лайф из лайк/like is life

© Киселева О./ko_mon, 2017

суперобложка и обложки © MON

"Что в имени тебе моём?..."

А.С. Пушкин

Как всякий ребёнок, Коля привык к разным именам.

Для бабушки он был Колюня и внучек, папа на­зывал его сын, а мама — сынок. Когда он становился Николаем, значит плохо дело — вместо мультиков при­дётся стоять в углу. Быть Николаем Коля не любил и старался, чтобы это случалось пореже.

Когда Коля пошёл в школу, оказалось, что он — Пыщев. А вскоре он стал ещё и Коляном для других мальчи­ков, имена которых он не сразу запомнил. Коле нравилось быть Коляном — это было интересно и весело, даже если потом несколько дней он был Николаем (потому что разбить окно в учительской Коляну не слабо).

Но для себя он оставался Колей, хотя Николаем был всё чаще. Он радовался, когда ему удавалось побыть Коленькой — мама разговаривала с ним ласковым голосом, поила его чаем с малиновым вареньем и разрешала целый день смотреть мультики (а боль в горле можно и перетерпеть). Коля любил болеть.

Од­нако чем больше он старался простудиться, стоя под форточкой (а потом и босиком на балконе), тем реже болел, а со временем закалился настолько, что зимой шёл от школы до дома без шапки — и всё равно не простывал.

В старших классах он уже и для себя был Коляном и Пыщевым, ему уже не нравилось болеть, но мультики всё равно любил.

Институт от школы отличался для него только тем, что он почти всегда был Пыщевым (и редко Ко­ляном). Даже знакомясь с девушками, так и представлялся — Пыщев. Девушки находили его забавным, но он их немного побаивался. Пыщев (и внутренне — Колян) боялся показаться смешным и не выказывал осо­бой заинтересованности, даже если девушка ему нравилась.

На последнем курсе на свадьбе одногруппника он познакомился с серьёзной студенткой из другого вуза, которая сразу уточнила, что её зовут Гертруда. Не Гера, а именно Гертруда. Эта неожиданная серьёзность очень понравилась Пыщеву (почти так же, как ноги Гертруды, а то, что у неё длинноват нос и губы ниточкой он даже и не заметил).

Зато она никогда не подшучивала над Пыщевым и не находила его забавным. Гертруда вообще была очень серьёз­ной особой с чёткими жизненными приоритетами (не включавшими хихиканье и прочие глупости).

Она стала называть Пыщева Никой (имя Коля ей казалось простоватым, о Коляне даже заикаться не стоило), а когда они поженились, он стал Никой и для её родителей.

В офисе, куда Пыщев устроился после института, он сначала был Никой, а потом стал Николаем Александровичем. Волею судеб и стараньями его супруги друзья, называвшие его Коляном, сменились теми, для кого он был только Никой.

Постепенно он стал Никой и для себя самого.

* * *

У супруги Пыщева (Гертруда Валерьяновна не одобряла слово "жена"), оказался сильный характер, а серьёзной она была всегда.

Её неустанными заботами Ника бросил курить, заметно округлился, начал носить костюмы с покушениями на моду и питаться лицензировано полезной пищей. Он уже не морщился, услышав визгливое сопрано певицы из телевизора, рефлекторно воспринимая его признаком культурности.

Но мультики всё равно втайне любил и всегда с удовольствием смотрел их за кампанию со своим малень­ким сыном Алексом (который бывал Алексеем за куда меньшие проступки, чем в своё время Коля — Нико­лаем). Своё легкомысленное увлечение "детским контентом" Ника объяснял тем, что "он же должен знать, что смотрит его ребёнок". Такой серьёзный подход к воспитанию снискал одобрение Гертруды Валериа­новны, и просмотр мультфильмов (но всё равно - мультиков!) тоже стал признаком культурности.

В офисе Пыщева уважали за серьёзность и благообразие, а его давнишний страх попасть в нелепое (а тем более — рискованное!) положение помог ему сделать карьеру.

* * *

Став начальником своего отдела, Николай Александрович начал приятельствовать с начальником отдела маркетинга Артуром Быдловайским, господином столь культурным и респектабельным, что даже серьёзная Гертруда Валериановна одобрила его безоговорочно. Дружба Пыщева и Быдловайского выра­жалась в долгих разговорах о служебных делах и карьерных перспективах обоих (всегда исключительно в парламентских выражениях).

Единственное, что омрачало достойную жизнь Николая Александровича — это его сослуживец Бу­дылов, с гипертрофированным чувством юмора, острие которого он направлял на руководство компании.

Для Пыщева и Быдловайского, даже в приватных беседах ухитрявшихся произносить должности высшего руководства с большой буквы, любые шутки в адрес Генерального Директора и (о, ужас!) Собственника компании были немыслимы. Всякий раз, слыша очередную остроту Будылова, друзья бывали глубоко шокированы услышанным (и даже несколько напуганы своей невольной причастностью к озвучиванию пасквиля).

Но Будылову было мало изливать яд ехидства на руководство, он любил в минуту мрачной весёло­сти иронизировать над сослуживцами. Больше всех доставалось Николаю Александровичу, которого Буды­лов называл "наш жантильный Н.А.Пыщев" и, подметив однажды лёгкое сходство в чертах Ники с Последним Императором, комически пугал командировкой в Екатеринбург.

Быдловайского, впрочем, тоже не минула отравленная чаша иронии, однако приправленная жало­стью со стороны Будылова, что казалось Пыщеву ещё более обидным. При этом, сам Артур Быдловайский, казалось, обидных выпадов не замечал (и это угнетало Пыщева не меньше, чем сами бестактности).

Уход Будылова из компании стал для друзей истинным облегчением, они даже на радостях охотно сделали взнос на прощальный подарок. Им было его немного жаль — Будылов уходил, чтобы самостоятельно начать своё дело, что в глазах острожных друзей было проявлением крайней авантюрности и неизбежного краха в будущем, вплоть до маргинальности.

* * *

Где-то через год после счастливого избавления от гнёта шуток, Пыщев случайно встретил своего мучителя в торговом центре.

Будылов вальяжно шёл под руку с вызывающе красивой женщиной и, гримасничая в своей обычной манере, что-то увлечённо рассказывал. Женщина внимательно слушала и волнующе улыбалась. Порав­нявшись с Николаем Александровичем, она случайно задела его гладкой надменно-дорогой сумкой.

Пыщев вспотел от страха грядущей неловкости и затравленно глянул на Будылова. Но тот смотрел на свою спутницу и что-то говорил, похожий на довольную обезьяну. Женщина весело рассмеялась, и они прошли мимо.

Не заметил! Будылов его не заметил!

Пыщев почувствовал себя растоптанным. Он был глубоко уязвлён тем, что этот благополучный мерзавец, терзавший его несколько лет, этот изощрённый садист, отравивший лучшие годы офисной жизни Николая Александровича, его не узнал. И лишь спасительная мысль о том, что супруга и отпрыск не стали свидетелями чудовищного унижения, удержала страдальца от обморока.

* * *

После мучительной встречи, Николай Александрович потерял покой, стал плохо спать, ел без аппетита, да и обсуждение карьерных перспектив уже не приносило прежнего удовольствия. Новые неприятные мысли царапали ранимую душу Пыщева. Особенно его оскорбляло воспоминание о надменной сумке, маслянистым глянцем намекавшей на какой-то иной мир, где обитают смешливые красавицы с сияющей кожей и почему-то единороги.

Николай Александрович впервые в жизни был откровенно несчастен. Он лелеял свою постыдную тайну и страдал.

По совету чуткого Быдловайского Пыщев начал записывать всё, что его беспокоило. Литературный метод пост стрессовой терапии практиковал (под присмотром модного психоаналитика) родственник Быд­ловайского Геннадий Наумович Цид, пострадавший от микроагрессии троллей в соцсетях (как понял Пыщев из скупых объяснений).

Николай Александрович создал отдельный текстовой файл для тревожных мыслей и вместо брезг­ливого чтения новостей о моральном упадке современного общества, врачевал душу. Поначалу писать было тяжело и даже как-то неловко, но терапия помогала.

Случайно наткнувшись в глянцевом журнале супруги на статью "Стань автором бестселлера: 10 ша­гов!" Пыщев взял себе псевдоним Никалайк (nik_like) и дело пошло на лад.

Он избавился от канцелярита, вырвался из рамок острожной практичности и воспарил на крыльях фантазии. Будучи человеком методичным, он пи­сал по пять страниц в день, благо времени в офисе было предостаточно. Через полгода он закончил второй текстовой файл, всё чаще ощущая себя Никалайком.

В начале зимы Пыщев поскользнулся и сломал ногу. Временная малоподвижность стала для него настоящим подарком, и ко времени снятия гипса Никалайк успел перечитать все прежние записи, перепи­сать заново неудачные куски и собрать бессвязные отрывки в стройное повествование на стержень аван­тюрно-мелодраматического сюжета в стилистике альтернативной реальности с моралью для поучения и элементами фэнтези.

Немалым подспорьем для начинающего автора стал Гугл — благодаря этой сокро­вищнице дармовых знаний текст приобрёл налёт квазиинтеллектуальности обилием перевранных цитат и недостоверных фактов.

* * *

Плод терапевтических трудов оказался довольно увесистым. Пыщев дважды перечитал роман, любовно шлифуя фразы, и окончательно уверился в том, что он не только Никалайк, но и немного гений.

Однако роман пока не имел названия и требовал благодарного читателя.

Разделить гордость творения с Гертрудой Валериановной Пыщеву казалось немыслимым - крити­ческое неодобрение супруги убило бы литературное детище, заодно уничтожив и автора. Юный Алекс тоже не подходил - роман получился откровенно взрослым. Вообще-то, роман был местами откровенным и взрослым даже для Николая Александровича, но Никалайк счёл свой труд законченным шедевром креатив­ности.

Первым читателем стал доброжелательный Быдловайский. Он прочитал роман на удивление бы­стро и выказал неописуемый восторг. Пыщев (и в душе — Никалайк) чуть не разрыдался от благодарности.

Быдловайский настаивал на немедленной публикации, обещал привлечь своего родственника, под­визавшегося в издательском деле, и даже предложил себя в качестве литературного агента.

Название роману тоже предложил Быдловайский: Мат и дилдо (как аллюзию к недавно нашумевшему фильму "Матильда", вызвавшему бурю критики, но выстоявшему под градом обвинений и ставшему модной темой в свои "5 минут славы"). "Хорошо для продаж!", — горячо убеждал он, лучился энтузиазмом и приводил примеры маркетинговых удач из мировой практики.

Разомлевший автор был согласен на всё.

* * *

Быдловайский договорился с родственником, расхвалив Пыщева столь убедительно, что тот окон­чательно уверился в шедевральности своего творения. Роман был распечатан на служебном принтере и унесён на суд профессио­нала торговли мыслями.

Через мучительно долгий месяц невыносимого ожидания поступил ответ: издатель готов был встре­титься с автором для обсуждения.

На судьбоносную встречу робеющий Пыщев отправился вместе с деловитым Быдловайским. Во­преки ожиданиям Николая Александровича, издательство оказалось не таким, как в кино, но характерная атмосфера офиса успокаивала.

Издатель Шноркель похвалил роман за смелость, отдал должное фантазии автора, отметил постмодернистский подход и креативность. Однако не обошлось без критики: текст требовал сокращения и раз­бития на главы "для оптимизации восприятия читателем, испорченным фрагментарностью мышления и клиповостью потока информации".

— Сегодня у Толстого не было бы шанса, — безапелляционно заявил Шноркель.

Пыщев был деморализован профессиональной уверенностью "литературного акушера" (как образно охарактеризовал себя издатель), а сравнение с Толстым (Никалайк не сомневался — со Львом!) сделало его податливым.

Пыщев взялся за правку. Сердце Никалайка обливалось кровью авторского тщеславия. Удалённые куски он заботливо сберёг в отдельном файле.

Улучшенная версия романа была одобрена, все хлопоты по подписанию договора взял на себя Быдловайский, как литературный агент. Он же занялся и художественным оформлением книги (Пыщев счёл визуальный аспект несущественным) и строил планы по продвижению романа посредством вирусной рекламы в соц.сетях.

— Надо раздуть скандал помощнее, — откровенничал он с растерянным автором. — Скандал хорошо продаёт!

По счастливой случайности у Быдловайского нашёлся блогер, бичующий пороки общества, пообе­щавший информационную поддержку. Бывший одноклассник Артура (баловавшийся лирическими стишками, а потом отважившийся и на околокультурное блогерство) не подвёл.

Книга вышла небольшим тиражом с яркой залихватской обложкой, на которой эффектная блондинка в чёрной куртке-косухе и балетной пачке палила из автомата, сидя верхом на единороге радужной расцветки.

Вместо унылой фамилии автора значился псевдоним Никалайк (крупно, золотом), а название было заменено на #флуд&дилдо, как более отвечающее духу времени (да и мат был вымаран по соображениям цензуры).

* * *

К моменту появления книги в магазинах, скандал по поводу безнравственного романа, "пошатнувшего устои общества и низвергнувшего остатки нравственности на самое дно", бушевал вовсю!

Блогер-обличитель добросовестно выполнил свою часть договора, щедро поливая помоями "этот образчик моральных нечис­тот, оскорбивший общество", получая новых подписчиков его блога приятным бонусом к оговоренной сумме гонорара.

Скандал охотно подхватили СМИ, всегда готовые грудью встать на защиту Нравственности, с особым усердием освещая самое непотребное.

Настоящим триумфом Быдловайского стала истерика популярного телеведущего, еженедельно в своём шоу получавшего дофаминовый приход от вспышек праведного гнева. Холёный моралист старался не зря — о сочном ломте порока узнали даже те, кто книг и вовсе не читал. После залпа разоблачений рейтинг шоу показал положительную динамику, целевая аудитория оскорбительного романа существенно расширилась, а Быдловайский торжествовал маркетинговую победу.

Первый тираж расхватали, как горячие пирожки. Ко времени выхода второго тиража поднаторевший в про­дажах Быдловайский запустил петицию, требовавшую оградить подрастающее поколение от тлетворного влияния безнравственной книги. Стараниями блогера-обличителя (за дополнительное вознаграждение) пе­тиция разошлась по сети и собрала немало подписей.

Теперь роман продавался в бумажном пакете с большой яркой наклейкой "18+" и вдвое дороже.

Второй ти­раж раскупали не столь бойко, но брали, тем не менее, хорошо — мировой опыт маркетинговых успехов не подвёл.

* * *

А что же автор?

Никалайк с наивной доверчивостью читал хвалебные рецензии искушённых авторов. Хули­телей романа он счёл завистливыми ханжами, обманутыми рекламой Быдловайского, брезгливо досадуя на их неспособность понять глубину замысла.

Укрывшийся в тени псевдонима, осторожный Николай Александрович был глубоко шокирован скандальной шумихой и уже не находил агентские 35% Быдловайского чрезмерными.

Ника же пребывал в отчаянии от священного ужаса неодобрения супруги. Титаническими усилиями ему удалось скрыть свою причастность к непристойной книге и сохранить образ человека сугубо положитель­ного.

А для Пыщева коммерческий успех стал приятным сюрпризом.

Вопреки тревогам, с Гертрудой Валериановной обошлось без тягостных сцен. Узнав о литературных трудах своего осторожного супруга, она охотно согласилась с маститым критиком широких взглядов (писавшем о романе в "Литературном Вестнике" — статья была и в журнале, и на сайте) с тем, что ро­ман этот — "аллегория процесса глобализации", а её креативный супруг — "утончённый интеллектуал, тщетно вопию­щий в пустыне конфликтного мира бездушной коммерции". И с достоинством носила давно вожделенное норковое манто.

Став привычным, скандал тихо загнивал, вытесненный новыми событиями в болотистые заводи инфопо­тока. Издатель возмутительного романа перестал получать оскорбительные послания, а пикетировавшие издательство активисты (как ни странно, не имевшие отношения к Быдловайскому) откочевали к соседнему кафе фастфуда протестовать против трансжиров и свободного вай-фая.

И пока успех дебюта окончательно не зачах, издатель Шноркель поторапливал со следующим романом.

* * *

Быдловайский же грезил экранизацией. Подготовив коммерческое предложение (на трёх языках), он разо­слал его, куда только смог и задействовал всю обширную паутину родственных связей и знакомств.

Ответ пришёл с неожиданной (для Пыщева) стороны. Порностудия Vasell Inn. заинтересовалась нашумев­шим романом, нагло обозначенным в коммерческом предложении, как бестселлер Евразии. Евразия впе­чатлила, и студия выказывала осторожное намерение приобрести права на идею романа.

Быдловайский и мечтать не мог о такой удаче! Он захлёбывался от восторга и пламенно вещал ошалев­шему Пыщеву о радужных перспективах на ниве самой успешной индустрии развлечений, самой новатор­ской и передовой, с невообразимо широкой целевой аудиторией и фантастическими прибылями.

Он с лёг­костью жонглировал именами порноактрис и порнорежиссёров, поразив Пыщева своей неожиданной осве­домлённостью.

— Хорошо бы на главную роль заполучить Дану РобботраХХер, — говорил Быдловайский срывающимся голосом. — А если ещё будет карлик Лол-Долл, то мы — в шоко!

Пыщева смело цунами энтузиазма его разностороннего компаньона и, по обоюдному согласию, Быдловай­ский взял на себя хлопоты по продаже романа порнографам.

После переговоров, полных драматизма, Быдловайскому удалось навязать роман с условием, что автор не будет писать сценарий и вмешиваться в процесс производства фильма, студия получает все права на пер­сонажей и сюжет, а так же эксклюзивное право на экранизацию всех последующих произведений Никалайка.

И да! Главную роль сыграет порно-звезда Дана РобботраХХер.

Быдловайский, стабильно удерживающий статус "посетитель месяца" на любимом порносайте, был счаст­лив, как дитя, дорвавшееся до мороженого (даже несмотря на то, что встретиться с восхитительной Даной так и не удалось).

* * *

Пыщев, понукаемый деловитым Шноркелем и подсигивающим от нетерпения Быдловайским, взялся за второй роман.

Тут-то и пригодились вымаранные прежде куски и длинноты. Поднаторевший в сочинитель­стве Никалайк, уверовавший во все хвалебные рецензии, писал в той же манере параллельной реальности с элементами фэнтези, но уже без морали для поучения, зато с большей авантюрностью сюжета.

Работа спорилась, и вскоре книга была написана.

Издавать решили под раскрученным именем, продолжая прятать автора от любопытной публики, что должно было способствовать продажам и сохранению декорума почти респектабельной жантильности, столь ценимой Николем Александровичем.

Попытка прорекламировать новую книгу прежней истерикой была подбита на взлёте сиюминутной судьбо­носностью политических новостей, столь некстати взбудораживших общественность. Не увенчались успе­хом ни натужные старания Быдловайского, ни тщательно спланированный инсайд об участии в экранизации первого романа порнозвезды мирового пошиба. Книга расходилась вяло.

Изобретательный Быдловайский предложил, было, двинуть Никалайка в политику, но осмотрительный Пы­щев категорически отказался выйти из тени псевдонима. Да и пополнять когорту мелких гешефтмахеров от политики, в подавляющем большинстве вызывавших у него отвращение, Николай Александрович не хотел. Как не хотел и каких-либо кардинальных перемен в статусе, да и вообще в жизни.

* * *

Дабы подстегнуть интерес читателей (и покупателей!) новой книги, находчивый Быдловайский залил пер­вый роман на торренты и, накрутив количество скачиваний до небес и нажав на все рычаги связей, поднял шумиху в защиту авторских прав Никалайка, гневно указуя на размах воровства.

Факт появления на торрентах выстраданной книги, а главное — количество скачиваний потрясло Пыщева. Вулкан ярости обобранного автора настолько напугал Быдловайского, что незадачливый агент не решился признаться в своей маркетинговой инициативе. Последовавший рост продаж новой книги и вновь вспыхнувший интерес к де­бюту не принесли облегчения.

С решимостью парового катка Пыщев бросился отстаивать своё право интеллектуального собственника.

Предусмотрительно дистанцируясь от сомнительной славы Никалайка, Пыщев влился в движение ущем­лённых правообладателей как представитель творца, волею судеб пребывающего за границей в творческом отпуске.

Совмещение пламенной борьбы со службой в компании (место в которой он, безусловно, сохранил) потре­бовало определённой ловкости, но Пыщеву удавалось посещать собрания и конференции.

Поначалу он смущался своего двусмысленного положения, но потом с удивлением заметил, что авторов там не так уж и много, а всё более — представители. Он жадно внимал гневным речам с призывами покарать пиратство, запретить всё, что мог вспомнить каждый из ораторов, и испытывал страстное желание вздёр­нуть любого пирата на рее.

В качестве публичного лица загадочного Никалайка, он завёл знакомство с другими авторами. В кулуарных беседах он иногда забывался и восклицал "мы, писатели…", но говорил так проникновенно и убедительно об общей беде упущенной выгоды, что его никто не поправлял.

* * *

На одной из конференций Пыщев встретил свою бывшую однокашницу Лолиту Быконах. Она работала в детской редакции одного из телеканалов, но тут была вместе с активистами движения "За Толерантность!", чьи интересы представляла на общественных началах, как частное лицо.

С оглушительностью пулемёта, она поведала о печальной судьбе её подруги (и ментальной сестры, и даже в чём-то ментальной дочери) дет­ской писательницы Зара Любимой (это псевдоним, очевидно, уточнила Лола, на самом деле фамилия Зары —Крысоева, но не выходить же с такой-то фамилией!), чью книгу "Муж на час" подло выложили в сеть с ехидными комментариями, и о других, не менее вопиющих случаях попрания авторских прав и обще­человеческих свобод. Накал эмоций не оставлял сомнений в искренности.

— А ты совсем не изменилась, — умильно заметил вполуха слушавший Пыщев, чем вызвал симпатию Лолы, напомнив ей о тех благословенных временах, когда съеденный кусок торта не приносил чувства вины, а жизнь ещё не стала такой сложной.

Они обменялись визитками, ни разу не позвонили друг другу, но всегда мило здоровались при случайных встречах.

Со временем битва с пиратами стала для Пыщева частью привычной жизни. Он всё так же посещал меро­приятия, но, утратив пыл неофита, даже иногда подрёмывал под пламенные речи ораторов.

* * *

Шапочное знакомство с бывшей однокашницей незаметно переросло в приятельские отношения. Лола любила поговорить, а Пыщев привык слушать, и это тоже сближало.

Несмотря на активное участие в любых движениях, Быко­нах была абсолютно равнодушна как ко всевозможным меньшинствам, так и к подавляющему большинству, истово веря только в априорную силу денег и неизбежность пластических операций с возрастом. Одержимая общественной деятельностью, она принимала участие в мелкой возне модных движений и флешмобах.

Воспитанием ребёнка пассионарии занималась, в основном, бабушка, пока Лола энергично самоутвержда­лась в блошином цирке самопиара. Имелся у неё и муж, но эта тема старательно не муссирова­лась.

Как-то после особо неприятного заседания, закончившегося склокой между авторами, с безобразной сценой упрёков в плагиате и неуклюжей попыткой рукоприкладства, Пыщев и Быконах решили смыть неприятный осадок и обрести истину в вине. Они засиделись в уютном пабе, благо торопиться было некуда (семейство Ники отдыхало на даче, а Лола по натуре была вольной птицей).

В приступе авторского тщеславия и под воздействием выпитого, Пыщев признался в том, что он и есть Никалайк. В ответ Лола открыла тайну своего замужества. Её таинственным спутником жизни оказался по-своему знаменитый Лол-Долл, в быту — Станислав Лоник, карлик-культурист и социолог-антрополог по профессии, давно ведущий исследование сообщества участников порно-индустрии методом включённого наблюдения для своей докторской диссертации.

Этот моральный стриптиз взаимных откровений стал на­чалом большой дружбы.

За годы супружества Пыщев научился избегать неодобрения Гертруды Валериановны, тактично умалчивая о том, что могло ей не понравиться, а Лоле вообще было плевать на всё, кроме её самой. Их дружескому союзу ничто не препятствовало.

* * *

Без особого ажиотажа оба романа понемногу продавались, опекаемые чутким Быдловайским. Для инфо-поддержки отшумевших дурной славой произведений, он создал аккаунты в соцсетях, где разместил порт­рет Никалайка, взяв фотографию какого-то манекенщика, изуродованную Фотошопом до неузнаваемости.

С дивной изобретательностью мастер продаж наполнял странички скандального автора кадрами из фильма по мотивам первого романа, манящими видами неких тропических островов и изображениями соблазни­тельных яств, коктейлей и красоток. Конечно, не обошлось без восторженных отзывов почитателей таланта плейбоя и творца, в написании которых ушлый Быдловайский весьма поднаторел.

Никалайк зажил своей собственной виртуальной жизнью, не имевшей отношения ни к Пыщеву, ни к Нике, ни, тем более, к Николаю Александровичу.

Визуализация образа Никалайка окончательно превратила Пыщева в представителя креативного бунтаря, что принесло Николаю Александровичу немалое облегчение.

Борьба с пиратством стала для него уютным хобби, таким же, как соцсети с фотографиями симпатичных животных и ярмаркой тщеславия чьих-то псевдожизней, унылых, как чужой семейный аль­бом. О моральном упадке общества он уже не читал — краткое знакомство с миром обличителей контузило Николая Александровича и неприятно напоминало о прежнем Никалайке, которому Пыщев немного завидо­вал.

* * *

В попытке расшевелить своего снулого друга, Лола предложила Пыщеву написать сценарий мульт-се­риала. Она решительно отвергла его отговорки, что, он, мол, отнюдь не детский писатель, а в чём-то даже "растлитель коллективного бессознательного" (по мнению моралиста-телеведущего) и порнограф.

Мысль о проно для всей семьи показалась Лоле интересной и прогрессивной, но, к её великому сожалению, пока не воплотимой в силу отсталости консервативного общества.

По её задумке, сериал должен был научить детей жалостливому отношению к маленьким существам, нето­лерантно названным паразитами и вредителями и заставить полюбить их. У Диснея с мышами же получилось!

Она же придумала и название — Принц Моль, вполне в духе последних тенденций моды на паразитарность, олигархию и вампиризм.

Неожиданно для себя, Пыщев увлёкся идеей. Он споро написал историю о юном Принце Моли, который живёт под ковром, мечтает съесть весь ковёр, стать сильным и многого добиться в жизни.

Работая над сценарием, Пыщев всё чаще чувствовал себя дядей Колей, снова полюбил какао (но пил его теперь с ромом) и смотрел мультики уже в полном праве и без самооправданий, называя это "работой с аналогами".

Сказка получилась забавной и предельно толерантной. Главный герой был мил и трогателен жалким величием своей мечты под полусожранным ковром. Маленький амбициозный паразит умилил Лолу и вызвал сочувствие чуть не до слёз. Сценарий под авторством Н.Пыщева (по идее Л.Быконах) был одобрен руководством Лолы и принят к производству.

Пыщев, войдя во вкус, сочинял одну за другой истории о маленьких ошельмованных существах для сборника Сказки дяди Коли, издавать который собирался уже под своим именем. Он был счастлив будничным скучноватым счастьем.

Быть дядей Колей ему нравилось куда больше, чем Никалайком, Никой, Николаем Александровичем или кем-то ещё.

А все хлопоты по договорам с издательством и телеканалом по традиции взял на себя неутомимый Быдло­вайский…

ko_mon, 2017