Лемони

Ле́мони

История о раздражающих личностях, странных лекарствах и кривой ухмылке.

– Уэаэа-а! – Это вы морщитесь, жуя горькую пилюлю.

На вкус она похожа на смешанную с пылью и вымоченную в слюне гремлина рыбью чешую. Вы наивно решили, что мигрень пройдет, стоит вам забросить пилюлю в рот, разжевать, проглотить и… Что ж, мигрень действительно постепенно проходит, но ее заменяют тошнота, озноб и покалывание чуть ниже спины.

Лекарства – они такие: порой кажется, что от них становится лишь хуже. Они горькие, противно скрипят на зубах, вызывают усталость и сонливость – общую вялость. Они напоминают отраву весьма занимательного действия. «Занимательное» оно, впрочем, лишь для коварных интриганов с черными саквояжами и строгими бакенбардами – то есть для докторов, которые прописывают наивному обывателю порошочек или же мазь, а потом «наблюдают его», что с их языка переводится как «Любопытно, что эта обезьяна будет вытворять, если угостить ее пилюлькой со вкусом пыльного пианино?»

Что касается Габена, то здесь от лекарств действительно часто становится лишь хуже. В каждой мази, притирке, пилюле, пиннетке, бутылочке с каплями, в каждом порошочке или экстракте скрыто то, что не позволяет покупать их необдуманно. Многие слышали о побочных эффектах, но мало кто знает, что такое габенские побочные эффекты.

Скажем, у вас побаливает сердце от постоянных прыжков веры в лапы кредитных сообществ и горького разочарования в порядочности банковских клерков, и доктор прописал вам «Зеленые капли Поупа», но от этих капель у вас разовьется хроническая чихота (с присвистом). Если вы ушибли руку ставнями, пытаясь влезть в чужое окно, вам пропишут мазь «Неболитта», но она вызовет у вас рвотный рефлекс от каждой шестой ложки еды (в независимости от того, что вы едите).

И так со всем. И все об этом знают, но ничего не могут поделать: уж лучше раз в день забывать, где находишься, чем изо дня в день терпеть невыносимое жжение в подмышках из-за гребли на веслах через лужу быта (образно выражаясь, естественно).

И тогда бедолаги идут в аптеку, выстаивают очередь, покупают свои пилюлечки, принимают их, морщатся – «Уэаэа-а!» – и отправляются по своим делам, чтобы вскоре вернуться и купить уже другие пилюли – от недомогания, вызванного первыми. А добродушные аптекари в Габене только и рады вам услужить, ведь вы, ваши мигрени, расстройство ваших нервов и желудков, ваши ссадины из-за спортивного боксирования с обезьянами в пабе и тому подобное – их хлеб, а иногда даже пирожное с заварным кремом.

В Тремпл-Толл, Саквояжном районе Габена, всего две аптеки: «Аптека Медоуза» на перекрестке Бромвью и Харт, весьма успешное дело, и крошечная «Горькая Пилюля Лемони», знававшая и лучшие времена – времена, когда за стойкой стоял покойный батюшка нынешнего аптекаря, наделенный несравненным честолюбием и совершенно лишенный совести. Об этой, второй, аптеке речь и пойдет.

Располагается она на углу зеленого дома на улице Слив буквально в двух шагах от трамвайной станции и парка Элмз. Дом этот давно не ремонтировался, флюгер на крыше проржавел, краска на двери облупилась. Другие дома на улице Слив мало чем от него отличаются: это старая часть города, к тому же сказывается близость к каналу Брилли-Моу и простирающемуся за ним Фли (Блошиному району), который заслуженно считается едва ли не самым дурным местом в Габене. Фли находится так близко, что сам мистер Лемони из окна своей комнаты над аптекой пару раз видел в подзорную трубу гигантских блох, которые прыгали там по крышам домов. Нечего удивляться, что у аптеки частенько ошивается всякий сброд.

К слову, о сброде. Неподалеку от входа порой стоит, прислонившись к стене, Шляпс. Он играет на расхлябанной, как пьяный моряк, гармошке и подпевает ей в надежде, что кто-то швырнет ему мелочи.

Эй, милый Доктор, вылечи же меня скорей!

Эй, милый Доктор, или попросту меня прибей!

Я ненавижу всех кругом с девяти до шести часов.

Я запер свою жалкую-жалкую жизнь на засов!

Всякий раз, как что-то подобное звучит, дверь аптеки открывается, и на улицу выползает местный цепной пес – сгорбленная и всклокоченная мадам Клопп. Мадам Клопп недовольна буквально всем буквально всегда. Мадам Клопп – вдова и живет над аптекой, а еще она теща аптекаря.

– Пошел вон отсюда, проходимец! – вопит она и корчит жуткую гримасу. – Вот позову констебля: он не будет с тобой церемониться!

Шляпс подбирает с тротуара шляпу и в страхе ретируется в сторону Зеленой улочки. Повисшая на ремне гармошка сходится и расходится, как улыбка, шумит и гудит, вторя отдаляющемуся топанью Шляпса. Но со временем она затихает.

Мадам Клопп, вернувшись в аптеку, вопит с порога:

– Лемюэль! Снова этот бродяга ошивается поблизости! Когда ты с этим что-то сделаешь?!

– Да, мадам! – устало отвечает аптекарь.

– Что «да»? Ты должен отравить его, засунуть в мешок и отнести к каналу!

– Но Шляпс ведь ничего ужасного не сделал!

– Он поет эти паршивые песни и распугивает посетителей! Ты должен рассказать о нем мистеру Тромперу, пусть отделает его своей дубинкой! На тебя совсем нельзя полагаться, Лемюэль! Лучше бы Хелен вышла замуж за констебля, а не за тебя!

– Да, мадам.

Тут он с ней согласен: лучше бы Хелен вышла замуж за констебля, а не за него. Но ничего поделать с этим он не может. Разве что умереть. Но, если по правде, умереть он тоже не может: ему нужно поддерживать семейное дело.

Мистер Лемони не может подвести прадедушку, ведь прадедушка наблюдает за ним. Вернее, не он сам, а его череп в шкафу с лекарствами. Он стоит там, на полке, в своем лимонном парике, похожем формой на луковицу, и оглядывает общий зал. Недовольно взирает на пыльные стекла витрин, на паутину, свисающую с плафонов газовых ламп, на скрежещущий, как якорь, протянутый по морю гвоздей, кассовый аппарат и на старуху, которая устроилась на стуле с длинными ножками.

Стул этот примостился в самом темном углу аптеки, вырастает он едва ли не до потолка, и к нему ведет лесенка. Старуха с клопиной фамилией почти всегда на нем сидит – читает газету и наблюдает за посетителями, но в основном она занимается тем, что прожигает взглядом макушку человеказа стойкой.

За стойкой неизменно можно обнаружить самого мистера Лемони. Это невысокий тихий человек с неприметным лицом и невыразительными бакенбардами. Большие глаза, словно испуганные мыши, выглядывают из мешков, появившихся от недосыпания. Тонкие черные волосы аптекаря зачесаны на ту сторону, которая нравится не ему, а его жене, так они еще и напомажены сверх меры, из-за чего он постоянно чувствует себя втиснутым в баночку с ваксой.

– Добро пожаловать в «Горькую Пилюлю Лемони». Чем я могу вам помочь?

Мистер Лемони – плохой аптекарь. Он страдает, отпуская лекарства: это буквально сводит его с ума. Больше всего ему не нравится поддерживать общение с людьми. С момента, как он открывает дверь в девять утра и до того, как он эту дверь запирает в шесть часов вечера, жизнь его представляет собой резиновую рутину и сплошные нервы.

А как иначе, ведь порой в аптеку заходят люди, способные вывести из себя даже чугунный фонарный столб. К примеру, старушки, совершающие променад, нечто вроде круиза по городу, и один из «портов», где они причаливают, – традиционно «Горькая Пилюля Лемони» на улице Слив. Сойдя с трамвая, они ползут к знакомой зеленой двери с мутным окошком, якобы с трудом переставляют ноги, кряхтят, трясутся, отрепетировано жалуются на жизнь и пытаются обсудить с господином аптекарем все, начиная с их облезлых котов и заканчивая их облезлыми внуками. Поделившись со всей аптекой сведениями, которые никому не нужны и не интересны, да и занудны настолько, что хочется взять и застрелиться, они покидают «Горькую Пилюлю» и направляются дальше – мучить почтальона, молочника, сапожника и констебля на углу. А затем – мороженое, воздушный шарик, любимая газета, скамеечка в парке Элмз и путь домой – они боятся опоздать к обеду: одной ненавистью окружающих к себе сыт не будешь.

Также нередко в аптеку заходят помешанные на своих питомцах чокнутые дамочки и жеманные джентльмены, которые приносят ручного хряккса, замотанного в шарфик, или вваливаются вместе с огромным монстром породы грибальд, который расталкивает очередь, рассыпает всюду шерсть и лает так, что стекла выпрыгивают из окон и бегут в сторону канала топиться. Эти уважаемые владельцы животных активно имитируют иностранцев (делают вид, будто не понимают языка, на котором с ними говорят) и начинают спорить, вопить, угрожать и слезливо молить – чаще всего в таком порядке. Они полагают, будто это им поможет, чтобы выклянчить лекарство для своей прямоходящей крысы на поводке или бескрылой птицы в шляпе, или даже летучей рыбы по имени Франсуа, все норовящей выпрыгнуть из аквариума, который ее сердобольный хозяин приволок с собой. Они не понимают, когда им говорят, что здесь не продаются лекарства для животных и им следует обратиться к звериному врачу из переулка Трамм или еще откуда.

Приходится продавать им толченый мел, только чтобы они убрались: «Да-да, от этого чудесного порошка ваш карликовый слон вырастет, а ваша собственная лысина зарастет, как вырубленные джунгли Кейкута после ливня». И только тогда они уходят, уволакивая своего спрута на поводке, который оставляет фиолетовый след на полу, или улетают (вернее, упаряют прочь) на стае толстых пчел с ниточками, повязанными вокруг брюшек.

А мистер Лемони остается, выжимает платок, которым вытирал лоб, и украдкой поглядывает на своего извечного надсмотрщика мадам Клопп. Та притворяется, будто читает газету на своем стульчике под потолком.

– Лемюэль! – громко вещает мадам, высунув из-за газеты нос, словно перископ.

– Да, мадам? – откликается мистер Лемони, ожидая новую порцию оскорблений и унижений.

– Посетитель ушел недовольным, Лемюэль!

– Кто именно, мадам?

– Ты должен был заметить! Джентльмен с простуженной стрекозой, кто же еще?!

Также частые гости в аптеке – напыженные личности с плохим зрением и отвратительной грамотностью. Когда до них доходит очередь, они уверенно извлекают из кармана рецепт и чуть менее уверенно пытаются озвучить то, что на нем написано. Щурясь и корчась, эти господа и дамы изобретают парочку совершенно новых лекарств, сопят, ругаются и наотрез отказываются отдать рецепт аптекарю, чтобы он разобрал кривой докторский почерк. Они, мол, сами. У них, мол, гордость. «Или вы считаете, что у меня плохо со зрением? Или вы полагаете, будто я читать не умею?!»

Он утомленно глядит на то, как пот посетителя капает на бланк рецепта, переминается с ноги на ногу, покачивается, как пьяный маятник, чтобы в итоге в очередной раз сказать: «Простите, такого у нас нет. Такого вообще нигде нет! Уверен, там написано что-то другое. Вы позволите?» И он тянет руку за рецептом, но слышит возмущенное от мадам Клопп:

– Лемюэль! У нас есть! У нас все есть! Вряд ли мистер Медоуз с перекрестка Бромвью и Харт когда-то в своей жизни говорил, что у него чего-то там нет! – Мадам Клопп никогда не упускает случая упомянуть главного конкурента мистера Лемони – мистера Медоуза, с его здоровенной трехэтажной аптекой, штатом аптекарей, учеников и даже посыльных. – Принеси господину его заказ! И поживее!

И Лемюэль Лемони спускается в провизорскую комнату, набирает пару пакетиков толченого мела, после чего всё приносит и с вымученной улыбкой отдает: «Ваш заказ, сэр». Разумеется, он знает, что толченый мел больных не лечит, но больные настолько горды, настолько уверены в том, что им прописал доктор, что, как бы ни продолжали потеть, валяться в жару, биться в ознобе и мочиться в постель, не вернутся, пока весь порошок не выпьют…

А чего только стоят эти стеснительные громилы из портов или с канала, которые вдруг превращаются в розовощеких детей и робко топчутся у стойки, не зная, как сказать, с чего начать и чем закончить. Они озираются по сторонам, лишь сильнее привлекая к себе внимание, пытаются понижать голос, подавать знаки мимикой, как будто поднятые домиком брови и неуверенный оскал переводятся как «Дюжину пилюль от неправильного использования шила (в одном месте), пожалуйста».

Господину аптекарю приходится угадывать, подталкивать громил, просить разъяснений, что вгоняет их в еще больший ступор, и тогда им уже требуется отпускать в довесок еще и «Порошок Грюмма для забывчивых», чтобы они вспомнили, как связывать слова на родном языке.

Но забавнее (утомительнее) прочих хитрецы, которые считают, что если они как следует завуалируют заказ, то никто ничего не поймет.

– Простите, у вас есть клаксоны?

– Клаксоны?

– Да, клаксоны. Как на велоциклах и экипажах.

– Почтенный, вы ведь знаете, что здесь аптека?

– Да-да, разумеется. – Он озирается и кусает губы. – Но мне нужен не совсем клаксон.

– Не совсем?

– Ну, скажем, вещь. Или, вернее, предмет. Да, предмет. Который как бы очень похож на клаксон. Только у него… э-э-э… нет трубы. На ее месте у него… э-э-э… дуло, как у револьвера. Нет, не совсем! Форсунка, как у паяльной лампы!

– Предмет, который похож на клаксон, но у него вместо трубы форсунка, как…

– У паяльной лампы, – радостно кивает посетитель.

Господин аптекарь, наконец, догадывается:

– А, так вам нужна спринцовка! Сейчас принесу.

И он выносит спринцовку, а также конвертик с нюхательной солью от стыдливых обмороков.

Кого только не заносит в аптеку, но хуже всех эти проклятые ипохондрики, которые если чем-то и болеют, то лишь переизбытком фантазии. Они придумывают себе хворь, сами себе ставят диагнозы по принципу «Это пятно на коже похоже на гиппопотама с зонтиком, значит, я умираю!» и болеют совершенно всем, от насморка левой пятки до гнойного опухания сердца из-за старой душевной травмы, о которой они внезапно вспомнили. Ох уж эти недуги людей с недуготворческим кризисом! Как правило, данные личности приставучи, как репейник с болезненной тягой к обниманию. Они неимоверно раздражают тем, что громко, переигрывая, чихают, кашляют, плюются и шморгают носами, чтобы убедить всех в своей исключительной заразности.

– Ну дайте, ну дайте, ну дайте! – канючит ипохондрик, заламывая ручки, пуская слюнки и перетаптываясь на трясущихся ножках у стойки.

– Сэр, вы совершенно здоровы, – тяжело вздыхает мистер Лемони.

– Нет, я болен! Болен я! У меня боли-ит!

– Где?

– Всё!

И тогда мистер Лемони перегибается через стойку, стучит надоеде по его надоедливому носу и радостно сообщает:

– Теперь у вас болит! Свинцовая примочка за счет заведения!

А потом мистер Лемони слышит: «Дорогой, что это ты делаешь?»

Он открывает глаза и понимает, что замечтался наяву, а гадкий ипохондрик уже подключил к нему механический насос, трубки и педаль и с заискивающей улыбкой принялся качать его кровь. Этот тип по-прежнему стоит и трясется у стойки, попеременно то бледнея, то краснея, а еще обильно потея от бессмысленных попыток резко развить в себе явное опухание чего-либо, что должно убедить мистера Лемони в его крайней, отчаянной болезненности.

А жена бедного аптекаря, миссис Лемони, такая вся из себя жалостливая и сопереживающая, укоряюще глядит на супруга:

– Ты что, не видишь, дорогой? Джентльмен страдает, отпусти же ему лекарства! Давайте ваш список, сэр: мистер Лемони все принесет. Что это за рулон? Ах, это ваш список? Ох, бедный вы, бедный. Дорогой, прошу тебя… Мама, скажи ему!

– Лемюэль!

И мистер Лемони, ненавидя всех, плетется за мешком и телегой, ведь иначе из аптеки не уволочь все, что этот болезненный там себе понапрописывал: помимо прочего, эти профессиональные больные ловко составляют списки из сугубо безрецептурных лекарств.

И так проходит день за днем. Люди заглядывают в аптеку, толпятся, ругаются и десертной ложечкой выедают то, что еще осталось в черепной коробке несчастного аптекаря.

И ладно бы посетители, но мадам Клопп никогда за словом в карман не лезет, чтобы унизить его или упрекнуть: ведь он буквально все делает не так. И то, и это, и вон то! Не то что замечательный мистер Медоуз с перекрестка Бромвью и Харт. Вот мистер Медоуз все делает правильно, и вообще он живой пример для подражания! Мистер Медоуз никогда не рассказывает посетителям о побочных эффектах лекарств, не переубеждает ипохондриков, советует больным (а порой не-таким-уж-и-больным) те или иные пилюли дополнительно, и они верят: аптекарь дурного не посоветует. А Лемюэлю Лемони должно быть стыдно за свою мягкотелость, как стыдно его прадедушке за своего нерадивого потомка.

Порой, в моменты особо склочного настроения, мадам Клопп спускается со своего насеста и следует за ним в провизорскую, наблюдает, как он смешивает лекарства, и вечно критикует его: не тот конвертик он взял, не те весы использовал, не ту ступку, не ту склянку, не ту, не ту, не ту…

Не ту женщину он выбрал, посмев жениться на дочери этой грымзы. Так считал и сам мистер Лемони, ведь без него ей было бы лучше. Тем не менее в словах тещи никогда не крылось ничего, кроме очередного болезненного укола: Хелен Клопп (в девичестве) и ее мамочка мадам Клопп (поныне) никуда уходить не собирались – еще бы, ведь такое-то перспективное предприятие! Семейное дело, известное на весь Габен и за его пределами! А он и не заметил, как в один миг будто бы стал жертвой похищения…

Впрочем, у «жертвы похищения» нет времени страдать. Ее ждут посетители.

Звенит колокольчик над дверью. Скрипят петли, а затем грохочет, захлопнувшись, дверь. Стекла отдаются болезненным звоном. И откуда столько силы в таком хрупком теле?

– Мама послала меня за пилюлями для терпения, – издает обладатель тоненького голоска откуда-то из-под стойки и тянет ручонку с десятифунтовой бумажкой.

«Мама послала меня за пилюлями для терпения, – еще более пискляво повторяет голосок в голове мистера Лемони. – Ну еще бы! И как такое чудо можно долго терпеть?»

Действуя ловко и умело, аптекарь при помощи скальпеля раскалывает крошечную пилюлю на восемь долей, следя за процессом через увеличительное стекло на ножке. Одну восьмую он ссыпает в бумажный конвертик. Пилюли для терпения дорогие, иначе их принимали бы все, всегда, причем нарочно превышая рекомендуемую дозировку. Это ведь Габен – тут быть терпеливым трудно.

Вот и мистеру Лемони трудно. Но он терпит. Он копит все это, рассовывая обиды и огорчения по конторским ящичкам души, и имитирует – нет, не счастье (в его счастье никто бы не поверил) – он профессионально имитирует удовлетворенность происходящим. Мистер Лемони жалеет, что не может выпить пилюлю терпения: его злобная теща не смыкает глаз…

Наиболее отвратительное время в аптеке обычно около полудня. Очередь продвигается медленно, в ней кипят такие страсти, что вот-вот прямо у стойки просто обязана произойти кровавая бойня. Очередь будто бы вскрывает в людях худшее. Каждый взгляд, словно прикосновение раскаленного утюга, каждое слово, будто ругательство, а каждое ругательство, как… Хотя ругательство ни с чем не спутать.

Воздух настолько спертый и плотный, что его можно не только потрогать, но при особом желании и вовсе усесться на него, как в кресло. Но сидеть некогда. Все торопятся. Даже если у них впереди весь день.

Посетители, впрочем, не хотят тратить даже одну лишнюю секунду в очереди. Чтобы уступить кому-то? Ха! Нашли дураков! («Кстати, не забыть бы порошок от глупости, четверть унции. Да, больше, пожалуй, и не нужно. Слишком умнеть не больно-то хочется: все слишком умные болеют от горя и чахнут в одиночестве. Их ведь не проведешь. А четверти унции как раз хватит, чтобы толкать дверь в правильную сторону и не садиться мимо стула»).

Нередко в полуденной очереди можно услышать: «Господа, я опаздываю!» На что следует укоризненный ответ: «Мистер, тут все опаздывают!»

При этом сильнее всех возмущена и громче всех кричит, конечно же, какая-нибудь старушка, у которой последние дела были с полвека назад, а все поезда, на которые она могла бы опаздывать, уже давно сдали на металлолом. Но старушка эта пришла в аптеку не за мазью от подагры или глоссетами от ломоты в костях – нет, она пришла за настоящим лекарством, которое никогда не подводит: за исключительно приятным и милым сердцу издевательством над ближним.

Порой кто-то куда-то опаздывает по-настоящему и в какой-то момент, глядя на жилетные часы в последний раз, проклинает всех и вся, машет рукой на это безобразие и покидает очередь. В таком случае его ждут как злорадные взгляды (еще одна жертва не выдержала, спеклась и приказала долго жить, а значит можно занять ее место), так и завистливые (еще один счастливчик сбежал, схватился за соломинку, выбрался из этого тягостного, пропахшего лекарствами болота).

«Я ненавижу их всех, – думает кто-то в аптеке, и, может быть, даже сам мистер Лемони. – Как же я их всех ненавижу! Это не люди! Это монстры, пожирающие воздух…»

Звенит колокольчик над дверью. Звенит кассовый аппарат. Аптекарь с приветливой улыбкой обслуживает посетителей:

– Добро пожаловать в «Горькую Пилюлю Лемони». Чем я могу вам помочь?..

К вечеру того дня, с которого все началось, аптека полнилась недобрыми предчувствиями. Обычно именно перед закрытием сюда заявлялись личности, которые предпочитали перемещаться по городу в сумерках и любили покрасоваться на развешанных по всему Тремпл-Толл плакатах о розыске.

Мистер Лемони их не боялся: что они ему сделают? Перегрызут горло, а потом сами будут искать требуемые лекарства? Да и если задуматься, подобный исход его не особо огорчил бы: как минимум в таком случае все это наконец закончится…

И тем не менее разгром в семейной аптеке ему не был нужен.

Лемюэль Лемони бросил стремительный взгляд в окно – проверить, там ли они. Они были там. За окном рядком расположились трое тощих черных котов. Уперли носы в стекло. Следят за каждым его движением. Ждут, когда он отвернется, чтобы проникнуть внутрь и украсть раствор валерьяны. У-у-у, блохастые пройдохи…

Взгляд аптекаря сполз с котов на дверь. За мутным стеклом темнел силуэт. Пугающий силуэт марки «Угроза».

Зазвенел колокольчик, и незнакомец вошел в аптеку.

Черное пальто с пелериной, цилиндр и круглые черные очки, какие носят слепцы. Воротник поднят, руки в карманах. Бледное лицо блестит от пота.

Человек этот выглядел так, словно только что ушел от погони. Либо так, будто погоня – это он сам. Он не был похож ни на одного из тех посетителей, что обычно выводят бедного господина аптекаря из себя. Он не напоминал старушку, не казался стеснительным или рассеянным, не обладал характерными чертами ипохондрика, да и животных никаких при нем не наблюдалось.

Отступив в сторону, человек в очках пропустил торопящуюся к выходу мисс Разбитое Сердце, которая прижимала к груди пакет с лекарством от душевных мук. После чего встал в очередь, будто врос в нее, превратившись во всего лишь еще одно пальто, еще один цилиндр в этом вяло движущемся людском гардеробе.

Губы его едва заметно шевелились, он бормотал что-то себе под нос, словно спорил с кем-то невидимым. Украдкой поглядывая то на часы под потолком, то на дверь за спиной, он явно пытался притвориться, будто ничего не замышляет, и при этом каждый раз вздрагивал, стоило колокольчику зазвенеть.

– Лемюэль! – воскликнула мадам Клопп. – Ты что, заснул?! Нельзя спать за стойкой! Вряд ли мистер Медоуз позволяет себе спать в служебное время!

– Да, мадам.

– Пошевеливайся! Отпусти джентльмену бинты. Он ведь разваливается на части!

Отвлекшись от мрачного посетителя в черных очках, аптекарь вспомнил о клиенте, который все это время терпеливо на него глядел, истекая кровью и зажимая рукой вспоротый живот.

– Сколько отрезать, сэр? – спросил мистер Лемони, достав из ящика под стойкой рулон бинта на барабане.

– Мне бы перевязать раны, будьте любезны.

– Полагаю, девять футов хватит.

– Главное, чтобы не шесть… ха-ха… – пошутил почти мертвец.

Мистеру Лемони импонировали люди с хорошим чувством юмора. Крутанув барабан, он отмерил девять футов и, взяв ножнички, отрезал бинт.

Когда дверь за раненым мистером закрылась, мадам Клопп осуждающе проворчала:

– Лемюэль! Ему было все равно: нужно было отпустить ему десять футов, а то и дюжину!

– Но, мадам…

– Лемюэль! Не спорь!

– Да, мадам.

Очередь постепенно продвигалась. В общем зале будто бы поселилась стая мух: посетители жужжали, кто-то шуршал газетой. За окном проехал трамвай.

– Лемюэль? – раздался вдруг едва слышный мерзкий голосок. – Кто такой Лемюэль?

Голос принадлежал редкостной мрази, состоявшей из одной лишь кривой ухмылки. Она стояла рядом с незнакомцем в черных очках, но ее никто не замечал.

Незнакомец продолжал глядеть перед собой, словно ничего не услышал.

Темные Попутчики не любят, когда их пытаются игнорировать. Они вообще очень злятся, когда их не замечаешь: ругаются, царапаются и пытаются вывести из себя. Они могут делать что угодно, и никто им не указ. Они не спятили – это ты спятил, а они – лишь следствие твоего безумия. Не полноценные личности, а осколки, наполненные гноем и злобой, лишенные сопереживания, ненавидящие. Они всегда с тобой, незримо для других сопровождают тебя всюду, куда бы ты ни пошел.

– Думаешь, это смешно? – спросила редкостная мразь у незнакомца в очках. – Молчать и делать вид, будто меня нет? Мы ведь это уже проходили…

Чтобы привлечь к себе внимание, Темный Попутчик просунул пальцы под уголки рта и попытался вывернуться наизнанку – чего только не вытворишь, чтобы тебя заметили.

– Что мы вообще здесь делаем, в этом унылом месте? – Он нетерпеливо обхватил себя за плечи и принялся грызть губы. – Выбираем новую жертву? Что скажешь об этой вороне в шали? Ее визги меня раздражают…

Упомянутая «ворона» как раз тряслась на своем стульчике-насесте и кричала какому-то Лемюэлю: «Если они нищие, то пусть убираются, и нечего их жалеть!..»

Кто-то спешно покинул аптеку.

– Ты видел? – спросил Темный Попутчик. – У них там череп в шкафу! – А затем обратился уже к черепу: – Чего уставился?

Но его продолжали игнорировать. Он мог бы взять молоток и разбить все витрины, мог бы вытащить из кармана нож и воткнуть его в парочку стоявших впереди людей, мог бы запрыгнуть на стойку и станцевать на ней – все равно никто ничего бы не заметил. Бессилие… бессилие вызывало холодную ярость. И чем больше в нем копилось этой ярости, тем скорее она грозила вырваться наружу.

– Хватит стоять в очереди, как дурак!

Темный Попутчик завертел головой, нагло заглядывая в глаза людям вокруг, и нетерпеливо уставился в начало очереди, где аптекарь упаковывал в бумажный пакет лекарства для какой-то девочки-калеки, у которой ниже коленок были два колеса с ржавыми спицами.

– Ты только погляди на этих людишек. Нет, ты погляди! Ты знаешь, что нужно делать! Ты ведь терпеть не можешь очереди! Ну не можешь ведь! Я-то знаю! Что это у тебя за бумажка в кармане? Рецепт? Рецепт, как быстренько сократить очередь?!

Очередь сдвинулась, девочка на колесах проехала мимо, подталкивая себя тростью к двери. Темный Попутчик незнакомца в очках попытался засунуть ей палку в колесо, чтобы она грохнулась на пол, а он посмеялся. Но у него ничего не вышло: девочка покинула аптеку, и он разозлился еще сильнее.

– Ну! Давай же! – редкостная мразь заорала на всю аптеку. – Режь их! Режь! Режь всех!

– Отвяжись! – пробормотал незнакомец себе в воротник. Его голос был обманчиво тверд – он пытался сохранить самообладание, но с каждой минутой это делать было все сложнее, а очередь, как назло, двигалась слишком медленно. – И без тебя здесь полно бубнящего народу. Просто помолчи, проклятый голос в моей голове!

– Вот именно! – радостно воскликнуло нечто злое, приплясывая от нетерпения. – Полно народу? Ну-у-у…

– Замолчи, – сквозь зубы прошипел незнакомец и уже громче добавил, склонившись к женщине, которая стояла перед ним. – Мэм, вы скоро?

Его Темный Попутчик схватил себя за щеки, будто в попытке содрать лицо:

– Ты погляди! – воскликнул он. – Эта мадамка пришла в аптеку, как на рынок. Она будто закупает лекарства на целую армию стариков с амнезией и слабым желудком! «Прошу вас, дайте мне вот то. И еще вот это. Немного того и совсем чуть-чуть вот этого! Если будете так любезны…» Какая вежливая и м-м-медленная мисс! Это же просто невыносимо!

– Молчи. Она уже уходит! Наша очередь!

– Наша очередь! Наша… Я знаю, что она наша!Говорю тебе, хватит терпеть!

Темный Попутчик всем телом навалился на стойку и принялся скрести длинными ногтями по гравированному боку кассового аппарата: «грр-грр, грр-грр, грр-грр…»

– Ты только погляди на этого унылого доктора и на его унылые бакенбарды, – презрительно сказала редкостная мразь, наблюдая за тем, как человек за стойкой, задрав голову, что-то тоскливо отвечает старухе на высоком стульчике под потолком. – Он же просто иллюстрация к своей бессмысленной жизни. Угнетаемый тещей, нелюбимый женой, презирающий себя же! Никчемный человек, сплошное разочарование и плохой сын! Прирежь докторишку! Избавь нас от скуки, а его – от мучений!

– Это не доктор. Это аптекарь.

– Доктор-не-доктор, – безразлично пропел Темный Попутчик. – Все равно. Убей его!

– Молчи. Мы здесь по делу.

Сзади кто-то перетаптывался, и это перетаптывание действовало на нервы.

Темный Попутчик обернулся. Прямо за ними стояла немолодая женщина в шляпке с сухими цветами на тулье. Судя по ее поджатым губам, она была недовольна тем, что человек перед ней позволяет себе никуда не торопиться.

– Ты погляди на эту старуху, которая сопит за спиной, многозначительно подгоняя нас, – раздраженно произнес Темный Попутчик. – Она что, не видит, что мы здесь по делу? Кажется, из нее вот-вот посыпется пыль. А давай-ка проверим! Ты берешь нож, а я – метелку, чтобы подмести старухины пыльные внутренности.

Темный Попутчик полез в карман человека в очках, пытаясь достать оттуда нож. Он знал: нож на месте, ведь он лично подложил его своему компаньону в карман, когда тот отвернулся.

Человек в очках оттолкнул его руку. Должно быть, со стороны это выглядело весьма странно.

Тем не менее аптекарь мистер Лемони привык к судорогам посетителей. Он озвучил привычное:

– Добро пожаловать в «Горькую Пилюлю Лемони». Чего вы желаете, сэр?

– Да, чего вы желаете, сэ-э-эр? – залился смехом злобный невидимый компаньон человека в очках. – Вскрыть чье-то брюхо?

– Пилюли от маниакальной тяги к убийству окружающих, пожалуйста.

– У вас есть рецепт? – спросил мистер Лемони.

– А у нас есть рецепт? – недоверчиво уточнил Темный Попутчик. В его голову прокралось подозрение. От былой веселости не осталось и следа.

– Разумеется, у меня есть рецепт.

– Позволите взглянуть?

Посетитель быстро протянул аптекарю сложенную бумажку, и тот, развернув ее, с недоумением уставился в листок. Там было всего две короткие фразы, выведенные столь криво и неровно, будто их писали левой рукой, в темноте и в трясущемся на мостовой экипаже:

«Помогите! Сообщите в полицию!»

Незнакомец глядел на него затравленно, а его Темный Попутчик вонзил зубы в выступающий край стойки от нетерпения.

– Принеси лекарства, Лемюэль! – со своего стульчика велела мадам Клопп. – Чего застыл?!

Аптекарь вздрогнул.

– Но…

– Никаких «но»! – перебила его теща. – У мистера Медоуза с перекрестка Бромвью и Харт не бывает никаких «но»!

И все же мистер Лемони сомневался. Руки его взмокли. Он глядел в листок, раз за разом перечитывая эти две пугающие фразы.

– Он что, читать не умеет?! – взвыл Темный Попутчик. – Ты что, читать не умеешь?! Можно скорее?! У нас еще куча дел! Еще куча неубитых людишек ошивается по городу!

– Вы дадите мне мои пилюли? – дрожащим голосом спросил посетитель. Его глаза за стеклами очков судорожно моргали, словно пытались выморгать пару булавок, гвоздь и кусок проволоки.

– Хорошо, – неуверенно ответил мистер Лемони. – Сколько вам пилюль?

– Боюсь, нам уже ничего не поможет, – с деланным сожалением заявил Темный Попутчик. – Мы просто вышли прогуляться в публичное место с ножом в кармане и ненавистью в сознании. Ты что, не видишь: мы безумны!

– Дюжину, пожалуйста, – сказал посетитель. – И еще что-нибудь, чтобы заглушить голоса в голове.

– Эгоист! – возмущенно провизжал Темный Попутчик.

– Что-нибудь еще?

– Что-то для терпения. – Посетитель бросил выразительный взгляд вбок, туда, где никого не было. – Еще порошок, чтобы не замечать кое-чье невежество и…

– И? – с подозрением спросил Темный Попутчик – что-то ему не особо нравился список покупок.

– И? – спросил мистер Лемони.

– Стакан воды, пожалуйста.

Темный Попутчик был в ярости: он не собирался замолкать или исчезать. Схватив компаньона за воротник пальто, Темный Попутчик начал его трясти.

– Будешь пить это все прямо сейчас? – закричал он. – Да ты спятил! Это невежливо: брать и выгонять гостей! Это грубо!

Мистер Лемони с испугом глядел на то, как незнакомец начинает трястись. Но тот вдруг словно вырвался из рук… самого себя и выжидающе уставился на аптекаря.

– Выпьете прямо сейчас? – спросил мистер Лемони. – Х-хорошо.

Аптекарь повернулся к крану над чашей зеленого мрамора, набрал воду в стакан.

– Лемюэль! – раздалось из-под потолка. – Вода у нас тоже не бесплатная!

Аптекарь, игнорируя, передал стакан посетителю. Тот забросил пилюлю в рот, принялся ее жевать, запил…

– Уэаэа-а! – поморщился незнакомец.

– Нет! – закричал Темный Попутчик. – Нет! Не-е-ет!

Его скрючило, а затем он начал отрывать от себя куски, и те тут же стали превращаться в дым и развеиваться. В какой-то момент от него не осталось ничего, кроме пыли, которая осела на пальто человека в очках, аптекарскую стойку и старый потертый пол.

Из-за окна вдруг зазвучала знакомая мелодия, сыгранная на гармошке. К ней добавилось нетрезвое вытье Шляпса:

Эй, милый Доктор, вылечи же меня скорей!

Эй, милый Доктор, или попросту меня прибей!

Что-то не так с твоей жизнью: будто есть ноздри, но нет носов.

Да у тебя и нет больше жизни. Лишь время…

С девяти до шести часов.

– Он снова здесь! – Мадам Клопп, пыхтя от гнева, сползла по лесенке со своего стульчика и, ковыляя, двинулась через общий зал к двери.

Мистер Лемони не обращал на все это внимания. Он пристально глядел на то, как незнакомец в черных очках и цилиндре покачивается из стороны в сторону. На миг тот приподнял голову и поверх высокого воротника пальто расплылась коварная улыбка.

Колокольчик над дверью зазвенел. Жужжание очереди многократно усилилось, как будто кто-то открыл банку и выпустил всех мух. Мухи гудели, как паровозы. Часы начали отбивать шесть часов вечера. И, казалось, уже не в первый раз.

Люди в очереди вдруг начали… меняться внешне. Из-за стойки удавалось разглядеть лишь их шляпы. Лица утрачивали черты, фигуры будто потекли, и теперь ни за что было не отличить хромого старика от маленькой бледной девочки.

Аптекарь неожиданно осознал, что все они одеты в черные пальто, у всех подняты воротники, у каждого на голове – высокий цилиндр. Восковые лица заполонили общий зал, и у каждого из присутствующих будто бы прорезались черные дыры на месте глаз, похожие на смоляные стекла круглых очков.

Мистер Лемони попытался пересчитать посетителей в аптеке, но не смог: их было то семеро, то девятнадцать. А незнакомец в очках, стоящий прямо перед ним, по-прежнему улыбался, как маньяк. Он держал стакан в руках. Вода капала с его губ, текла по подбородку.

Аптекарю стало по-настоящему страшно, его руки задрожали, и он спрятал их под стойку.

– С вас… с вас… – он попытался озвучить сумму за лекарства, но вдруг поймал себя на том, что не помнит, сколько стоит все то, что посетитель заказывал. В горле пересохло, а еще появилось мерзкое ощущение, как будто что-то ползает во рту.

Незнакомец в очках тоже изменился. Перед стойкой теперь стояла редкостная мразь, состоявшая из одной лишь кривой ухмылки. В толпе таких же мразей.

– Лемюэль! – раздался знакомый окрик из-под потолка. И когда это мадам Клопп вернулась?

– Да, мадам!

– Хватит торчать у стойки и играть в лунатика! Запирай аптеку. С самого обеда никого не было – уже вряд ли кто-то появится.

Мистер Лемони вздрогнул: «О чем это она?» – и огляделся кругом…

Не считая тещи, он был здесь совершенно один. Лишь череп прадедушки в лимонном парике глядел на него осуждающе.

Аптека была пуста, но где же очередь, где все?

Толпа исчезла. Как и посетитель в круглых черных очках и цилиндре. При этом губы самого мистера Лемони были мокры, а во рту появился неизвестно откуда там взявшийся горький вкус пережеванной пилюли.

Ох, Лемони-Лемони…

Стакан с водой дрогнул в его руке.

Где же все?