«Третий шанс»

- Знал бы, где упасть придется – соломку подстелил…

Старик тяжело поднялся с лавки, кое-как доковылял до печи, опираясь на выструганный собственными руками костыль. Кряхтя присел на корточки, больные колени пронзила короткая боль, которую стоически перенес - привык давно, недаром люди говорят, что «старость не радость». Открыл чугунную дверцу, посмотрел на алые угли, щуря подслеповатые глаза.

- Нужно зиму пережить, скоро весна – там легче будет.

Он давно говорил сам с собою, оставаясь наедине, чтобы слышать собственный голос. Подбросил в печь несколько небольших поленьев – осенью сам рубил привезенные чурки – слуг теперь нет, и работников не нанять на скромную зарплату сельского библиотекаря, едва на еду хватает, причем без всяких давно забытых столичных разносолов. Даже в туркестанских походах на биваках лучше ел – а сейчас только житный хлеб, и то муку прикупил, да картошка с квашеной капустой, что сам вырастил на своем огороде, кряхтя и охая, когда убирал урожай

Печная утроба приняла поленья, огонь принялся «лизать» языками древесину. Старик закрыл дверцу, поднялся с корточек – чуть слышно застонал от боли в несчастных коленях. Поставил чайник на плиту – теперь долго ждать придется, пока вскипит, но он уже никуда не торопился. Прекрасно понимал, что смерть сама за ним придет – на войне он ее в самых разных обличьях видел, и сам мог много раз погибнуть, и тысячи людей на гибель своими приказами отправлял, командуя армиями и фронтом.

Да и кто бы сейчас признал в нем бывшего военного министра и блестящего генерал-адъютанта убитого семь лет тому назад императора, которому он преданно и честно служил. Но был оболган, поруган – и без всякой награды отправлен в отставку. Просто нашли в нем «козла отпущения» за понесенное от японцев поражение в той войне, которую он не желал, но на нее его и отправили, с надеждой, что исправит ситуацию.

- Хотели маленькой, победоносной войны, а получили позор. А иного и быть не могло – все прогнило…

Смех был страшным, клекочущим, походивший на карканье старого ворона, каковым он и был. Доживал – недолго осталось, но на тот свет еще не торопился, хотя был готов отдать господу душу каждый день – тело бренно, как людская слава. Сына Алексея большевики расстреляли в двадцатом году, хотя никакой он не офицер, химический факультет окончил. Видимо за него самого, все же генерал, представитель «проклятого царизма», из ненавистных народу «бар», хотя дед его бывший крепостной – выслужился солдат в офицеры после войны 1812 года. Жена ушла, невестка с двумя маленькими внуками неизвестно где – унесло лихолетье гражданской войны всех его близких, как весенняя река в половодье льдины.

А друзей никогда не было – близь власти одни напасти, там нет друзей, а лишь интригующие союзники, и то временные. Да и сейчас не лучше – большевики власть то взяли, вот и НЭП ввели, народу облегченье сделали. Но стоило страну до основания разрушать, как в их «пролетарском» гимне поется – вот в чем вопрос.

Прав покойный Витте – тот еще интриган, но умен, в этом Сергею Юльевичу не откажешь. К этому печальному концу царизм и подошел, много чего издали за последнее время, даже самое секретное, что в архивах «вечно» хранить положено. Кое-что и он прочел из того, что в библиотеку пришло - любил книги с детства, вот и сейчас нашел себе занятие по душе в «избе-читальне». Правильное это дело людей грамоте учить – нельзя было свой народ в «темноте» держать.

Вот и поплатились…

- Занятий в школе сегодня не будет, так что пойду книжки с газетами выдавать – зимой народ за чтение принялся.

Усмехнулся – его часто спрашивали, хотя все знали, что бывший генерал. А у некоторых даже его фотографии были – хранили журналы, а там он часто встречались, как военным министром стал. Но ничего, относились с уважением – все же детей грамоте учил, да географии, которую хорошо знал, как офицер Генерального штаба, да и побывал в жизни в разных краях. Подошел к замерзшему окну – потер пальцем наледь на стекле.

Стояли крепкие морозы, детвора в школу не ходила, да и ему самому было тяжело давать уроки – все же два месяца с половиной осталось, и исполнится семьдесят семь лет.

Под пальцем проступила оттаявшая дырочка, и он заглянул в нее. В глаза ударила снежная белизна, и яркий свет, как тогда, в далеком четвертом году, когда ехал на санях через Байкал, торопясь в Маньчжурию – ведь началась война с японцами.

И тут солнце словно погасло, старик почувствовал, как внезапно подогнулись колени, и сразу же нахлынула темнота…

Таким он был на торжественном заседании Государственного Совета в 1901 году.