Ленивый Поттер

Маска благопристойности, которую так старательно носил дом номер четыре по Тисовой улице, вновь дала трещину ещё до восхода солнца. Ближайшие соседи, чьи сны были бесцеремонно прерваны, привычно скрипели зубами в подушки.

Виновницей утреннего кошмара, как всегда, была Петуния Дурсль. Её пронзительный голос, отчитывающий племянника, работал надежнее и громче любого будильника. И пусть повод у неё был — мальчишка Поттер действительно возвел лень в культ, нося свои лохмотья с видом оскорбленного принца и игнорируя любые упреки, — но устраивать разнос в шесть утра? Требовать в такую рань мыть машину и поливать клумбы? Это отдавало фанатизмом.

Впрочем, никто не смел сделать Петунии замечание. В глазах улицы они с мужем были святыми мучениками, взвалившими на себя крест воспитания сына её никчемной покойной сестры.

Никто не задумывался, что ярлыки имеют свойство прирастать к коже. Назови человека свиньей — он захрюкает. Назови ленивым — он палец о палец не ударит. И, пожалуй, магическому миру повезло, что в лексиконе Петунии слово «лентяй» встречалось куда чаще, чем «ненормальный». Иначе эта история имела бы куда более мрачный конец.

Ирония заключалась в том, что именно стремление Дурслей к стерильной, эталонной нормальности порождало в доме атмосферу тихого безумия. Дурсли, сами того не ведая, изобрели идеальный способ сдерживания стихийной магии. Ведь волшебство — это эмоция, вспышка, неконтролируемый выброс энергии. А какая может быть энергия у того, кто возвел апатию в ранг искусства? Гарри Поттер не был ленив в привычном понимании этого слова; он находился в режиме жесткой экономии ресурсов.

***

— Скверные вести, Вернон, — сообщила она. — Миссис Фигг сломала ногу. Так что забрать _его_ она не сможет.

Петунья отрывисто кивнула в сторону Гарри, хотя в этом уточнении не было никакой нужды. Жест был излишним: супруги никогда и ни о ком больше не говорили с такой специфической интонацией и тяжелым ударением, безошибочно дававшими понять, кто именно стал причиной их недовольства.

— А вы просто оставьте меня здесь, — тихо произнес Гарри. Ему стоило титанических усилий придать голосу безразличие и скрыть рвущуюся наружу надежду.

Перспектива остаться одному манила неимоверно: наконец-то завладеть пультом от телевизора, а может, даже добраться до игровой консоли, пока Дадли не разбил её вдребезги. Зная привычку кузена — этого жирного сгустка агрессии — проверять дорогую технику на летучесть, дни приставки всё равно были сочтены.

При этих словах лицо тети Петуньи съёжилось так, будто она разжевала лимон вместе с цедрой. Впрочем, в обществе племянника подобная гримаса давно стала для нее привычной маской.

— Чтобы мы вернулись на пепелище? — злобно произнес Вернон.

— Ну так заприте меня в чулане, — парировал мальчик, равнодушно пожав плечами.

Блаженная тишина и шанс безнаказанно вздремнуть — чем не подарок? В личном рейтинге удовольствий Гарри этот сценарий уступал пальму первенства разве что видеоиграм и бесконтрольному просмотру телешоу. Но, увы, дядя Вернон ни за что не пошел бы на такой риск: он патологически не доверял племяннику, и виной тому была вечная «чертовщина», преследовавшая мальчишку по пятам.

В доме номер четыре царил негласный закон молчания обо всём странном. Здесь предпочитали игнорировать тот факт, что волосы Гарри отрастали сами собой с пугающей скоростью, или что школьные учителя вдруг перестали оставлять его после уроков — ровно с того дня, как парик одной преподавательницы внезапно сменил цвет на ядовито-синий. Нет, Вернон был непоколебим в своем убеждении: стоит оставить паршивца одного, и он непременно выкинет очередной «ненормальный» фокус.

В итоге Гарри всё же оказался в зоопарке, но отнюдь не на правах полноправного члена семьи. Ему досталась незавидная роль вьючного мула: мальчик сгибался под тяжестью необъятного портфеля, набитого провизией, которую тетя Петунья сочла критически важной для выживания своего «малыша» вдали от холодильника. Пять литров приторной газировки и гигантский домашний пирог, способный накормить небольшую армию, безжалостно оттягивали плечи.

Вокруг Дурслей царил хаос. Вернон прокладывал путь сквозь толпу, словно ледокол, а Петунья безостановочно кудахтала, отирая салфеткой потное лицо сына. Сам же Дадли в компании своего приятеля-громилы вел себя как капризный падишах: у каждого вольера он орал дурным голосом, требуя, чтобы животные немедленно проснулись и начали его развлекать.

Апогеем несправедливости стал привал у киоска с мороженым. Пока Дадли и его друг, чавкая, уничтожали огромные шоколадные рожки, купленные заботливыми родителями, Гарри остался ни с чем, привычно делая вид, что его это не волнует. Он вообще старался быть тише воды ниже травы, сливаясь с пейзажем — нелюдимость стала его второй натурой.

И все же, несмотря на ноющую спину и роль бесправного слуги, в душе Гарри расцветало робкое счастье. Вылазки в большой мир были для него редчайшим событием. Поэтому, когда Дадли — этот юный левиафан — останавливался, чтобы перевести дух (а его выносливости хватало ненадолго), Гарри использовал эти паузы с двойной пользой: он не просто отдыхал, но и с жадным, затаенным восторгом разглядывал диковинных зверей, ловя каждое мгновение своей украденной свободы.

Гарри устало прижался лбом к прохладному стеклу огромного террариума. Внутри, купаясь в искусственном тепле ламп, неподвижными кольцами лежал гигантский удав.

— Везет же тебе, — с неподдельной завистью выдохнул мальчик. — Валяешься тут целыми днями, сам себе хозяин. Никакой тебе школы, никаких нотаций, ни швабры, ни тряпки. Еда сама падает в рот. Просто королевская жизнь... если закрыть глаза на идиотов вроде Дадли, которые вечно норовят постучать по стеклу.

Внезапно змеиные веки дрогнули. Глаза-бусинки распахнулись, и массивная голова начала медленно, гипнотически подниматься, пока не замерла прямо напротив лица Гарри.

А затем змея кивнула.

Гарри замер, не веря своим глазам, но тут из пасти рептилии вырвалось тихое, свистящее шипение. Однако вместо бессмысленного звука в голове Гарри отчетливо сложились слова:

— И не говори-с... Эти двуногие невероятно утомляют-с.

Гарри отшатнулся было, но любопытство пересилило страх. Он понимал её! Смысл слов вливался в сознание так же естественно, как родная речь. В голове тут же вихрем пронеслась шальная, восторженная мысль: неужели это особый дар? Может быть, он способен поболтать с соседской дворнягой или обсудить погоду с голубями?

Словно прочитав его мысли, удав снова зашипел, но теперь в его голосе звучали нотки горделивого превосходства:

— Не обольщайся, детеныш-с. Это благородное наречие доступно лишь нам, змеям-с. Эксклюзивная привилегия-с.

Осознание того, что эта внушительная, смертоносная тварь не просто разумна, но и высокомерно презирает толпу зевак, вызвало у Гарри широкую, заговорщицкую улыбку. Он снова прильнул к стеклу, напрочь забыв об окружающем мире, и продолжил шептаться со своим новым, чешуйчатым другом, обсуждая тяготы жизни в неволе. Он и сам не заметил, как перешел на язык змей.

Идиллию разрушил Дадли. Его маленькие злобные глазки, словно радары, засекли на лице кузена непозволительную эмоцию — радость. Этого Дадли стерпеть не мог.

— Эй, вы только гляньте! — заорал он, привлекая внимание всей толпы. — Этот ненормальный говорит со змеями!

Последовал грубый, тяжеловесный тычок в ребра, и Гарри, не удержав равновесия, больно приложился об бетонный пол. Внутри него вспыхнула ярость — горячая, неконтролируемая. В этот самый миг воздух словно наэлектризовался, и толстое стекло вольера исчезло. Исчезло всего на пару секунд, но этого хватило с лихвой. Дадли, навалившийся на невидимую теперь преграду всем своим весом, с оглушительным плеском рухнул прямо в бассейн к удаву.

Питон, к удивлению Гарри, даже не подумал атаковать незваного гостя. Он лишь поднял голову и посмотрел на барахтающегося в луже толстяка с выражением глубочайшей, вселенской скорби на чешуйчатой морде. Казалось, змей безмолвно вопрошал небеса: «За что мне всё это?».

В поднявшейся суматохе, пока Дурсли с воплями пытались выудить своего драгоценного сына, Гарри успел шепнуть змею быстрые извинения.

— Не переживай, детеныш двуногих, — флегматично прошипел тот в ответ. — Теперь меня переведут в подсобку, пока будут чинить этот аквариум. Хоть отдохну в тишине.

Гарри с восхищением посмотрел на мудрую рептилию. Такое величественное спокойствие посреди полного хаоса поразило его до глубины души. «Вот у кого надо учиться выдержке», — подумал мальчик, твердо решив перенять у своего нового знакомого этот дзен-пофигизм.

***

Проанализировав свои бесконечные марафоны по Литтл-Уингингу, Гарри пришел к выводу, что пора менять правила игры. Так родилась новая тактическая доктрина, которую он подсмотрел в одной телепрограмме про животных и мысленно окрестил операцией «Бешеный Барсук».

Суть маневра была до гениальности проста и строилась на чистой психологии. Гарри решил прекратить бесконечные бега. Вместо того чтобы удирать, сверкая пятками, он разворачивался лицом к опасности и первые несколько секунд вёл себя как загнанный в угол дикий зверь. Он бросался на ближайшего противника с яростью берсерка: в ход шли кулаки, локти, зубы и любые подручные средства.

Цель была не в победе — Гарри прекрасно понимал весовые категории, — а в нанесении максимального урона за минимальное время. А после этой вспышки агрессии, когда усталость начинала брать своё, он мгновенно падал на землю, сворачивался в плотный защитный клубок, закрывая голову руками, и молча принимал удары, пока нападавшим не надоедало.

Результат не заставил себя ждать. Даже до заторможенного сознания Дадли и его свиты — обладателей интеллекта табуретки — начало доходить, что их любимая забава «Охота на Ненормального» перестала приносить удовольствие. Раньше это был азарт погони. Теперь же всё сводилось к тому, что сначала ты рискуешь получить болезненный синяк или укус от взбесившегося кузена, а потом вынужден просто пинать молчаливый, безучастный сверток на асфальте. Никаких тебе криков, никаких мольбы о пощаде. Скука смертная.

К тому же, Гарри наловчился бить больно и точно. После того как Пирс пару раз ушел домой с разбитым носом, а сам Дадли получил чувствительный пинок по голени, энтузиазм банды резко угас. В их примитивном мире риск получить сдачи напрочь убивал весь спортивный интерес.

В итоге стая трусливых гиен капитулировала перед стратегией барсука. Они признали физический контакт нерентабельным и перешли к тактике дистанционного боя, ограничиваясь выкрикиванием гадостей с безопасного расстояния.

Именно такого расклада Гарри и добивался. Слова, в отличие от кулаков Дадли, синяков не оставляли, а к яду в свой адрес он давно выработал стойкий иммунитет.

***

Для Дурслей визиты Гарри к соседке были лишь вопросом логистики: когда они уезжали развлекаться, «мальчишку» нужно было куда-то сдать на хранение, словно чемодан без ручки. Они и не подозревали, что для самого Гарри, чьей второй натурой и главной жизненной философией стала священная лень, дом миссис Фигг превратился в настоящий санаторий.

Старуха была восхитительно безумна. Её жилище, пропитанное вечным духом вареной капусты, жило по законам, которые Гарри ценил превыше всего: здесь от него требовалось абсолютное, тотальное бездействие.

Пока миссис Фигг, шаркая в стоптанных тапках, заводила свою привычную шарманку, Гарри с чистой совестью переходил в режим энергосбережения. Старуха напоминала сломанный проигрыватель: её байки ходили по замкнутому, до боли знакомому кругу. Едва завершался эпос о том, как Тибблс загнал на дерево почтальона, тут же начиналась ода невероятной пушистости Снежка, чтобы через пять минут плавно перетечь обратно к героическому Тибблсу.

Впрочем, у этого «дня сурка» был один жирнейший плюс, который Гарри ценил превыше всего. Убаюканная собственным монотонным бубнежом, миссис Фигг имела обыкновение стремительно отключаться. Ещё секунду назад она с энтузиазмом тыкала узловатым пальцем в фотографию на стене, а в следующее мгновение уже мирно похрапывала, уронив голову на грудь прямо в своём продавленном кресле. Для Гарри эти моменты внезапного сна были лучшей частью визита: никаких кивков, никакой вежливости — только чистая, концентрированная лень в тишине.

Гарри с радостью принимал на себя роль стационарного отопительного прибора. Он плюхался в кресло и замирал, позволяя Мистеру Лапке, Хохолку и прочей шерстяной братии использовать себя в качестве мягкой мебели. Это было идеально: минимум движений, максимум комфорта. Единственным трудом, омрачавшим эту идиллию, была необходимость иногда насыпать корм в миски или лениво вычесывать питомцев.

Глядя на вальяжно развалившихся котов, которым даже не нужно было держать ложку, чтобы поесть, Гарри испытывал глубокое, почти родственное чувство зависти. Быть гостем у миссис Фигг было прекрасно, но быть котом у миссис Фигг — вот она, недостижимая вершина эволюции лени.

***

Странности начали просачиваться в обыденную жизнь Тисовой улицы за пару дней до дня рождения Гарри. Поначалу это были едва заметные трещины в привычном укладе, но именно с того утра реальность, казалось, окончательно дала течь.

— Почта, Дадли, — буркнул дядя Вернон, не утруждая себя тем, чтобы выглянуть из-за газетной баррикады.

— Пусть Гарри сходит, — привычно заныл Дадли, не отрываясь от поглощения бекона.

— Гарри, принеси почту, — скомандовал Вернон, механически переадресовывая приказ.

Гарри медленно, с достоинством опытного дипломата, опустил вилку. Он мгновенно просканировал обстановку, оценивая уровень угрозы. Дядя был расслаблен, сыт и ленив. Это был идеальный момент для тонкой психологической игры.

— Конечно, — отозвался Гарри с обезоруживающей готовностью, но при этом даже не пошевелился. — Через минуту. Только доем этот тост.

В этом и заключался его коронный гамбит. Гарри давно усвоил: искусство уклонения от работы не в том, чтобы сказать «нет», а в том, чтобы согласиться так, что заставить тебя выполнить задачу станет сложнее, чем сделать это самому (или найти другую жертву). Он знал, что Вернон — человек действия только на словах. Вставать, орать, вытаскивать племянника из-за стола — всё это требовало колоссальных энергозатрат, на которые дядя с утра был попросту не способен.

Вернон опустил газету, сверля племянника тяжелым взглядом. Гарри невозмутимо жевал, всем своим видом демонстрируя покорность, отложенную на неопределенный срок. В воздухе повисла немая дуэль двух лентяев. Вернон взвесил «за» и «против»: ждать, пока паршивец дожует, было невыносимо, а устраивать скандал — утомительно.

— Петунья, — проворковал этот массивный монумент лени, переключая регистр на приторно-сладкий и поворачиваясь к жене. — Дорогая, ты не принесешь почту? А то эти двое, кажется, слишком заняты пищеварением.

Гарри едва слышно выдохнул, спешно маскируя тень победной улыбки очередным куском тоста. Он вернулся к трапезе с чувством глубокого профессионального удовлетворения. Мир заблуждался, считая лень уделом пассивных натур; на самом деле, качественное уклонение от обязанностей требовало стратегического мышления, тонкого расчета и немалых усилий для поддержания репутации безнадежного лоботряса.

Впрочем, вселенная в то утро приготовила для него изощренную шутку. Если бы Гарри хоть на долю секунды мог предположить, _что_ именно лежит на коврике в прихожей между счетом за электричество и рекламным буклетом, вся его хваленая стратегия рассыпалась бы в прах, и он сам помчался бы к двери быстрее ветра.

Утренняя идиллия рухнула ровно в тот момент, когда тетя Петунья вернулась с корреспонденцией. Дядя Вернон, пробежав глазами одно из писем, вдруг побагровел и начал извергать проклятия с интенсивностью вулкана, а через минуту к нему присоединилась и визжащая от ужаса супруга.

Гарри, верный своей тактике «энергосбережения», пропустил большую часть их истеричных воплей мимо ушей, воспринимая их как привычный фоновый шум. Однако даже сквозь защитный барьер безразличия просачивалось нечто странное: слово «ненормальный» сегодня звучало в его адрес пугающе часто, затмив даже классическое «ленивый».

Итогом этого концерта стал совершенно абсурдный финал: его вышвырнули из чулана... прямо во вторую спальню Дадли.

Гарри стоял посреди комнаты и пытался найти в происходящем хоть крупицу логики. Его только что яростно отчитали (кажется, причиной было то загадочное письмо?), но вместо наказания наградили расширением жилплощадью? Это что — изощренная кара? Неожиданное поощрение? Или у Дурслей окончательно потекла крыша?

Он оглядел свои новые владения и страдальчески простонал.

Комната была в разы больше чулана, что с точки зрения его жизненной философии означало настоящую катастрофу: площадь уборки выросла в геометрической прогрессии. Вдобавок добрая половина пространства была забаррикадирована горами сломанного хлама, который Дадли складировал здесь годами.

Сомнений не было: разгребать эти авгиевы конюшни придется именно ему. Добрых два десятка рейсов до мусорного бака с охапками пластиковой рухляди — перспектива, от которой заранее начинала ныть спина. В голове мелькнула крамольная мысль: может, стоило всё-таки пересилить себя и принести ту проклятую почту? По крайней мере, тогда он бы хоть понимал, за какие грехи (или заслуги) его сослали в этот склад поломанных игрушек.

Впрочем, природная смекалка быстро взяла верх над унынием. Гарри прищурился, оценивая кучу мусора не как проблему, а как ресурс.

Если потратить немного времени — совсем чуть-чуть, без фанатизма, — подшаманить то, что кузен не успел доломать окончательно, и незаметно вынести это из дома... Местные школьники или владелец комиссионки с руками оторвут «почти новые» гаджеты.

Мысль о приятной тяжести лишней наличности в кармане определенно скрашивала горечь от предстоящего таскания тяжестей вниз по лестнице.

***

Последующие дни на Тисовой улице превратились в сюрреалистичную хронику осадного положения. Вопреки жалким попыткам Вернона забаррикадировать реальность, поток нежданной корреспонденции не просто не иссяк — он превратился в стихийное бедствие.

Дом атаковали не только конверты, лезущие из всех щелей, но и их пернатые курьеры. Совы были повсюду. И если поначалу это казалось забавным, то очень скоро Гарри возненавидел этих птиц лютой ненавистью. Причина была прозаична и эгоистична: птицы, не стесняясь, гадили где попало. Глядя на загаженный забор и побелевшие от помета карнизы и окна, Гарри с ужасом понимал: оттирать всё это придется именно ему. Перспектива генеральной уборки пугала его куда больше, чем вопли дяди.

А воплей хватало. Петунья упражнялась в ультразвуковом визге, Вернон извергал проклятия, а Дадли безуспешно пытался втиснуть свои габариты под журнальный столик, явно не рассчитанный на укрытие туши такого размера.

В этом хаосе Гарри всё же улучил момент и выхватил один из конвертов. Текст гласил, что его ждут в Школе Чародейства и Волшебства. Первой реакцией был скепсис: «Бред сумасшедшего». Но стоило ему оглядеться по сторонам — на летающие письма, беснующихся сов и дядю, выдирающего остатки усов, — как пазл сложился. Обыденная логика тут явно вышла в окно. Магия была единственным разумным объяснением творящегося абсурда.

Осознав это, Гарри принял стратегическое решение: не делать ровным счетом ничего. Зачем напрягаться, ловить письма? Волшебники явно взялись за дело всерьез, и раз они так настойчивы, то рано или поздно добьются своего. Куда приятнее (и энергоэффективнее) было сидеть в сторонке с невинным видом, наблюдая, как рушится психика Дурслей.

Апогеем дядиного безумия стал экстренный план эвакуации. Вернон, окончательно слетевший с катушек, потащил семейство на край света. Бесконечная поездка в машине сменилась чем-то совсем уж неожиданным: переправой на шаткой весельной лодке.

Гарри угрюмо кутался в тонкую куртку, глядя на свинцовые волны, и... На маяк! Они серьезно поперлись на старый, продуваемый всеми ветрами маяк посреди моря, просто чтобы не получать почту. Когда лодка уткнулась в камни, и на землю опустились сырые, промозглые сумерки, Гарри мог думать лишь об одном: насколько же сильно дядя Вернон боится магии, если готов добровольно променять уютный диван на эту мокрую скалу.