Ласка 2. Искушение прошлым

«Для укрепления духа после потрясения: возьмите горсть кедровых орешков, истолките в ступе с щепоткой соли и сушёной черникой. Залейте тёплым молоком и дайте настояться под шёпот старого дерева. Пейте медленно, чувствуя, как сила земли и терпение времени входят в вас. Не излечивает полностью, но помогает собрать осколки души в новый, причудливый узор». — из сборника «Домашние рецепты здравомыслящей хозяйки»

В месте, где крепостная стена монастыря Скалистого Лиса резко изгибалась над обрывом, словно пронзая бескрайнюю свинцово-синюю гладь неба над океаном, скрывалось мое тайное убежище. Сюда не долетали крики чаек с причала, не доносился гул голосов из казарм, лишь шелест ветра в иглах карликовых сосен, цеплявшихся за расщелины стены, да глухой ропот вулкана. Отсюда, с высоты птичьего полёта, Скалистый Лис казался не островом-тюрьмой, а мирно дремлющим зверем. Бирюза океана, тёмная зелень хвойных лесов, ядовито-рыжие полосы застывшей лавы — всё это сливалось в картину, от которой захватывало дух.
Над всем этим великолепием парил исполинский, дымящийся купол, напоминание о том, что под тонкой коркой нашего благополучия всегда бурлит огненная бездна.

Прошёл месяц. Тридцать дней. Семьсот с лишним часов. Вечность, вместившая в себя целую новую жизнь.

Я сидела, прижав колени к груди, и смотрела, как солнце, холодное и яркое, как полированное серебро, клонится к горизонту, окрашивая гладкие конусы в нежные розовые тона. Месяц. Всего месяц. Но теперь мы были уже не теми испуганными аристократическими щенками, что высадились на этом берегу.
Мы стали стаей.

Первый шок быстро прошёл. Теперь мы просыпались за мгновение до побудки, в темноте нащупывали ботинки и, не открывая глаз, бежали в мыльню. Мы входили на плац, когда первые волны утреннего прилива еще только катились на берег, и наши тела уже включались в ритм пробежки. Мы научились есть за пять минут, проглатывая густую, сытную похлёбку, и чувствовать благодарность за каждую крошку хлеба.

Ночные работы стали нашей второй академией. Мы чистили медные котлы на монастырской кухне до зеркального блеска, и под шёпот воды я узнавала от молчаливых послушников истории их жизней — сирот, бывших воров, сыновей разорившихся ремесленников и торговцев. Мы драили плац гигантскими щётками, и в скрипе щетины по камню слышался скрип судеб, сломленных и заново выкованных волей этого места. Мы мыли крупы в ледяной воде, и пальцы, покрасневшие от холода, учились чувствовать каждое зёрнышко, его цену.

Именно здесь, в полумраке подсобок, стирались сословные грани. Ядвига Огинская, с лицом, искажённым отвращением, чистила картошку рядом с девушкой-сироткой, чьи руки были покрыты шрамами. Дмитрий Мухин, привыкший повелевать, молча таскал мешки с мукой, и пот стирал с его лица маску надменности. Мы все были просто трудниками. Голодными, уставшими, но... повзрослевшими.
Отличная школа для золотой молодежи.

А ещё мы учились. Не колдовать — нет. Ростовский и другие преподаватели вбивали в нас теоретические азы, как гвозди, под череп в самый мозжечок. Мы зубрили руны, законы потоков, теорию стихий. Это была не магия, а высшая математика нового мироздания. И я, учёный из другого мира, глотала эти знания с жадностью, находя в стройных формулах и аксиомах островок привычной стабильности.

В нашей «валдайской» группе тоже... сформировались прочные социальные связи. Кира, с её острым умом и твердой волей, стала главным тактиком. Сонечка, с её неистребимым оптимизмом и умением находить общий язык с кем угодно, — душой и дипломатом. Алексей… Алексей стал нашим стержнем. Его спокойная сила и неизменная улыбка в самый тяжёлый момент сплачивали даже отчаявшихся.

И наши с ним отношения… Они перестали быть просто игрой. Притворство стало странной формой правды. Моя ладонь в его руке во время пробежек, его быстрая улыбка, украденная мной в коридоре, его молчаливая поддержка на лекциях — всё это стало частью нового распорядка дня. Я ловила себя на том, что ищу его взгляд в столовой, что прислушиваюсь к звуку его шагов. Это было сладко и тревожно. Я, женщина, прожившая долгую жизнь, рядом с ним чувствовала себя глупой школяркой, и это бесило и восхищало одновременно.

Шорох шагов по грубому камню вывел меня из раздумий. Я узнала его походку, даже не оборачиваясь.

— Генерал принимай мой доклад, — раздался Лешкин голос. — Вот, принес провиант.

Он устроился рядом, его плечо касалось моего. В руках он держал две дымящиеся кружки из толстой глины. Пахло не монастырским травяным отваром, а настоящим, крепким, чёрным чаем

— Как ты умудряешься? — я с благодарностью приняла кружку, чувствуя, как тепло разливается по промёрзшим пальцам.

— О, у меня много талантов! — он лукаво улыбнулся. — Особенно я хорош в бытовой дипломатии. Ну чего ты смеешься, клянусь! В переговорах с братьями-поварами я незаменим! Кто еще сможет выслушать их бесконечные истории о правильном заквашивании капусты. Только я!

— Есть такое...

Мы молча сидели, попивая горячий чай и любуясь бескрайним океаном. За этот месяц мы достигли уровня взаимопонимания, при котором слова стали лишними. Эта тишина была куда глубже любых разговоров.

— Ростовский, — наконец произнёс Алексей, глядя куда-то в даль, — снова просил передать. Ждёт тебя на дополнительные занятия. После вечерних пар.

Чай вдруг показался мне горьким. Я поставила кружку на камень.

— Тварь... — коротко ответила я. — Видеть его не могу.

— Я так и знал, — Лешка кивнул, не глядя на меня. — Пойдёшь?

В его голосе сквозила тревога. То же самое чувство бушевало и у меня внутри.

— Нет, — проговорила я с силой. — Сам же знаешь.
Он обернулся, и его серо-голубые глаза были серьёзными. — Знаю. Но он не отстаёт, Лась, точно тебе говорю. Он смотрит на тебя, как… — Алексей запнулся, подбирая слово.

— Как на добычу, — горько закончила я.

— Хуже, — тихо сказал он. — Как на что-то, что он потерял и теперь нашёл. И намерен вернуть. Это заметили уже все.

От его слов по спине пробежали мурашки. Он был прав. Этот настойчивый, неуклонный интерес был точно большим, чем просто научным любопытством профессора к способной студентке. В нём была собственническая нота, знакомая до боли. Тем более, что способной я и не была. Старательной, но не более.

— Разберёмся... — сказала я, больше для самой себя. — У нас же впереди его пары. Идём?

Алексей коротко усмехнулся, и в его глазах снова вспыхнули озорные искорки. — А куда мы, собственно, денемся с острова?

Аудитория встретила нас гулом голосов. Мы с Алексеем заняли свои места рядом со всеми «валдайцами и примкнувшими». Я тут же почувствовала на себе взгляды. Ядвиги — едкий и злорадный. Взгляд Гавриила Волынского — сложный и нечитаемый.

Ростовский вошёл стремительно и решительно. Его появление мгновенно заставило аудиторию замолчать.

— Добрый вечер, — его низкий, бархатный голос заполнил зал. — Рад видеть вас снова здесь всех, в добром здравии. На прошлых занятиях вы разобрали теоретические основы стихийной магии. Сегодня мы подошли к тому, чтобы… визуализировать их.

По залу пронёсся взволнованный шёпот. Наконец-то!

— У каждого из вас есть предрасположенность, полученная при рождении, — продолжал Ростовский, медленно прохаживаясь перед рядами. — Огонь, вода, земля, воздух, жизнь, смерть и дух. Проявить её на начальном этапе несложно. Это еще не магия, а лишь... знак приветствия. Можно сказать, проявление вежливости. Подобно рукопожатию среди посвященных.

Он остановился и поднял руку. На его ладони, послушная и грациозная, заплясала крошечная угольно-черная молния, с тихим шелестом соскользнувшая в дым.

— Смерть выглядит так. Ничего страшного, согласитесь, — произнес он, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто, от чего по спине пробежал холодок.

«Ну конечно, — подумала с горькой иронией. — Смерть. Какая стихия могла достаться человеку, который в прошлом мастерски разрушал чужие судьбы, карьеры и сердца? Не стихия, а исчерпывающая автобиография. О, да это просто насмешка судьбы!»

— Воля. Концентрация. Образ. Кто первый?

Вызвалась Зоя Воронецкая. Сосредоточившись, она сдула с ладони порыв ветра, сорвавший несколько листков с моей тетради. Потом Арсений Юсупов легко вызвал струйку воды, которая изящно изогнулась в воздухе, словно живая. Сонечка, покраснев от напряжения, заставила пару ростков мха прорасти прямо на каменном полу. Даже Ядвига, сморщив лоб, выдавила из себя бледную, холодную искру.

Алексей решительно выступил вперёд. Он на мгновение закрыл глаза, и на его раскрытой ладони начал проявляться кристалл. Изумрудно-зелёный, совершенной формы, он сверкал гранями под светом магических сфер.

— Иллюзия, конечно, — тут же прокомментировал Ростовский, но в его голосе прозвучало явное одобрение. — Но мастерски выполненная. Чувствуется серьезный потенциал.

Я сидела, сжимая руки в замок под партой. Ладони были влажными. Пакость, дремавшая в тени, встревоженно пошевелилась, чувствуя мой страх.

— Ласкина, — голос Ростовского прозвучал прямо надо мной. Я вздрогнула. Он стоял рядом, его взгляд был тяжёлым и ожидающим. — Продолжим?

Все взгляды присутствующих были прикованы ко мне. Сделать шаг вперёд и выйти к кафедре оказалось невыносимо сложно. Я ощущала, как ноги предательски подгибаются.
«Соберись, — сурово приказала я себе. — Ты ведь не девочка. Ты учёный. Это просто эксперимент».

Представила себе тепло. Язычки пламени в нашем камине, руки отца, искры яркого гнева, что жил во мне с тех пор, как я увидела расколотый алтарь. Я сконцентрировала это чувство в груди, направила его в руку, в раскрытую ладонь.
И у меня получилось! Крошечное, бледное, трепетное пламя. Как светлячок в южной ночи. Все наши громко выдохнули с облегчением. Я сама чуть не расплакалась от напряжения.

И тут произошло то, чего я опасалась и в глубине души ожидала.
Огонь не исчез. Он рассыпался. С тихим, сухим шуршанием превратился в тонкую струйку мелкого, бледно-жёлтого песка, который проскользнул между моими пальцами и осыпался на пол, образовав небольшую, жалкую кучку.

В аудитории на секунду воцарилась абсолютная тишина. Её разорвал сдавленный смешок Ядвиги. К нему присоединились другие. Я стояла, не в силах пошевелиться, глядя на песок, как на доказательство собственной ущербности. Это было противоестественно. Противно всем законам магии.

Подняла взгляд и встретилась с глазами Ростовского. В них не было ни насмешки, ни удивления. Только холодное торжество. Как у хищника, наконец-то поймавшего давно выслеживаемую добычу.

— Любопытно, — произнёс он тихо, так, что слышала только я, и сделал шаг вперёд. — Очень любопытно. Продемонстрируйте-ка ещё раз.

Снова раскрыла ладонь, подчиняясь его воле. Мысленно представила огонь, и с моих пальцев с тихим шелестом посыпался песок. Снова.
Ростовский не сводил с меня глаз, он смотрел не моргая. Затем он медленно, с едва заметной небрежностью, протянул руку и подставил ладонь под мою. Его длинные пальцы коснулись моей кожи.

И мир рухнул.

Это был не просто удар, а настоящий обвал. Стена, которую я так старательно возводила на протяжении этого месяца, — стена из разума, воли и памяти, — рухнула в одно мгновение от лёгкого прикосновения. Не память, а само существо, самая суть Агаты Андреевны Ласкиной узнала его. Узнала на клеточном, молекулярном уровне. Ту самую боль, всю ту страсть, то предательство.

Тьма обрушилась на меня внезапно и бесшумно, как приливная волна. Я даже не успела вскрикнуть. Последнее, что я увидела перед тем, как моё сознание погрузилось в темноту, — это его глаза. Глаза человека, который не просто вернулся. Глаза человека, который знал, кто я такая. И я в этом больше не сомневалась...

Пришла в себя я от острого запаха ладана. И от шипения. Гневного, злого и... потустороннего.

— …совершенно очевидно, что у девушки переутомление и срыв на фоне неусвоенного материала. Ей требуются интенсивные индивидуальные занятия. Под моим наблюдением.

Голос Ростовского был гладким, как шёлк. Умеет он убеждать...

Я лежала на узкой кушетке в лазарете. Надо мной склонились три фигуры. Подчеркнуто-отстранённый Ростовский, державший стакан воды. Сестра Синклитикия касалась моих висков своими тонкими пальцами, наполняя мой разум прохладой и ясностью. И брат Онуфрий. Он стоял, вцепившись своей грубой, тёплой ладонью в мою руку, и именно от него исходило то сердитое шипение. Ничего себе! Это была его Тень, невидимая, но ощутимая, я чувствовала её! Именно она густо вибрировала в воздухе, создавая барьер между мной и профессором.

А вот Пакости я теперь не ощущала. Совсем. Что ужасно тревожило.

— Индивидуальные занятия, профессор? — голос Синклитикии прозвенел раздражением. — Вы забываете, что находитесь в обители. Здесь вопросы благополучия трудников определяем не мы с вами, и уж тем более не Академия. В этих стенах всем ведает воля Создателя и устав обители.

Её ледяной взгляд буравил Ростовского, словно говоря ему: «Я вижу вас насквозь. Я вижу вашу игру».

Сестра Синклитикия внимательно посмотрела на меня, её тонкие пальцы всё ещё лежали на моём запястье, будто вымеряя пульс.

— Дитя, что это было? Что он сделал? — её голос был тихим, но твёрдым.

Нервно сглотнула, пытаясь привести в порядок дрожащие мысли.

— Ничего... Он ничего не сделал. Просто... попросил продемонстрировать стихию. Огонь. А у меня... — я снова почувствовала тот странный сдвиг в реальности, — у меня получился песок. А потом... он коснулся моей руки.

Я не стала углубляться в детали, в тот леденящий ужас узнавания, что хлынул из глубины памяти. Но, кажется, им и не нужно было больше объяснений.

Синклитикия и Онуфрий переглянулись. Взгляд, которым они обменялись, был красноречивее любых слов — тяжёлым, понимающим, полным того самого знания, которое не произносят вслух.

— Песок... — тихо произнесла монахиня, и в её голосе прозвучало нечто, похожее на уважение, смешанное с тревогой. — Нашёл-таки дуалиста...

— Помни, дитя, — произнёс Онуфрий, и его гулкий голос звучал с непривычной отеческой мягкостью, — ты всегда можешь найти защиту в стенах обители. У братии. Алексей твой… — он сделал многозначительную паузу, — …ещё мальчик. Пылкий. Сильный духом. Но против настоящих волков его силы и пыла пока недостаточно. Пока.

«Мой Алексей… — с горькой нежностью подумала я, спуская ноги с кушетки. — Какая же ты у меня ещё девочка, Агата Андреевна, если до сих пор веришь в простые решения». — Он и не мой вовсе.

Но я не стала спорить. Коротко кивнула, чувствуя тяжесть их заботы и груз нового знания. Они видели не просто обморок. Они видели бой, который только начинался.

Я вышла в коридор, и моё сердце снова ёкнуло, но на этот раз — от радости.
Меня ждала вся наша «валдайская» ватага. Сонечка с глазами, полными слёз, Кира с поджатыми губами, Юсупов, Воронецкие и… Алексей. Он стоял впереди всех, и лицо его было белым.

Увидев меня, Лешка, не говоря ни слова, шагнул вперёд и легко подхватил меня на руки.

— Лёш, нет… — слабо запротестовала я.

— Молчи, — коротко бросил он, уже неся меня по коридору. В его голосе звучала мне пока еще непривычная сталь. — Обед уже заканчивается. Не хочешь же ты, чтобы из-за капризов нашей Ласкиной голодала целая дружина?

Возражать было бесполезно. Я вздохнула, обвила его шею руками и прижалась к тёплому, твёрдому плечу, позволяя себе эту минутку слабости. Позволяя чувствовать себя защищённой.

Мы вышли из корпуса на залитую закатным светом площадку. И буквально наткнулись на него.
Игорь Валерьевич Ростовский стоял, прислонившись к стене, и нервно жевал соломинку, наблюдая за нами. Его взгляд был насмешливым.

— Что это вы несёте, княжич Сапега? — его голос прозвучал сладко и ядовито. — Раненую птичку? Так нежно.

Алексей шагал вперёд, не замедляя хода. Но его ответ прозвучал с ледяной надменностью, которая меня удивила.

— Не птичку, профессор, а трудницу, следующую на обед строго по расписанию. А вы разве не готовитесь к лекции? Или ваши профессиональные интересы сместились в сторону наблюдения за прогулками учащихся?

Шагавшая рядом с ним молодёжь сдержанно захихикала. Ростовский выпрямился. Его лицо на мгновение исказила такая чистая, неприкрытая злоба, что мне стало не по себе. Он не проронил ни звука. Его взгляд, как отравленный кинжал, вонзался нам в спины, пока Лешка нёс меня прочь, к гулу столовой, к нашим друзьям, к нашей хрупкой, но всё же настоящей жизни.

Я прижалась к Алексею, чувствуя, как сильно и часто бьётся его сердце. Он тоже был напуган. Всё только что произошедшее было лишь первой стычкой. А самый опасный враг уже стоял у ворот. Он знал мою тайну. И он не отступит.
Игорь совершенно точно вернулся, и на этот раз я не собираюсь позволять ему меня сломить. Теперь у меня есть то, что я не могу потерять.

⤟⤛⥈⤜⤠

Постскриптум. Из новой, сиреневой тетради.

Дата: Месяц и три дня на Скалистом Лисе.

Наконец-то. Я не могла начать эту тетрадь раньше. Ждала знака. И он пришёл — в виде потрёпанного почтового пакета с замысловатыми саркельскими штемпелями.

Письмо от мамы. Саркел. Невероятное, щемящее облегчение, от которого по щекам сами потекли слёзы. Они добрались. Миша… жив. Дышит. Стабилен. Это сухое медицинское слово никогда не звучало для меня такой музыкой. Близнецы — «много лучше», пишет мама, старый алтарь их быстро восстанавливает. Это лучшая новость. Но дед… Неизвестный мне дед очень плох. И Вася остался на Валдае, приглядывать за руинами и хранить очаг. А ещё… у Андрея родилась дочь. Ксения. Мама поздравляет нас всех. Новая жизнь, пришедшая на смену потерям. Простое, дивное чудо.

К письму были приложены удивительные, до боли родные безделушки: крохотный флакончик духов «Фиалка и Снег», пахнущий мамойи; изящная подвеска-секретник, чтобы прятать у сердца самое сокровенное; и ещё несколько прелестных мелочей, говорящих: «Мы помним, что ты — девушка, а не только воин».

Но отцовский привет оказался куда как весомее. Родовой охранный амулет с Саркела. Маленькая, искусно вырезанная из огненного янтаря ласка, застывшая в гибком прыжке. И несколько слов, нацарапанных его твёрдым почерком на крохотном свитке: «Любим. Верим. Молимся». Три слова, которые сказали всё. Так мало. И так бесконечно много.

Теперь я готова писать. Закрыть розовую тетрадь открыть сиреневую — с надеждой.

Наблюдение №1: Ростовский не просто узнал меня. Он опознал непонятный мне феномен. Мой «песок» — не провал, а аномалия, которую он, как учёный, намерен изучить. Его интерес перешёл из личной плоскости в экспериментальную. Я очень на это надеюсь.

Наблюдение №2: Семья держится. Это главный фундамент, на котором я стою. Весть о Ксении — как свежий ветер, сметающий пепел трагедии. Жизнь продолжается. Наша родовая магия, даже повреждённая, жива и исцеляет своих. Но Вася, оставшийся на Валдае… Его одиночество очень тревожит.

Наблюдение №3: Обитель для трудников — не просто школа. Это крепость, у которой есть свои стражи. И братья готовы вступиться. Их защита — не сентиментальность, а стратегический расчёт. Я стала их активом.

Личная нота: Сегодня я впервые за месяц уснула без каменного комка страха под сердцем. Пахнущий мамой флакончик стоит на тумбочке, а янтарная ласка греет кожу под рубашкой. Я не одна. И пока у меня есть эта опора, я смогу смотреть в глаза даже призракам из прошлого.

План:
1. Углубиться в теорию стихий, особенно дуалов. Узнать всё, что можно о превращении стихий.
2. Написать Васе. Он не должен оставаться в изоляции.
3. Укрепить альянс с братией.

P.S. Иногда, чтобы сделать следующий шаг, нужно не просто залечить раны, а получить посылку из дома. Сегодня я закрыла первую книгу своей жизни здесь и открыла вторую. Посмотрим, о чём она будет.

⤟⤛⇜⥈⇝⤜⤠
Приветствую моих драгоценных читателей во втором томе саги «Ласка». Скучно не будет, я вам обещаю!
Ну что, поехали?

©Нани Кроноцкая 2025 специально для author.today