Леди Аделина из Лесной Долины

Воздух в саду моей матери был в тот день густым и сладким, как прокисший мед. Я шла по тропинке, утопая в шепоте опавших листьев. Они хрустели под ногами с сухим, стеклянным позвякиванием, словно крошечные амулеты. Этот сад был ее гордостью, ее вторым детищем, и каждая травинка здесь была пропитана ее магией — упорядоченной, безупречной и бездушной.

Я сделала глубокий вдох, вбирая запах влажной земли, грибной дух гниющих пней и пронзительную свежесть увядания. Этот воздух был честным. Он не лгал, в отличие от нарядных гобеленов в нашей усадьбе и будуарных улыбок моей матери. Завтра должен был приехать Витор горт Адарский. Мой жених. Чужой человек с холодными глазами и безупречной родословной, которого мне выбрали родители для «укрепления союза домов».

Мои руки безвольно повисли вдоль тела, когда я подошла к Зеркальному клену — тому самому, что мать когда-то посадила в честь моего рождения. Его листья пламенели, словно расплавленная медь, и источали тонкий аромат корицы и гвоздики. Я прикоснулась к шершавой коре, надеясь почувствовать хоть каплю утешения, но в ответ донеслась лишь ровная, сонная вибрация его магии, такой же предсказуемой, как и все в этом поместье. Даже в своем буйстве красок этот сад был частью системы, тщательно выстроенной моей матерью. Как и я.

Я закрыла глаза, пытаясь представить не Витора, а кого-то другого. Чье-то теплое прикосновение, искренний смех. Но воображение, закованное в броню приличий и долга, отказывалось работать. Передо мной лишь стоял образ завтрашнего дня: я в платье из лунного шелка, с жемчужными нитями в волосах и застывшей улыбкой на лице.

Ветер донесся с полей, сорвав с клена горсть алых листьев. Они закружились в медленном, печальном танце. Один из них, яркий, как капля крови, упал мне на ладонь. Я сжала его в кулаке, ощущая, как хрупкая пластинка крошится. Так же хрупка была и моя надежда на иную судьбу.

Я была птицей в золоченой клетке, чье пение и чье потомство давно были расписаны по родословным книгам. Распахнуть крылья? Их подрезали еще в детстве, привив мне одну-единственную истину: долг превыше всего.

Я разжала пальцы, и ветер унес прочь алую пыль. Сделав последний глоток горьковатого осеннего воздуха, я повернулась и пошла обратно к усадьбе. К матери. К завтрашнему дню. Мои шаги были ровными, спина — прямой. Снаружи — образ послушной дочери. Внутри — тихая, беззвездная ночь, пахнущая тлением.

Я распахнула глаза — и в тот же миг упругая мягкость перины сменилась прохладной гладью привычного сатина. Не парча с вышитыми обережными узорами, а простой синий пододеяльник из ближайшего супермаркета. Не шепот душистых кленов за окном, а назойливый гул раннего трафика. Я лежала в своей квартире, в своей спальне, на своей постели. Сердце колотилось где-то в горле, выбивая ритм, незнакомый моему телу, но до боли знакомый ей — Аделине, чью кожу я только что ощущала.

Сон. Это был снова этот чертов сон.

Та покорная тихая девушка стала моим ночным кошмаром… или навязчивым сериалом. Я видела отрывки ее жизни, начиная с того дня, когда ей исполнилось восемнадцать, и на роскошном приеме в их усадьбе «Белый Феникс» под восхищенный шепот гостей, на нее надели тяжелое, холодное колье с адрахилом — магическим камнем, пульсировавшим ледяным огнем. Фамильную реликвию дома Адарских. Знак собственности. Жених, Витор горт Адарский, смотрел на это действо с тем же выражением, с каким смотрят на приобретение новой породистой лошади. Сейчас Аделине было девятнадцать. И с каждым сном дата ее свадьбы приближалась, как гильотина.

Она видела его всего дважды за этот год. Впервые — на той самой помолвке. Он стоял рядом, и его высокая, под два метра, статная фигура в мундире маршала Стигийских Земель отбрасывала на нее тень. Его рука, коснувшаяся ее пальцев в ритуальном жесте, была холодной, как сталь, и от нее чудилось легкое, колющее покалывание — признак сильной, сдержанной магии. А во второй раз — на соколиной охоте в их владениях. Он пронесся мимо нее на вороном скакуне, даже не взглянув, и бросил через плечо пару ледяных, ничего не значащих фраз о погоде. Он подавлял ее не силой, а именно этой ледяной надменностью, непробиваемой уверенностью в своем праве владеть всем и вся, включая ее жизнь и магический дар.

Лежа на спине и глядя в потолок, по которому ползли отсветы фар проезжающих машин, я, не скрываясь, облизнула пересохшие губы. Господи, ну красавчик же. Мне бы такого, в мои-то двадцать девять, когда за плечами два развода с «тряпичными» мужиками и карьера, которая съела лучшие годы. Вроде даже ровесники с ним, Витором. Нет, правда, чертов красавчик. Высокий, широкоплечий, с такими точеными, аристократичными чертами, будто лицо высекал из мрамора влюбленный скульптор. Темные волосы, собранные у затылка в короткий хвост, лишь подчеркивали жесткие линии скул и упрямый подбородок. И глаза… глаза цвета темной стали, холодные, но умные. По ним сразу было видно — дураком не был. Богатый, именитый, один из сильнейших магов Империи, если верить обрывкам слухов из сна. От него так и веяло силой и властью, даже сквозь сон ощущалась эта магнетическая, опасная аура. А что надменный? Так это лечится, как любит говорить моя подруга Наташка, потягивая мохито в баре. «Любого мужика, Лерка, можно перевоспитать. Главное — подобрать правильно «лекарство»». И ее бы опытный, циничный взгляд наверняка нашел бы ключик к этому спесивому лорду.

Да и вообще, зачем-то мне снятся эти сны? Так ярко, так подробно, будто я проживаю вторую жизнь. Ведь сны же не бывают просто так… Они что-то значат…

Додумать я не успела. Резкий спазм, будто от удара током, сжал виски. Комната перед глазами поплыла, закрутилась в гигантской, беззвучной воронке. Я попыталась схватиться за подушку, но пальцы онемели, не слушались. Глухой удар в голову — и все звуки мира заглушил нарастающий, оглушительный шум в ушах, похожий на вой вьюги в горах, которые я видела во сне Аделины. Темнота, липкая и бездонная, подступила с краев зрения и накрыла с головой, как волна. Сознание выскользнуло из меня и уплыло в самые дальние дали.