Лес переменчивых огней

Раннее утро окутало железнодорожную станцию густым туманом, который сливался с клубами пара, поднимающимися от рельсов. Станция стояла на краю сектора Крома — когда-то перегрузочного узла, ныне переоборудованного в форпост наблюдения. Эта внутренняя граница Предела Последней Надежды примыкала к Зелёной Зоне — рубежу между обжитыми землями и Лесом — территории, где цивилизация кончалась, и начиналась неизведанная зона. Металлические навесы, опоры, осветительные мачты — всё здесь дышало сыростью, усталостью и ожиданием.

Пар медленно поднимался от рельсов, обволакивая землю плотными, извивающимися клубами. Пар скользил по сапогам рабочих, словно цепкие щупальца чего-то невидимого и ледяного. В тумане едва угадывались опоры и силуэты тележек. Из-за складов доносился приглушённый скрежет — как будто кто-то волок тяжёлую железяку. Звук то прерывался резким щелчком, словно трескалось дерево, то снова растворялся в паровом мареве. Над головой раздавался звон капель с металлической крыши — словно кто-то бил по цинковому барабану. Всё это создавало ощущение нереальности — казалось, сама станция дышала и наблюдала за теми, кто осмеливался войти в Лес.

Тяжёлое дыхание сломанной машины сопровождалось тонким свистом перегретых клапанов и шорохом оседающей влаги на стальных плитах. Изредка раздавался скрежет, когда вагонные муфты вздрагивали от перепадов давления. Где-то под платформой застонала труба, жалуясь на ранний час. В тумане слышались крики — кто-то звал погрузчиков, кто-то ругался. Эти звуки тонули в сыром воздухе, становясь призрачными, как далёкие сны. Над всем этим звучал слабый, но настойчивый скрежет железа о железо — напоминание о том, что поезд готовится к отправлению.

У грузовых ящиков собрались три экспедитора. Молодой — с хмурым лицом и заломленной пилоткой — сжимал в руках фонарь и нервно поглядывал в сторону Леса. В свете фонаря казалось, что чаща подрагивает, словно дышит в ответ.

— Говорят, в прошлый раз один караван пропал целиком, — дрожал его голос. — Ни сигнала, ни звука. Из чащи выехала только одна повозка — пустая.

— Брехня, — отрезал старший, морщинистый, в плаще с заплатами. — Я в том рейде был. Сигнальщики свернули в болото. Но да, вернулись только двое.

— А теперь мы туда идём? — тихо спросил молодой, глядя на свои сапоги, будто надеялся, что те развернутся сами.

— Туда. С нами Геллой, у него нюх, как у матери, — старший кивнул. — И капитан раздобыл карту, новёхонькую. Не заблудимся.

У походной кухни стоял повар Пентл, лениво ковыряя в ногтях. Его лицо в пару казалось размытым, будто само время не решалось фиксировать его черты. Он не спал уже несколько часов. Рядом сидел сторож Вельм — сутулый, с мешками под глазами и взглядом, которым можно было выжечь дырку в тумане. Он отхлёбывал из фляги и смотрел в лес, словно ожидал чего-то страшного.

— Они опять поздно грузятся, — пробурчал Вельм. — Вчера пар был хуже обычного. Густой, как зола.

Пентл пожал плечами:

— Зато вон, фонарщики пошли. Значит, точно доедут. Девка у них — рыжая, с косой. Огонь. Как зарядится — не остановишь.

Вельм фыркнул:

— Это та, что с Шаиком? Посмотрим, как она будет шутить, когда мох по пояс зарастёт.

Тем временем на главной платформе началась перегрузка. Сама станция — полузаброшенный перегрузочный узел эпохи Первых Линий — представляла собой сложный комплекс зданий из чёрного кирпича, обшитого бронзой и листовым металлом. Высокие арки, витражные пролёты, заклёпанные башни над диспетчерскими — всё хранило отпечаток ушедшего инженерного величия. Некогда построенная для обслуживания дальних путей, станция Крома теперь служила передовой опорной точкой, соединяющей мир порядка с непредсказуемостью Зелёной Зоны. Кранщики, закутанные в масляные куртки, переговаривались через мегафоны, почти вслепую — густой туман забирался даже под козырьки фонарей. Ящики с надписью «ОПАСНО» перемещались удивительно плавно, несмотря на вес, скользя по ржавым рельсам и платформам, обросшим мхом. Погрузка шла в ритме старого механизма, скрипящего, но слаженного — как всё здесь, в секторе Крома: вечно на грани отказа, но пока живого.

На одном из ящиков сидел молодой экспедитор — небритый, подуставший, но всё ещё бодрый. Он постукивал каблуком по крышке и тихо насвистывал — глухо, будто проверяя, дышит ли станция в ответ.

— У них опять заклинит плиту, — сказал он погромче, чтобы погрузчик услышал.

— Ага, — буркнул тот. — Потом всё разгребай. Лучше бы дали день на подготовку.

Старший диспетчер шёл мимо, тяжело ступая по влажным доскам настила. Его полутёмные очки казались непроглядными на фоне напряжённого лица, изрезанного морщинами и шрамами. В руках он держал блокнот с кожаной застёжкой и время от времени что-то записывал. Губы были плотно сжаты, а пожелтевшие зубы резко выделялись на фоне серой кожи.

У центрального трапа стояли трое. Высокий худощавый Киф с бледным лицом и тёмными волосами, стянутыми в хвост алой лентой. Его настороженные глаза выискивали подвох в воздухе, полном предгрозового напряжения. В руках он держал старую карту — потёртая, с масляными пятнами и следами правок, — сверяя её с чем-то, видимым только ему.

Рядом стояла Ризио — коренастая девушка с веснушками и рыжей косой, окончившая Академию Фонарщиков с отличием по направлению боевой инженерии. Её специализацией были подрывные работы, но в секциях знали: она разбиралась в карте не хуже картографов. Несмотря на происхождение, сумела поступить — и закончила курс первой. Её лицо было румяным, в обычный день она смеялась легко и звонко, но сейчас молчала, сжимая походный портфель с военными застёжками. На ней был плотный шерстяной плащ, касавшийся грязного настила, и сапоги с медными накладками.

Позади возвышался Хош — широкоплечий мужчина с жёсткими чертами лица и ярко-голубыми глазами. Он стоял молча, сведя руки за спину, как на построении. На его воротнике поблёскивала эмблема Академии Фонарщиков — ворон в кольце из шестерёнок, символ дисциплины и выучки. Он был одним из немногих, кто прошёл стажировку в Центральной Механослужбе и вернулся — не по приказу, а по выбору. — ворон в кольце из шестерёнок, символ дисциплины и выучки.

— Слышишь? — прошептала Ризио, чуть подаваясь вперёд.

Киф кивнул. Где-то в лесу раздался треск, словно лопнула кора на дереве. Или кто-то глубоко, медленно вдохнул.

И в этот момент на краю станции завыла сирена — два коротких гудка, вибрацией разрезавшие туман. Люди бросились к ограждению, но лес остался прежним. Только стал тише и плотнее, как набухающий узел.

Туман сгустился, и из его глубины донёсся странный звук — словно кто-то хрипло смеялся или что-то древнее надломилось. Птицы на столбах, с вкраплениями меди в оперении, взвились в воздух и закружили над платформой.

Киф ощутил, как что-то холодное скользнуло по его затылку. Он обернулся — за спиной была только Ризио. Её улыбка исчезла, глаза были широко раскрыты.

— Они тоже это слышали, — прошептала она.

Гудки повторились: один длинный, один короткий. В Кроме это означало не только сигнал — но и предостережение, приказ к немедленным действиям.

— Начинаем загрузку! Живее! — раздался крик, и движение возобновилось. Но теперь в нём чувствовалась нервозность — как у потревоженного улья, когда запах дыма уже витает в воздухе.

Киф посмотрел на край платформы. В тумане блеснул красный огонёк — маяк экспедиции, закреплённый на флагштоке пограничного состава. За ним — высокие фигуры в тяжёлых плащах, лица скрыты под чёрными щитками. Экипаж ждал — словно тени старых легенд, что бродили по границе Леса.

Он не знал, вернётся ли — но точно понимал: с момента выхода он станет частью линии, а не человеком. Здесь не дают обещаний. Здесь дают только направление. Но впервые за много недель в груди зашевелилось нечто — и страх, и решимость.

Где-то вдали, за Лесом, сверкнуло белое — словно небо на миг подмигнуло сквозь утренний мрак. Или это была иллюзия?

Последний сигнал прозвучал, и воздух стал гуще. Люди на миг замерли, затем начали действовать слаженно — как отлаженный механизм. Телеги заполнили пути, лебёдки заскрипели, цепи затрещали. Тени колыхались в парах — словно духи Леса вышли на прогулку, а сама станция — ветхая, но ещё держащая форму — наблюдала с высоты своих башен.

Фонари на длинных стержнях раскачивались, свет ложился лоскутами, то высвечивая лица, как вспышки старого магний-света, то утопляя их в сером полумраке: изнурённые, решительные, напряжённые. Всё — ремни, застёжки, портфели, карты, линейки, мешки — укладывалось быстро и точно. Лёгкий дождь, почти невидимый, придавал всему ржаво-серебристую мягкость — как у старого чертежа, чьи линии начали расплываться на пожелтевшей бумаге.

Кром был построен в другое время: в эпоху, когда инженерия была почти верой. Его башни, ещё помнившие первые локомобили, теперь заросли мхом и гнилью. Фронтоны со львиными головами, облупленными и поросшими лишайником, и осветительные мачты в виде гербовых копий с позеленевшими навершиями едва различались сквозь туман — словно станция не просто старела, а стиралась из времени. Часть зданий была занята экспедиционным управлением Пограничного Контура, часть — закрыта печатями Совета Согласования Карт и Маршрутов. Остальное — отдано под склады, мастерские и казармы.

В воздухе витал запах железа, прелой ткани, промасленного дерева и тёплого хлеба. И ещё — чего-то древнего, словно камни у подножия Леса испаряли тревогу.

Фонарщики суетились. Молодой парень обжёг ладонь о короб с тлеющим гелиосом и выругался.

— Опалишь фитиль — пойдёшь пешком! До самой «Шестой Лестовки»! — отрезал старший, прищурившись через линзу монокля.

У трапа Киф наблюдал за погрузкой. Сумка с инструментами висела за спиной, карту он прижимал к груди. Пальцы сухие, ногти обломаны, на левой руке — чернильные пятна, след последних поправок маршрута.

Ризио шагнула в сторону, помогла поднять ящик. Пошутила с погрузчиком — тот улыбнулся, но тут же стал серьёзен, заметив её нашивку.

— Говорят, на третий день Лес начинает говорить, — шепнул он. — Только не повторяй — он тогда запомнит.

Ризио улыбнулась, но в глазах мелькнула тень — как отблеск давно услышанного и спрятанного.

Хош подошёл к механикам у задней сцепки. Ось клинила, и ночной скрежет не прекращался. Он молча помог подтянуть болт. Один из механиков хлопнул его по плечу:

— Вот такого бы командира! Молчаливый, но толковый.

— Просто хочу, чтобы всё работало, — тихо ответил Хош и пошёл к трапу. Его шаг был уверен, будто он двигался не к поезду, а к назначению.

Повар Пентл раздавал пайки, следя, чтобы никто не взял лишнего. Два мальчишки спорили о щупе для почвы. Женщина-регистратор подчёркивала записи синим карандашом, время от времени вытирая очки рукавом с заплаткой.

Над платформой вспыхнула сигнальная ракета — светлая, размытая дождём. Люди подняли головы. Это значило: «Погрузка завершена. Готовьтесь к отходу».

Станция дышала механикой: шестерни, лифты, ограничители, пар. Датчики давления трещали, плунжеры подрагивали. Всё это создалось временем, ошибками и потом. Станция жила руками, рычагами, металлом. До сих пор ходили слухи, что под платформой сохранились старые коридоры — с запертой техникой, ржавыми блоками управления, автономными генераторами и машинами, чьё назначение давно забыто. Ни одна из этих систем не была отмечена в актуальных схемах, будто станция сама скрывала прошлое под слоями пыли и легенд.

И всё же сейчас казалось: она затаила дыхание.

Киф коснулся пальцами лба, затем груди, прижимая карту. Он повторял этот жест перед каждым выходом. Не молитва — память. «Каждая дорога начинается не с шага, а с точки на карте. Помни, куда идёшь».

Ризио потянулась, улыбнулась Кифу. Он кивнул. Её лицо озарилось светом, будто на миг туман расступился перед нею.

Капитан Алан вышел вперёд:

— На борт!

Отмеченные в списке бросились к трапу.

Состав, к которому они поднимались, принадлежал к типу бронированных экспедиционных линий. Каждый вагон — заклёпанный, с броневыми накладками и утяжелёнными ободами — напоминал крепость на колёсах. Обшивка — из комбинированного металла с прослойкой жаростойкой керамики, стекла — армированные, а под корпусом — автоматические амортизаторы, созданные Инженерным Союзом Ардгласса. Паровые котлы, работающие в тандеме с угольной и гелиосной тягой, издавали ровный пульс, похожий на дыхание живого зверя. Этот поезд был не просто транспортом — он был щитом, последним гарантом возвращения с той стороны карты, где уже не действуют границы Предела.

Киф подошёл первым. Он ловил едва ощутимые вибрации металла — будто станция прощалась, передавая напряжение в кости — словно к пульсу живого существа. За ним — шаги Ризио, Хоша, остальных.

Он думал только: «точка», «точка», «точка».

Было ли это началом пути или его последней вехой — не имело значения.

Поезд тронулся.

Платформа исчезла в тумане, скрежете, стуке и затаённом эхе.

А Лес впереди расправил поросшие мхом плечи.