Легче воздуха

Кризис затянулся. Затянул петлю на горле творчества. Ириде казалось, что она задыхается. Не писалось, или выходило что-то несуразное, что стыдно показывать людям.

Полупустые тюбики краски валялись забытыми вокруг мольберта. Никто не донесёт их до мусорного ведра: не разглядит среди брошенных, «неидеальных» холстов.

Маленькая комната, угол которой Ирида отвела под мастерскую, пропахла маслом. Оно въелось в тонкие обои, просочилось в ткань старого дивана. Медленно и незримо завоевало всю квартиру. Никакое проветривание не помогало избавиться от запаха, что проник под кожу. Даже колючее, воинственное дыхание зимы проигрывало ему.

И если раньше Ириде нравился запах красок, то теперь он связался в сознании с застоем. Творческим кризисом. Ей хотелось смыть его с себя, отодрать от кожи. Стать чистым листом.

Хотелось сбежать из этого дома, из этой комнаты, но художница не могла отвести глаза от белого холста. Он и завораживал, и раздражал. Ирида не знала, чтó рисовать, чтó сказать красками и мазками. Она чувствовала себя пустой, как этот холст, и бесполезной, как засохший тюбик краски.

В голове Ириды чужими и колючими голосами звучали комментарии из соцсетей к её масляным работам. «Талантливо, но ничего нового», «красиво, а сюжет скучный», «ну такое, у меня дети лучше рисуют».

«Художник должен отражать красоту мира, а не проводить часы перед пустым мольбертом», — повторяла Ирида себе снова и снова, стараясь сосредоточиться на своём голосе. Но проходили часы, а на белом не появлялись цветные пятна.

Иногда Ирида натыкалась на начатые работы, и они даже не казались ей бездарными. Она скидывала чистый холст с пьедестала-мольберта и принималась завершать то, что вдохновило. Но вспышка довольства собой быстро проходила.

«Всё не то, не то, не так», — прилипала мысль к голове, как жвачка к пломбе. Отскакивала от стенок мячиком, оставляя чёрные пятна сомнений.

Тогда Ирида оставляла такие же пятна на своих холстах, закрашивая всё, что так привлекало пару минут назад.

Ей опять не хватало воздуха. Лёгкие казались такими же смоляными, как руки. И опять хотелось смыть с себя это ощущение. Эту безнадёжность грязно-серого цвета с запахом масляных красок.

Так проходили её дни. Но этот решил стать другим.

От привычных мыслей о геле для душа и жёсткой мочалке, которая царапает кожу и смывает жир масла, Ириду отвлёк звонок в дверь. Мелодичная и радостная трель словно описала настроение гостя. За железным входом, типичным для новостроек, стояла Вера. Она позвонила ещё раз, гадая, дома ли её подруга детства. Та самая, что застыла в мастерской с пятнами на руках, лице и одежде, вспомнив, что ждёт гостей.

— Вера, Верочки, подожди, — Ирида выбежала в прихожую. — Сейчас найду ключ.

Ключ подмигивал из замочной скважины и всё не мог понять, почему его ищут. Когда дверь наконец открылась, в квартиру впорхнула светловолосая девушка, которая первым делом обняла Ириду.

— Может, ты сперва дверь за собой закроешь? — рассмеялась художница где-то в глубинах веркиного пуховика.

— А что, соседи увидят? Ты стесняешься моих чувств? — Вера шутливо посмотрела на подругу и закрыла дверь.

— Ты такая чёрная... То есть загорелая, яркая, как пустыня на закате, — нашлась Ирида после некоторой паузы. — Отдых тебе к лицу!

— Да, я теперь мулатка-шоколадка, и на меня все пялятся, — рассмеялась Вера, стягивая сапоги. — А я чувствую себя... здоровой что ли. Помнишь, у Маяковского было: «Бронза мускулов и свежесть кожи».

Вера только что победила вредную молнию пуховика, повесила его на крючок и зашла в ванную помыть руки.

— А когда ты стала знатоком Маяковского? — крикнула Ирида из кухни, где наливала воду для чая.

— Мы на учебе его проходили. Он же гениальные слоганы писал, — показалась гостья в дверях кухни. Она хотела было помочь, но хозяйка кивнула на стул, мол, сиди, я сама.

— Но во времена Маяковского они явно не так назывались, — Ирида достала любимую кружку Веры и оставшуюся чистую для себя.

— Ну да. Тогда это были агитационные плакаты. Больше сатирические, иногда политические, — Вера рассмеялась и добавила. — Но он верил в то, о чём говорил. И рекламировал то, во что верил.

— Знаешь, для рекламщика ты слишком честная, — тут щелкнул чайник, как будто соглашаясь с хозяйкой, и Ирида наполнила кружки кипятком.

— Что плохого в том, что я хочу рекламировать качественные товары и услуги? — Вера заглянула в кружку с чаем, но пить не стала.

— Ничего, принципы — это здорово. Главное — не ошибаться в них, — Ирида поставила на стол вазу с печеньем и села рядом с подругой.

— Ой, я же никак не связана с коммунизмом, — весело отмахнулась Вера, вгрызаясь в печенье. Она не успела поймать овсяные крошки, и те полетели на стол. — А как у вас с маслом дела?

Вера спрашивала так, будто масляные краски были не столько предметом, сколько человеком со своим характером и настроением. Она знала, что для Ириды так и было.

— Сложно... Все-таки почти десять лет вместе. Может, мы надоели друг другу, как супружеская пара? — Ирида невесело рассмеялась.

— А может, это твоя первая любовь, которая постепенно проходит?

— Не знаю, Вер... Но это же масло! Мы столько лет вместе, столько кризисов пережили, не могу же я взять и бросить его?

Вопрос был риторическим, но выдавал главный страх художницы. Вера положила руку на ладонь подруги и ласково погладила.

— Пробовать себя в другом — нормально. Та же акварель подойдёт. У тебя её много, я знаю. Может, тебе удастся отвлечься, даже развлечься, — она сделала танцевальное движение руками.

— Это "танец маленьких утят"? Серьёзно? — Ирида благодарно улыбнулась, но вернулась к теме, которая тревожила. — Не знаю... Я не знаю, Вер. Масло — это что-то серьёзное, на века. А акварель... больше для открыток. Не знаю, зачем купила, бес попутал. Рисовать акварелью это как признать, что десять лет прошли впустую...

Ирида раскрошила печенье, пока говорила. И теперь, не поднимая глаза на подругу, собирала крошки указательным пальцем. Они прилипали, теснили друг друга, а после падали на стол. Художница упрямо продолжала, хотя понимала бессмысленность действия.

— ...что первая любовь прошла, — добавила она после большой паузы и встала, чтобы достать шоколадные конфеты, которые купила специально для Веры.

Та все-таки заметила, как Ирида украдкой смахнула слезы. Вера хотела было ещё что-то сказать, но поняла: подруге нужно время, чтобы понять себя и свои чувства.

— Ладно, рассказывай и показывай, как отдохнула, — Ирида поставила на стол вазочку с конфетами и слегка придвинулась к подруге, чтобы смотреть фотографии на телефоне. Разговор сменил русло, но обе девушки были этому рады.

Следующие полчаса Вера в лицах и красках рассказывала об отпуске. Её живость передалась Ириде, и та впервые за долгое время чувствовала себя весёлой и бодрой.

— Я заметила, что арабский английский похож на кавказский русский. Никто не говорит правильно, но всё решают жесты и желание понять. Мы с ними в этом похожи. А еще говорят про какой-то языковой барьер, — делилась Вера.

— Ты просто смелая, многие боятся ошибиться, сказать что-то не то, — Ирида намекала на себя.

— Всегда можно посмеяться и жить дальше, — отмахнулась Вера и добавила. — Шедевры не возникают из воздуха. Сама знаешь, какой за этим стоит труд.

Вера накрыла руку подруги своей. И тут же резко вскочила, чем напугала Ириду.

— Я же тебе подарок привезла, совсем забыла! Сейчас! — девушка метнулась в прихожую, к своей сумке. Она извлекла бордовый бархатный мешочек с золотыми узорами и аккуратно протянула подруге. Пока Ирида доставала небольшую жестяную коробочку, Вера села рядом и замерла в ожидании реакции.

— Что это? Арабская версия советской "Звёздочки"? — рассмеялась художница, рассматривая упаковку. Крышка легко поддалась и показала своё содержимое.

Ирида замерла, разглядывая рассыпчатую пудру, бликующую то малиновым, то изумрудным, то фиолетово-кобальтовым цветом. Она была уверена: жестяная коробочка с арабскими узорами-буквами гордо золотится, хвастаясь этим блеском.

— Тебе нравится? — осторожно спросила Вера и не дождавшись ответа затараторила. — Гуляла по местному рынку, знаешь, они такие яркие и пёстрые, глаза разбегаются. В общем, нашла эту милую вещичку, спросила продавца, он показал мне эти тени. Да, это тени для век, представляешь? Я увидела и подумала о тебе. Знаю, ты не носишь такие яркие, да и вряд ли их можно наносить. Это больше для вдохновения, просто красивая вещичка. Тени мне напоминают твою акварель. Подумала, ты можешь использовать их в качестве пигмента, создать свою краску и добавить цвета на полотно.

— Никогда такого раньше не видела, — Ирида наконец подняла голову и посмотрела на подругу, глаза её блестели. — Они и правда похожи на акварель, но гораздо эффектнее. Спасибо, твоя поддержка много для меня значит.

Вера ласково посмотрела на подругу, довольная собой и тем, что удачно выбрала подарок. Ирида хотела было коснуться теней, но остановила руку.

— А что значат эти буквы? — палец вместо пудры оказался на выпуклых узорах металлической крышки.

— Ой, точно неизвестно. Если мы с продавцом верно друг друга поняли, то здесь написано "мерцающие" или "чарующие тени". Я потом посмотрела в переводчике, один из вариантов — "радужные тени".

— Как забавно, — рассмеялась Ирида, уловив намёк на своё имя.

— О, я же могу тебе фотки базара показать, — Вера уже листала кадры в поисках нужных. — Там очень атмосферно и... эм, душисто, мне кажется, от меня до сих пор пахнет.

— А мне нравится, и кстати, это не от тебя, а от духов и мешочка, — кивнула Ирида на подарок и снова замерла, завороженная цветом. Она так и сидела, задумавшись, пока Вера искала фотографии.

Когда девушка это заметила, ей на секунду показалось, что она здесь лишняя: подруга хочет поскорее остаться наедине с тенями и начать эксперименты. Но Вера отбросила это ощущение в тень сознания и вместо этого пошутила:

— Да коснись ты их уже! Всё глаз отвести не можешь.

Ирида встрепенулась и засмеялась, сбросив оцепенение, как птица налипший снег. Она смело запустила указательный палец в баночку с тенями и провела ими по векам.

— Боевой раскрас! Как я выгляжу?

— Ой, так непривычно... Но тебе очень идёт, оттеняет твой серый, — тут же добавила Вера, любуясь. — Мне даже на секунду показалось, что глаза сверкнули зелёным, как у кошки.

— Я научусь видеть в темноте? — засмеялась Ирида.

Они еще пару раз грели чайник, даже подумывали о доставке, но время вышло: Вере пора было возвращаться домой.

— Так мало посидели, — Ирида заметно повеселела, потому не хотела отпускать подругу и оставаться наедине с едким запахом масла.

— Да, мне ещё ехать и Джека гулять, но мы можем увидеться в выходные, сходить в кино, — предложила Вера, одевая пуховик и заматывая шарф.

— Давай, — художница обняла подругу и добавила. — Все-таки для наших широт ты вместо солнца.

— Витамин D не поставляю, — ответила шуткой Вера, явно польщенная сравнением. — Посадят ещё, за контрабанду. Пока, пока, люблю тебя!

— И я тебя люблю! — Ирида закрыла дверь за подругой и пошла на кухню, чтобы сполоснуть чашки.

Заметив в зеркале силуэт, девушка остановилась. Тени лежали двумя неровными полосками на веках, будто птичий раскрас или блики крыльев хрупких бабочек. Ирида включила свет, чтобы получше рассмотреть себя.

Отражение ей понравилось. Под разными углами тени меняли цвет, и Ириде казалось, что она видит этот процесс в мельчайших деталях. Может поймать волну, где сапфировый переходит в индиго, изумрудный в лазурный, а светло-золотой становится травянисто-зеленым.

И пахло приятно: чем-то пряным, загадочным, странным, но в то же время родным. Будто Вера только вернулась с восточного базара и принесла заморских фруктов.

Чем дольше она смотрела на тени и размышляла о природе запаха, тем сильнее разгорался в ней азарт. Не просто повторить цветовую волну, а оседлать её. Покорить, сделав своей. Но как?

Воображение усилило зрительные рецепторы. Ей казалось, что предметы стали ярче, контрастнее. А их контур слегка смазывался, будто Ирида смотрела на мир через старый телевизор. Эти перламутровые видения, не похожие на всё то, что художница знала ранее, медленно плыли.

И ускользали от неё. Девушка протянула руку, но не смогла их коснуться.

Тогда Ирида бросилась в маленькую комнату-мастерскую. Включила свет и нырнула под старый, пахнущий маслом, диван. Но сейчас это её не волновало. Там, в пыльной чёрной коробке, в маленьких кюветах лежали акварели.

Дрожащими от вдохновения руками, будто боясь, что оно соскочит с пальцев, Ирида открыла коробку. Её новый взгляд на вещи тут же зацепился за несколько цветов. Художница будто наяву видела тонкие волны, исходящие от акварели. Они тянулись друг к другу, переплетались, образуя новые цвета.

Боясь, что видение исчезнет, Ирида аккуратно переместила коробку ближе к мольберту. Холст уже не глядел на неё угрожающе белым. И стакан воды, принесённый для утоления жажды, оказался удачной находкой для акварели. Даже кисти чистые нашлись.

Очнулась Ирида следующим утром. Увлёкшись работой, она рисовала всю ночь, и только к рассвету отступила от холста. Усталость всем своим весом навалилась на её плечи, посадила на пол и укрыла собой, словно одеялом.

Художнице казалось, будто она с похмелья: слабость, сухость во рту и лёгкое головокружение. А ещё Ирида плохо помнила, что делала после ухода Веры.

Ответ нашёлся быстро, когда глаза зацепились за перламутр на холсте.

На нём был такой нежный и чарующий морской закат, что у Ириды перехватило дыхание. Идеальный лазурно-голубой градиент неба. На нём объёмные перьевые облака огненной птицы. Рыжие, словно горящие угли, но лёгкие и невесомые. Птица эта была такой огромной, что одно крыло занимало всё небесное пространство.

Море же вторило ей, впитывало жар, стараясь согреться этими объятиями. Солнце разлилось, растеклось змеёй. Её чешуйками были волны, в чьих переливах было много морского и огненно-небесного.

Ирида смотрела на холст и не верила. Это она нарисовала, действительно она? Это же акварель, а не масло. Любовник, а не муж.

Щеки пылали. Слова в голове, словно стеклянные шарики марблс, врезались друг в друга, не давая сложиться в предложение. Запах масла ударил в грудь, вытеснил воздух. Ирида инстинктивно прижала руки к груди и увидела на них пятна акварели.

В этот момент чувства переполнили невидимый сосуд души, и она разрыдалась. Впервые за полгода.

Все её сомнения, неуверенность в себе, в выборе профессии, страхи перед будущим, мысли о прошлом, радость от вдохновения, восторг от работы, надежда на выход из кризиса, вера в талант, ощущение вины и предательства падали на пол солёными каплями.

Ирида по-детски размазывала слезы. Они смешивались с остатками теней, превращались в радужные, яркие и живые следы эмоций. Было в этом что-то сладко-горькое, настоящее. Девушка почувствовала, как вдохновение приглашает её на танец.

Но она не подала руки в ответ. Даже ударила по своей. Напомнила себе: «Ты пишешь маслом, ты живописец!»

Самобичевание прервал звонок Веры:

— Родная! Я так рада, поздравляю! Это шедевр, даже слов не могу подобрать, как это восхищает. Всё кажется таким... неподходящим. Ты достойна первого места, ты заслужила! Ещё раз поздравляю! — Тараторила девушка из динамика телефона, а Ирида всё не могла понять, почему её поздравляют и с чем.

Пока Вера описывала свои ощущения от картины, художница открыла диалог с подругой и застыла. Голос в трубке отошёл на второй план, будто хозяйка уронила телефон в воду, но тот продолжал работать и о чём-то говорить.

Ирида уже почти не различала слов — они стали далёкими, приглушенными, словно со дна глубокого колодца. Остались радостные интонации, которые пузырились где-то там, на тёмной водной поверхности.

Всё это было не здесь, а в каком-то другом мире, где только что произошло что-то хорошее.

«...Рада за тебя... — донесся пузырь. ...Великолепна... — лопнул второй. ...Отметить... — поднялся третий. Ириде стало казаться, что это она сидела на дне колодца, и сквозь его стенки и толщу воды до неё доносился лишь бессвязный шум.

И в этой темноте художница видела лишь экран телефона, на котором было сообщение для Веры. Ирида отправила его ночью.

«Попробовала акварель по твоему совету. Довольна собой, что странно. Даже нашла конкурс и подала заявку, буквально вбежала в последний вагон. Влетела! Как огненная птица с холста. Уже к полудню обещали объявить результаты. Не знаю, примут ли мою работу, назовут ли победителей. Работ всë-таки много. Но в данный момент я счастлива!»

Она победила. Впервые за десять лет участия в конкурсах. Но почему же так пусто внутри? Почему снова так сильно пахнет маслом, что кружится голова? Она закрыла глаза, чтобы не упасть.

Ирида не слышала, как Вера, сообщив о занятости, положила трубку. Когда она очнулась, экран телефона уже погас. Мир снова вернулся в резкость, но стал каким-то плоским и безжизненным. Словно из него вытянули немного цвета.

Хотелось сгореть со стыда.

Ирида медленно подняла глаза на холст с огненной птицей.

— Предательница, — прошептала она. И непонятно, кому — птице, акварели или самой себе.