“Колесо моей Сансары прикатилось в Чебоксары”

«Я жду, когда ты закончишь хвастаться и начнёшь исповедоваться»

Ирландский анекдот

Василий Иванович держал курс на Уральский сектор Млечного пути. Очередной заказчик попросил доставить груз из западного квадранта в восточный, аккурат с одной стороны великого галактического экватора на другую, длинный и утомительный маршрут, зато спокойный и однозначный как стрела. Хотя далеко не самый популярный, основной космофлот предпочитал обходить этот участок за четыре парсека, лишь бы не нарваться на гипотетическую аномалию. Официально не подтверждённую, но очевидно существующую. Вообще, единственная сложность состояла именно в пересечении границы между так называемыми Азиатской и Европейской частями галактики. Древние составители космических карт исповедовали библейский принцип “Что на небе, то и на Земле”, потому многие топонимы отражали привычные человечеству географические названия, даром что космос. Некоторые, правда, извращались в меру своей образованности: кто-то называл планеты в честь богов, а кто-то – в честь мотоцикла. По крайней мере в родной системе Василия Ивановича была одна такая планетка, большая самая.

Он внимательно взглянул на монитор, затем в центральный иллюминатор, звезды мигали оттуда, рассыпавшись яркими розбрызгами вдоль длинной, напоминающей текущую воду, туманности. Переплетения алых и фиолетовых пылевых облаков делали её похожей на сказочную реку, как там её, Смородину. Из сказок. В родной мифологии Василия она описывалась примерно также – раскалённой до космических температур, пылающей протуберанцами и лижущей языками пламени неосторожных путников и их челноки. Или на чём там передвигались пращуры? Как-то так. Или не так? Космолётчик задумчиво застыл, в воспоминаниях всё было как-то нелогично, что-то такое ему рассказывали в детстве или он прочитал в книге сказок, но отчего-то ощущения не совпадали. И факты. А если учесть, что бумажные книги он последний раз читал ещё где-то в Чебоксарах, будучи вихрастым мальчишкой с синяками на обеих коленках, ещё только мечтающим о космосе, но ничего о нём не знающим, то есть лет тридцать с гаком тому назад в переводе на земные годы, ничего удивительного в такой забывчивости не было. Он порой забывал какого цвета рассветы на Земле и на какой параллели находятся Чебоксары, не то что какие-то там мифы и легенды древних Чебоксар. Натренированная полётами память отбрасывала лишние сведения без сожалений. Один из залогов успеха умного человека, как завещал знаменитый сыщик, тоже из какого-то земного фольклора.

В любом случае, куда важнее было пересечь границу между квадрантами без происшествий. Туманность по имени Урал была загадочной и непредсказуемой, а потому рисковой. Не то чтобы Василий Иванович, капитан транспортно-грузового судна широкого профиля “Выстрел”, с послужным списком, достойным потягаться с биографиями каких-нибудь Рюриковичей – разветвлений и уровней допуска примерно столько же, – был новичком. Нет. Отнюдь. Он просто никогда ещё не переплывал Урал. И чуточку волновался. Не то чтобы опасался параллелей из жизни своего знаменитого одногородца и потому избегал подобных маршрутов… Нет. Хотя, да. Опасался. Много попутешествовал, всякое повидал, в том числе статистически невероятные вещи, так что знал, что можно запросто не переплыть Урал даже на имперском звёздном крейсере. Но он никогда не шёл на поводу у собственных страхов, предпочитая встречать их лицом к лицу.

Космолётчики, памятуя о традициях мореплавателей, окрестили Урал галактическим экватором, где каждый, кто впервые его пересекает, обязан искупаться. Фигурально выражаясь. Ладно хоть за борт не выбрасывали, согласованно и запланировано позволяли надеть скафандры и выпихивали в открытый океан. Тьфу! В открытый космос. Василий Иванович таких развлечений не одобрял, но и против потока никогда не пёр. Проще возглавить кипеж самому и направить его в безопасное русло, чем пытаться действовать перпендикулярно общественному настроению.

Вот и сейчас, команда и пассажиры, да-да, на грузовом корабле было несколько пассажиров. Исключительно из любви к приключениям эти авантюристы напросились на борт: как раз из-за экватора. Василий Иванович подозревал, что они планируют вести прямую трансляцию, обвешаются фронтальными и поворотными камерами со всех сторон, лишь бы запечатлеть свою смелость во всех социальных сетях. Ничего против он не имел, лишь снисходительно улыбался. Если бы он записывал каждый свой выход в открытый космос, а тем более любую нештатную ситуацию либо марш-бросок, какую популярность он бы себе снискал, а. Увы, секретность, правительственные грифы, персональные данные… А популярность пришла сама собой.

Но интерес вырос не на пустом месте. Про галактический экватор рассказывали разное. Якобы он что-то в голове сдвигает, и человек, перебравшийся на ту сторону меняется кардинально. Ну, или не меняется совсем. От чего это зависело, никто не знал. Но, как про любую аномальную зону, болтали всякое, рассказывали кто во что горазд, придумывали, не стесняясь. Будто бы меняется поляризация света, и рвутся логические связи в мозгу, излучение отражается от Марса и вытаскивает из подсознания самое страшное (у каждого в своём понимании, естественно), а залакировывали всё это проблемы со здоровьем (тут рассказчики перегибать палку стеснялись, потому в списках были температура, кашель, простуженное горло и сопли. Иногда кто-то сообщал, как блевал в каюте, но некоторые и на взлёте не выдерживают, что уж).

Василий Иванович любил послушать теории из разряда “а на Альдебаране кур доят” в рамках общего развития, но ни одной не проникался. Хотя пугался. Он же тоже живой человек, хоть и повидавший такое, от чего мог бы давно стать мёртвым. Всё-таки высокая должность и достаток смягчают характер . А вот осознание того, куда может докатиться цивилизованный разум, пугает. А когда вокруг пара сотен пассажиров в едином вздохе начинает причитать и визуализировать страсти-мордасти, деваться тем более некуда. Но вида не показывал. В конце концов, других чебоксарцев с фамилией, известной на всю Солнечную систему своей смелостью, на корабле не водилось. А авторитет однофамильца следовало поддерживать и беречь. Даже если никто из местных не знал. Смелость города берёт!

— Экватор приближается, – влетел в рубку зам, усатый (весь в капитана) марсианин с синими, как земное небо, глазами. Говорили, что на Марсе закаты синие, оттого у них немного другие цветовые ассоциации, но до Марса капитан пока не добрался, хотя, вроде, соседи. А ведь хотел когда-то, но решил начать свой путь с системы Ориона – центра и столицы галактического рукава. А Солнечная система в восьми тысячах парсеков от центра галактики, пока в круг интересов не попадала. Если служить – так генералом, если любить – так королеву!

— Ким, мне не нравится этот нездоровый ажиотаж. Попросите их потише, – он мог бы и не говорить, окружающие знали его крутой нрав и дисциплинированность, само его присутствие добавляло в любую компанию лёгкий флёр уверенности, что всё будет по уставу, но любые разумные существа любят реверансы, а он никогда не нарушал правила игры без повода.

— Василий Иванович, так ведь это редкое явление, не всякий здесь побывает хотя бы ещё раз в жизни. Да и вообще, не всякий. Не хотите посмотреть?

Посмотреть Василий Иванович хотел, он, вообще, считал, что любое событие обогащает смотрящего знаниями и опытом, и из любой ситуации можно извлечь что-нибудь поучительное. Но с возрастом и опытом процент полезного всё сильнее стремился к нулю, потому что… ну, просто потому что, что может удивить капитана межзвездного крейсера, который начинал карьеру с пехотинца в военном ведомстве, закончил генералом, а потом перевёлся на тёпленькое местечко в галактическую логистику? Про него фильмы снимали, его биографию рассказывали школьникам, его портреты висели в кабинетах космической академии, как пример одного из самых успешных выпускников. Он и на эту-то работу устроился так, от скуки, деньги ему по большому счёту были не критичны, космос исхожен, оставалось завести трёхмерную карту галактики, чтобы втыкать в неё флажки вида “здесь был Вася”.

— Василий Иванович, – донеслось до него из рации, – мы подходим. Вышли в среднем течении, проходить будем несколько часов.

— Отлично, все “накупаться” успеют.

Капитан махнул рукой, разрешая открытие шлюза, – следовало соблюдать ритуалы, – и приник к окну. Он не стеснялся своего любопытства, потому выбрал самую удобную точку для обзора.

Корабль вплывал в сверкающую реку, как ледокол, рассекая её на до и после. На вытянувшийся трап стали выбираться увешанные камерами пассажиры, даже парочка членов команды затесалась в толпе. В этом огромном и тёмном пространстве они выглядели удивительно хрупкими и ненастоящими. Это как удивляться детализации мотылька, когда с трудом рисуешь морду котика. Если так задуматься, белковые формы жизни, вообще, не предназначены для космоса. Не приспособлены. Они на своих родных-то планетах выживают исключительно за счёт благ цивилизации и коллективной взаимопомощи. А останься кто одни в этом бескрайнем и холодном ничто? Без шансов, вздохнул капитан.

За бортом тем временем началось движение, транспортник замедлился, зависая в межзвездном пространстве, “купающиеся за бортом” заволновались, хоть и на тросах, но всегда существовала вероятность их перекручивания и отсоединения, лучше притормозить, чтобы всех собрать обратно в том же порядке. Василий Иванович всегда имел несколько запасных планов.

В армии его за это и любили, и ненавидели. Подчинённые и коллеги за то, что он заставлял всех выполнять свои обязанности от и до, и идти строго по уставу. А любили опять же подчинённые и коллеги за то, что из любой критической ситуации, благодаря подготовке, они почти всегда выходили победителями, с минимальными потерями. Такое двойственное отношение он и сам перенёс на людей. С одной стороны опекал и командовал, с другой – посмеивался над их несмышлёностью и бестолковостью. А уж если они самостоятельно выполняли какие-то минимальные шаги: прочитать инструкцию, посмотреть под ноги перед шагом, проверить защёлку и приборы, очень радовался.

Жизнь научила его – не всем дано, как ему. Не все могут сразу столько вещей держать в голове и запоминать. Многие не видят дальше своего носа, сосредоточившись на сиюминутных вещах. Смотреть на мир отстранённо, не проваливаясь в текстуры ситуации, было его жизненным кредо. Он взялся-то за этот заказ отчасти от скуки, отчасти из любопытства. Уральский сектор Млечного пути манил его красными парсеками туманностей, лёгкая опасность щекотала нервы.

— Началось! – донеслось из динамиков.

Молчащие доселе наблюдатели загалдели, защебетали на всех частотах, перекрывая друг друга, потому что каждый считал, что его впечатления важнее. Василий Иванович изогнул губы в понимающей улыбке и прильнул к экрану почти носом.

Висящий в невесомости трап напоминал причал на ночном водохранилище. Это было одно из редких воспоминаний из детства, которое он не отложил в долгий ящик. Когда оказываешься там, на Чебоксарском водохранилище звёздной августовской ночью, даже световое загрязнение города не мешает видеть миллиарды звезд, отражающиеся в чёрной воде. Можно сидеть на нагревшихся за день досках и болтать ногами в тёплом, как парное молоко, “космосе”. Моменты, когда скопления галактик рассыпаются под ногами, расходясь кругами, словно рябь бежит по ткани мироздания, маленький Васька очень любил. Потому и пошёл в космонавты. Всё было предопределено ещё тогда.

И вот теперь он словно снова окунулся в детство. В царство тёмной воды, заполненное звёздами, туманностями, скоплениями и транспортными путями. Чиркающие по небу космические корабли оставляли серебристые засечки на ночном небе, как падающие метеориты, их, наверно, можно было бы использовать для загадывания желаний. Прошло несколько десятилетий, и вот, он сам стал одним из них. Его корабль плывёт в звёздном океане, на трапе сидят пассажиры в объёмных, рельефных скафандрах, ногами не поболтаешь, но можно смотреть в любую сторону, вечность, зашитая в звёздном веществе обнимает со всех сторон.

Что-то щёлкнуло в голове. Перед глазами потемнело.

— Капитан? Капитан!! – донеслось до него сквозь мутную дымку, в голове вспыхнула мысль из разряда гипотез о том, что ради эффекта пересечения экватора не обязательно ведь выходить в открытый космос. Всепроникающее излучение способно дотянуться повсюду, даже сквозь многослойные, похожие на металлический пирог, стенки транспортника.

* * * * * * *

Он стоял посреди грунтовой дороги под голубым небом. Солнце пекло, пот катился с него в три ручья, вокруг не было ни деревца, только плоская, как тарелка, выгоревшая до желтизны степь. Василий Иванович обернулся, сощурился, бессмысленно глядя против солнца – точно степь. За спиной шла женщина в цветастом платочке и с котомкой. Неторопливо шла, переваливаясь, медленно переставляя ноги, задумчиво рассматривая незнакомца.

— Где это мы? – Василий Иванович всегда пытался наладить контакт с любым встречным-поперечным, даже в справочной захолустного космопорта он улыбался и общался с интонациями давно забытого одноклассника. “Мы” всегда объединяло. Особенно теперь, когда он невесть какими судьбами попал со своего сверхсовременного хайтековского транспортника в это средневековье. Ну, может не совсем средневековье. Женщина достала из котомки смартфон, глянула подозрительно и переспросила.

— Тебе широта-долгота и балтийская система высот пойдёт?

— Да мне б название, – опешил Василий Иванович.

— Село Корнеевка в Краснопартизанском районе Саратовской области.

— Это Земля?

— Земля, да. Третья планета от Солнца, – и прошла мимо, обдав запахами богородской травы и полыни.

— А…

Василий Иванович наконец увидел на горизонте домики, – как же это он сразу их не разглядел, – и направился вслед за женщиной. Десяток улиц, памятник воинам-землякам, школа, бревенчатая церквушка. Ни гостиницы, ни ресторанчика. Он растерянно оглянулся, стоя посреди центральной площади: корнеевское сонное царство даже не подумало как-то зашевелиться, только где-то, по ошибке застряв на солнцепёке, нудно жужжала одинокая муха.

— Так и будешь стоять? – женщина хмуро обернулась на путника. – Тут тебе, конечно, не Венера, да и ты не свинец, чтоб в ейной атмосфере плавиться, но головку напечёшь. Айда в избу, посидишь с дороги.

Василий Иванович никогда не отказывался от подарков судьбы. Принимал их с радостью и благодарностью. Потому что даже самый крохотный поступок мог бесповоротно изменить судьбу. Он говорил по опыту, сам сколько раз сталкивался с таким по жизни. Не будь их, этих мелких правильных событий, не было бы и его головокружительной карьеры и галактического успеха.

Службу он начинал как военный. Не то чтобы это было его целью, по так получилось, а он не привык жаловаться. Василий окончил церковно-приходскую школу, не какой-то там колледж космической связи, как его сосед, а обычную среднюю школу. Даже не с медалью, с его-то бунтарским характером. Потому поступить сразу в Галактический Университет имени Юрия Гагарина шансов не было. А тут – колледж военных космолётчиков, летай – не хочу. Летать он очень любил. Чем ближе к звёздам, тем лучше.

Как раз разразилась Великая Отечественная Галактическая война, кремниевые формы жизни из соседнего рукава пытались поработить их небольшой мир белковых гуманоидов. Жили, не тужили, и тут на тебе – извольте продемонстрировать, что вы не рабы. Василий никогда не любил эту философию деления людей на сорта. Как правило, тот, кто затевает подобную сортировку, берёт именно себя как идеальную точку отсчёта. Со всеми последствиями и сопутствующим отношением ко “второму сорту”. Это они в деревне курей забивали, потому что те для еды и не имеют права голоса, а тут вот так к ним ко всем, как к курам. Несмотря на восемнадцать лет и паспорт.

Именно тогда Василий понял слова приходского священника: “Мы делаем выбор только один раз. Мы выбираем быть воином или быть обычным человеком”, и начал действовать. Он не боялся рисковых шагов, в первые же месяцы службы вывел эскадру из окружения возле Альдебарана, за что был представлен к награде, и приказом по полку произведен в младшие унтер-офицеры, минуя звание ефрейтора. Тогда он не отдавал себе отчёта, что это невероятно, но факта это не отменяло. Тем более с такой фамилией он быстро стал популярен в Рукаве Ориона.

Прирождённая смекалка и умение выпутываться из самых трудных ситуаций привели его сначала к Георгиевскому кресту четвёртой степени, потом третьей – за взятие пленных, и ещё медаль. Рост на три ступени в воинском звании и три награды за полгода. Василий Иванович штудировал пособия по стратегии и тактике, зубрил расчётные таблицы для орудий и траекторий, знал наизусть параметры основных кораблей используемых в армии и рьяно осваивал лётные тренажёры.

После знаменитого Плеядского прорыва он стал фельдфебелем, а затем был награжден Георгиевским крестом второй степени. В двадцатом веке эта должность вполне соответствовала генеральской, а ведь ему на тот момент было всего лишь тридцать лет. Уже тогда его имя стали включать в учебники по новейшей истории во всех системах Рукава Ориона. Но только после окончания службы, он наконец сумел посмотреть, что за статьи там про него написали, почитать, посмеяться неузнаваемому лицу на фотографии: усатый храбрец в косматой меховой шапке из овчины, подобранной на какой-то аграрной планете из-за зверского холода и позже полюбившейся, смотрел со страницы учебника упрямо и смело, хитрый прищур придавал фотокарточке лёгкость и человечность.

— Пирожок будешь? – повторный вопрос выдернул его из воспоминания, в которое он провалился, увидев на кухонной стене, поверх заляпанных обоев тот самый портрет. С усами и в очиной шапке. Из учебника.

Женщина завела его к себе домой, усадила за шаткий стол, с подставленный под одну ножку свёрнутой бумажкой, и, не дождавшись ответа, принялась резать выпечку на аккуратненькие равносторонние треугольники. Василий аж засмотрелся.

— Это кулебяка, – зачем-то поправил гость.

— Ты откуда такой умный выискался, а? Лучше бы руки помыл и хлеб нарезал. Сейчас Пётр Семёнович придёт, вместе и покушаете.

— Из Чебоксар, – только то, что ситуация выглядела каким-то сюрреалистичным сном, могло извинить заторможенность Василия Ивановича. Или всё дело в жаре?

— А добывают ли в ваших Чебоксарах коксующий уголь? – пошутила женщина, но собеседник снова завис.

“Это как моющийся пылесос”, подумал капитан, но вслух начал рассказывать про гипс, ангидрит, горючие сланцы и совсем чуть-чуть про трактора, потом свернул на Чебоксарский космодром и народных героев. Только тут ему пришла в голову наилогичнейшая в своей очевидности мысль.

— Тётушка, а сколько километров до ближайшего космопорта?

— Пять было, – буркнула женщина, а затем, хитро прищурившись, добавила. – А потом приехали специалисты и намеряли семь. Теперь ходим два лишних километра.

О том, что хозяйка шутит, гость догадался только по звонкому смеху, с удивлением уставился в её лукавые глаза, затем полушёпотом сказал то, чего не повторит письменно, и принялся изучать кухню.

Всё как обычно в таких местах. Вытертый линолеум, мойка в углу на металлической раме, кафельная плитка вдоль, помойной ведро снизу, сбоку плита и висящая на стене огромная полукруглая солонка. На соседней стенке колонка с уходящим в вентиляционное отверстие блестящим воздуховодом, белый пенал с пятнами от рук, холодильник, телевизор на нём и какой-то сериал про Луиса-Альберто и потерявшую память Марианну.

Через открытое окно влетал душный воздух, шевеля стоящие в керамической вазе полевые цветы. Василий Иванович узнал клевер, кипрей, ромашку, синеголовник и почему-то садовые астры. Где-то кричали петухи, недовольные кормёжкой, квохтали куры, мычали коровы, и брехал дворовый пёс, а нудная муха, словно преследовавшая его с корнеевской центральной площади, билась в оконное стекло. Ленивая дворняга с усталыми глазами даже не приподняла ушей при его появлении, тоже мне охранник, заходи – и бери, что хочешь.

Скрипнула калитка, узнаваемый звук едущего по сыпучей грунтовке велосипедного колеса стих возле крыльца, и в дом влетел мальчишка. Даже уже парень, просто тощий и жилистый. Футболка, когда-то цветастая, выгорела на солнце, как и его волосы, ставшие цвета пшеничного поля.

– Мам, что есть поесть? – звонко выдал вошедший, плюхнулся на соседний стул и ойкнул, только сейчас заметив незнакомого гостя.

– Пельмени будешь? – женщина зазвенела тарелками.

– Привет, – по праву старшего поздоровался Василий Иванович. – Как тебя зовут?

– Исаев Пётр Семёнович, – пробасил мальчишка, смешно занижая голос и недовольно сверкнув глазами.

– Петька, стало быть.

– Сам ты Петька! Меня так только один человек может называть. Для остальных я – Пётр Семёнович!

– Пётр Семёнович, тебе с соусом или с майонезом? – уточнила мать.

– Прошу прощения, Пётр Семёнович, не признал. Я – Василий Иванович. А сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – вздохнул парнишка и принялся за пельмени, повозил ложкой, раздвинул посуду на столе и выудил из стопки с подоконника книжку.

– А что так грустно? – поддержал беседу гость.

– Чапаев в мои годы уже в космос летал, а я!

– Хочешь стать космонавтом?

– Да! Как Чапаев!

– Они в четверг в Чебоксары на экскурсию едут, в дом-музей Чапаева, – подытожила хозяйка и плюхнула на стол перед гостем тарелку пельменей. – Ешьте, пока не остыло. Потом Пётр Семёнович вас проводит до космопорта. Он туда как к себе домой мотается, чтоб идущие на взлёт корабли смотреть.

– Мам, ну что ты опять? Там только по четвергам стоит рейс в расписании, я просто мимо езжу, – проворчал парнишка и перелистнул ещё страницу. Есть и читать во время еды не самая плохая привычка, а тут ещё – гость скосил глаза – учебник по астрономии.

Василий Иванович внезапно поперхнулся, так как понял, кто именно повесил его портрет на стену. Ещё раз оглядел кухню, гудящий и с треском поворачивающийся напольный вентилятор по центру, скрипящую на ветру, не прикрытую входную дверь, жаркое степное марево за окном, длинные занавески от мух, раздувшиеся пузырём, стопку пожелтевших газет на табуретке, пластиковое ведро с тряпкой и вздохнул. Ничего говорить не стал, в конце концов, его хоть и не радушно, но приютили, покормили, обогрели. Не стоило произносить вслух очевидное.

Василий Иванович ел пельмени и как-то очень естественно представлял себя на месте Петьки. Что он родился где-то в шестистах километрах от Москвы, в маленьком степном посёлке на тысячу человек с единственной школой, почтой и магазином на всю округу. Вот эта усталая, когда-то красивая женщина, звенящая кастрюлями, его мать, лохматая псина, валяющаяся в мелкой пыли во дворе – его собака, учебник по астрономии и мексиканский сериал в телевизоре – его окошко в большой мир, а выжженная степь за окном, купающаяся в горячей духоте, – его родина. Единственное, на что он смотрел все пятнадцать лет своей жизни.

Ему вдруг стало жалко этого парнишку из этого захолустья, которого-то и на картах не найти. Бедолага. Ничего-то он в жизни не видел и не увидит. Не сможет поохотиться на тигрокрысов на Шешинеру, не встретит колонию разумных роботов на Шелезяке, не выучит интерлингву, не познакомится с плутонианцами, не попадёт в астероидный пояс на подбитом фрегате, не спасётся, просочившись в щель между кольцами Сатурна, не попробует филе бронтодятла на Эвридике, не поучаствует в карнавале на Чумарозе, не ощутит под руками дрожащий штурвал имперского крейсера, идущего в атаку на флот кремненоидов… да много чего.

Потому что пыль, засуха, “огород полить надо, огурцов а-то не будет”, хозяйство, “ты курей кормил?”, старые родители, “а маме кто будет помогать?”, расстояния, “как же это мы тебя в такую даль отпустим?”, деньги, “на что же ты там жить-то будешь?”, суеверия с ксенофобией, “а вдруг они там тебя убьют эти свиноголовые?”, визы и документы, “не помню куда твой паспорт положила, в тумбочке посмотри”, экономический кризис, “сейчас опять санкции введут, что делать-то будем?”, инфляция, “ну сейчас всё как опять подорожает”, да даже банальный страх. Или просто, боги не благоволят, как в том сериале про любовь тридцать первого июня.

– А, если я встречу самого Василия Ивановича, ты меня отпустишь в Галактический Университет Гагарина? – Пётр Семёнович продолжал о чём-то спорить с матерью, отвлекая её от готовки.

– Думаешь он в свой музей ходит? Ладно-ладно. Отпущу. Отпущу. Ты сначала до Чебоксар доедь. Может тебе дальше и не захочется.

Василий Иванович доел пельмени и вздохнул. Парнишка всё ещё листал учебник и одним глазом неотрывно косил в телевизор. Было жалко его, такого юного, а уже бесперспективного. Особенно в сравнении с капитаном транспортно-грузового судна широкого профиля “Выстрел”, отставного военного, кавалера трёх Георгиевских крестов и Георгиевской медали, фельдфебеля, путешественника и мечтателя, о котором пишут в учебниках. Василий Иванович аж прослезился, от того, какой он прям крутой и знаменитый, пример для поколений и родительская гордость. Звезда!

А потом вспомнил, что родные Чебоксары находятся в далёкой Чувашии, и не каждый москвич ткнёт на карте в нужную от Москвы сторону, пытаясь их отыскать. Что его детство прошло в только что развалившейся стране, которая едва не скатилась в гражданскую войну, где даже дети ходили в школу с заточками, лазили по стройкам, курили и умели виртуозно материться. Что иногда у них не было, что поесть, а иногда – что надеть, так что он донашивал даже безразмерные вещи за коллегами родителей отца. Зимой он мёрз в осенних ботинках, летом стыдливо подгибал торчащие из сандалей пальцы, в семье учителей было сложно с зарплатами. Там, не как на заводах, производимым сырьём не выдавали. Народ читал в газетах про криминал и выписывал Спид-инфо, по телевизору крутили Кашпировского с Мавроди, – вот уж образцы для подражания целого поколения, – девочки мечтали стать валютными проститутками, а мальчики – бандитами, но потом что-то случилось. Кто-то где-то сделал правильный выбор, потом ещё кто-то, включая его родителей, соседей и одноклассников, и он оказался в восьми тысячах парсеках отсюда, в самом центре галактики, а дальше дело стало уже за его собственными правильными поступками, и вот он тут, в поселке Корнеевка Краснопартизанского района Саратовской области сидит и жалеет Петьку с собакой и учебником астрономии. Дурак. Фанфарон и выпендрёжник. Жалеет он тут, сытый и ленивый, хотя должен бы управлять переходом через галактический экватор… Стоп.

Перед глазами почернело, кухня, вентилятор, жужжащая муха, стопка газет, шумная плита, женщина и хозяйский сын подёрнулись дымкой. Марево сгущалось и сгущалось, чтобы свернуться в очень испуганное лицо марсианина с синими глазами.

– Ким?

– Василий Иванович, вы очнулись? А я уж собирался корабельного врача звать. Эк на вас экваториальный переход повлиял. Говорили же, что излучение и сквозь обшивку проникает. Эх, что же оно так! – совершенно по-земному засокрушался помощник.

Вокруг не было ни знойной степи, ни маленькой сельской кухни, лишь огромный купольный зал капитанской рубки. Тени за иллюминатором приобрели фиолетовый оттенок, затем - переоделось в красный, а потом постепенно выцвели до привычного люминесцентного света.

Звуки квохчащих кур и скрипучей двери исчезли, словно кто-то повернул ручку громкости, заполнив пространство электронными щелчками самописцев и гудящей аппаратуры.

– Что случилось? – капитан сел прямо на полу, ничего не болело, голова не кружилась, лишь где-то в районе затылка что-то стягивало волосы и кололось. Он пошарил рукой в волосах и вытащил невесть как туда попавший синеголовник.

– Вы потеряли сознание и несколько минут не приходили в себя. Я так волновался. Вы в последнее время какой-то усталый были, равнодушный, я думал, может со здоровьем что не так, а вы не говорите. Василий Иванович, ну так же нельзя! Надо же делиться с командой, что вас там гнетёт и мучает. Мы же тоже люди! Мы же тоже за вас волнуемся!

– Прости-прости, Ким. Что-то я… да. Как там наши купальщики?

– Да все уже внутри давно, поснимались, видео с разных ракурсов записали и пошли посты в соцсети писать. Им же просмотры главное, а не красота галактики.

– Не переживай, главное – экватор пересекли, а там уже немного осталось до разгрузки, – Василий Иванович поднялся на ноги, словно впервые пробуя пройтись по прямой, затем уже увереннее зашагал к пульту управления.

– По статистике проходов через экватор кто-то один всегда принимает на себя главный удар – продолжал бубнить марсианин. – Капитан, как вы себя чувствуете? Может в медотсек всё-таки? И вам бы поспать. Нам ещё с вами потом обратно Урал переплывать.

– Ким, ты слышал анекдоты про Чапаева?

– Про вас, что ли? – удивился марсианин.

– Нет, про моего полного тёзку и однофамильца. Одногородца ещё. Я ведь в детстве читал про него и завидовал, какой он смелый, как ему всё удавалось, так почему же анекдоты про него сочиняли такие… придурковатые.

– Например?

– Например? “Василий Иванович, – кричит Петька. –Белые! А Василий Иванович отвечает: Отстань, Петька, не до грибов сейчас”.

Ким согнулся в три погибели, подтверждая, что ничто человеческое марсианам не чуждо. Отсмеявшись, он вытер выступившие на глазах слёзы и ещё раз хрюкнул в кулак.

– Простите, простите, капитан. У нас просто белые грибы любят стаями нападать, окружают, бегают вокруг, клювами щиплют и гогочут громко. Очень смешной анекдот. Так почему же?

Василий Иванович закатил глаза, этот жест он позволял себе только в исключительных случаях, и рассмеялся.

– Потому что он слишком много выпендривался. А на самом деле в этой жизни мы можем абсолютно всё. Каждый из нас. Абсолютно всё.

– Совсем всё? А кто такой Петька?

– Кстати, мне нужно будет слетать на Землю, посмотреть, как там мой дом-музей поживает и кое с кем встретиться. Сообщи в отдел кадров, пусть оформят отпуск.