Лесной старец

Лесной старец

В те времена, когда Россию мерили верстами, а не скоростью, в глухих саровских лесах жил старец, которого звали Серафим. Имя его означало «пламенный», и огонь этот горел не сжигая, а согревая души заблудших и утешая страждущих. Но был в нём и другой свет — тихий, ровный, словно от неугасимой лампады перед древней чудотворной иконой. Это была благодать.

Он жил в простой лесной келий, а вокруг простирался великий, молчаливый лес. Деревья здесь были его первыми собеседниками, а медведи да волки — первыми послушниками. Говорили, что звери, как и люди, чувствовали исходящую от него любовь и покорялись ей.

Медведь, огромный, как горный валун, приходил к его избушке. Старец выходил с ломтем хлеба, протягивал его зверю и ласково говорил:
— На, Миша, покушай.

В этом не было чудачества — лишь простое, ясное знание: всякая тварь ждёт ласки и молитвы. Благодать делала тварь ручной, а дикое — мирным.

Но главное чудо отца Серафима было не в этом. Главное чудо заключалось в том, как он встречал каждого человека. Не было для него «случайных» людей. Паломник, забредший в его лесную глушь, купец, приехавший за благословением, крестьянин с своей бедой — для всех у него находилось одно и то же радостное приветствие, ставшее его духовной визитной карточкой:

— Христос воскресе, радость моя!

Он говорил это не только на Пасху — в самый разгар лета и в лютую зимнюю стужу. Говорил так, будто только что увидел воскресшего Христа и не мог скрыть своей безмерной радости. Эти слова падали на уставшее сердце, как тёплые капли апрельского дождя, заставляя его оттаивать и раскрываться навстречу свету. Сама благодать, казалось, струилась в них, омывая душу и наполняя её неизъяснимым покоем.

Однажды к нему пришёл купец, обременённый тяжбой и денежными заботами. Он шёл через лес, и мысли о неправедных конкурентах и невыгодных сделках скрежетали в голове, как ржавые цепи. Сердце его было чёрным и каменным.

Увидев старца, купец начал длинный, запутанный рассказ о житейских невзгодах. Отец Серафим слушал, улыбаясь, и взгляд его был обращён куда‑то поверх голов — в самое небо. Лицо озаряло тихое, незримое сияние, будто сам воздух вокруг звенел от безмолвной радости.

И вместо ожидаемых советов или осуждения старец вдруг перебил его, сияя:
— Христос воскресе, радость моя!

Купец, сбитый с толку, машинально пробормотал в ответ:
— Воистину воскресе…

В этот миг с ним случилось нечто странное. Вся его злоба, все расчёты и тревоги вдруг показались мелкими и ничтожными, словно пыль, сдуваемая с ладони. Он смотрел в сияющие, полные безграничной любви глаза старца и не мог вспомнить, зачем так волновался.

Благодать коснулась его сердца — и камень растаял. Купец вышел из леса другим человеком: не с решением своей тяжбы, но с твёрдым намерением больше не тягаться, а жить в мире и уповании на Бога. Он нёс в себе тот самый тихий свет, который получил в дар, сам того не ведая.

В этом и была вся мудрость Серафима Саровского. Он не читал длинных проповедей. Он просто был живым свидетельством того, что Христос действительно воскрес, что смерть побеждена, и поэтому никакая житейская скорбь не может отнять у человека главную радость — радость встречи с Богом. И эта встреча всегда оставляла в душе частицу той самой благодати, что преображала жизнь.

Когда он стоял на коленях на своём камне в глуши леса, совершая тысячу земных поклонов, или кормил медведя, или приветствовал усталого путника — он везде и всегда нёс одно: пасхальную весть. Весть о том, что за любой зимой следует весна, за любой смертью — воскресение, а за любой скорбью — утешение для тех, кто верит и любит.

И каждый, кто к нему приходил, уносил с собой не только совет, но и каплю того дивного света, который делал его путь — каким бы трудным он ни был — светлым и радостным.

— Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи, — говорил он.

И в его лице эти слова были не теорией, а самой жизнью. Жизнью лесного старца, который стал всем родным, потому что для каждого у него находилось одно простое, самое главное слово:

— Радость моя!

И это слово было полно благодати.