты держишь, либо держат тебя. Боль была понятной, усилие — измеримым, результат — наглядным. Победы, сборная округа, первенства. Я привык к дисциплине, к ответственности, к тому, что слабость — это не состояние, а выбор.

Мне пророчили светлое будущее.
И я в него верил.

Мне было четырнадцать, когда этот мир закончился.

Падение было обычным. Таких за карьеру случается десятки. Но в тот раз удар пришёлся в шею, и что-то внутри сместилось. Я встал, отмахнулся, сказал, что всё нормально. Тогда ещё казалось, что «нормально» — это состояние по умолчанию.

Потом я начал засыпать.

Сначала — иногда. Потом — постоянно. Сознание выключалось без предупреждения, будто кто-то дёргал рубильник. Я мог спать по шестнадцать часов в сутки и всё равно чувствовать себя разбитым. Любая попытка сосредоточиться заканчивалась провалом.

Знания начали исчезать.
Не сразу — медленно, почти незаметно.

То, что раньше было очевидным, стало недоступным. Я смотрел на задачу и понимал, что когда-то решал подобное за секунды — но сейчас не могу даже начать. Мысли распадались, внимание ускользало.

Тогда никто не знал, что со мной происходит.
И, если честно, никто особенно не хотел знать.

Учителя раздражались. Тренеры отводили взгляд. Одноклассники сначала сочувствовали, потом сторонились. Родители злились. Говорили, что я ленюсь. Что всё это у меня в голове. Что мне просто нужно взять себя в руки.

Хуже всего было то, что я им поверил.

Я решил, что сломан.
И что это моя вина.

Школу я закончил с трудом. Бывший отличник — на тройках. Когда всё закончилось, я заперся в комнате. Мир за дверью перестал существовать.

Компьютер. Книги. Новеллы.

Я читал истории о героях и думал, что мне не суждено быть одним из них. Представлял альтернативные жизни, в которых я не упал, не заболел, не стал обузой.

Депрессия была не вспышкой.
Она стала фоном.

С родителями были постоянные ссоры. Они пытались вытащить меня «в жизнь», а я чувствовал только давление. Чем сильнее они старались — тем глубже я уходил в себя.

Однажды я наткнулся на книгу о пути героя. В ней говорилось, что любой человек может стать кем-то большим, если пройдёт через испытания. Там была структура, почти формула.

Я хотел поверить, что для меня ещё не всё кончено.

Почти сразу после этого пришла повестка.

Я воспринял её как знак.

Срочная служба была жестокой. Я засыпал на ходу, меня наказывали физически, не разбираясь в причинах. Но странным образом именно там часть симптомов отступила. Физическая нагрузка стабилизировала тело. Я всё ещё был не тем, кем был раньше, но снова мог существовать.

После армии я устроился на работу. Полгода я смотрел на людей, которые давно смирились со своей жизнью, и понял: я так не хочу.

Не хочу работать «на дядю».
Не хочу просто доживать.

Когда началась война в соседнем государстве, решение пришло сразу.

Я подписал контракт тайно. Не ради денег. Не ради романтики. Я хотел быть правым. Хотел защищать. Хотел снова быть нужным.

На войне иллюзии умерли быстро.

Вокруг были в основном сломанные люди. Те, кому нечего терять. Алкоголь, цинизм, пустые взгляды. Молодых было мало. Осознанных — ещё меньше.

Меня отобрали в 45-й полк.

Там я познакомился с Гусем.

Он был несерьёзным до неприличия. Шутил всегда — в грязи, под обстрелом, перед выходом. Его юмор был глупым, иногда раздражающим, иногда неуместным. Сначала из-за него были проблемы.

Потом я понял: он просто боялся тишины.

Когда становилось по-настоящему страшно, он выдыхал и говорил:
«Египетская сила…»

И люди почему-то начинали дышать ровнее.

Мы прикрывали друг друга. Не сдавали. И стали друзьями.

Меня назначили командиром отделения разведроты. Гусь служил у меня.

Одна операция пошла не так. Меня с группой отправили на разведку. Пока мы были в отрыве, противник начал широкое наступление. Блиндаж с командирами накрыло миномётным огнём.

Командование исчезло за секунды.

Я взял ответственность. Не потому что хотел — потому что больше было некому. Месяц мы держались отрезанными. Я учился отдавать приказы людям, которые могли убить меня за ошибку. Я учился принимать решения, после которых кто-то не возвращался.

Половина бойцов не вышла.

Гусь погиб на отходе.

Не героически.
Без пафоса.

Он прикрывал эвакуацию, шутил до последнего, а потом просто упал. Я видел это издалека и ничего не мог сделать. Когда всё закончилось, он лежал спокойно, с тем самым выражением лица, будто собирался сказать что-то ещё — но не успел.

Я не сказал ему ничего важного.

Когда мы наконец организовали эвакуацию, силы закончились. Ранение, полученное раньше, дало о себе знать.

Последнее, что я помню, — это мысль, что я снова опоздал.

А потом — холод.