Лестрейд. Рыжий... Честный... Инспектор

19 июня 1881-го, поместье лорда Эшкомба (округ Уэст-Йоркшир)

Дверь, ведущая в комнату малютки Констанции (хотя малюткой в доме её звали скорее по привычке — в прошлом месяце дочери лорда от первого брака исполнилось семнадцать, и она уже была помолвлена), с треском распахнулась.

Лорд Эшкомб — высокий, чуть полный мужчина в том возрасте, который принято считать расцветом мужским сил и возможностей, вылетел из комнаты дочери подобно пробке из бутылки шампанского, едва не сбив с ног горничную — Агнес Флайт.

Уже шесть поколений Флайтов не на страх, а на совесть прислуживали в этом доме, мужчины — в качестве дворецких и лакеев, а женщины — как горничные, портнихи и прачки, но никто и никогда прежде не видел представителя славного рода Эшкомба в таком раздрае чувств.

Как позже заявила Агнес на допросе: «на лорде Эшкомбе в тот миг лица не было».

Хлопнула ещё одна дверь, на сей раз в кабинете.

Хозяин поместья мог пропадать в нём сутками, особенно после той ужасной истории с пропажей и гибелью его младшего сына от второго брака Уильяма. Два года назад трёхмесячный Уилл — любимец отца и матери, исчез из своей колыбельки, его нашли только на утро следующего дня, в саду, с перерезанным горлом.

Полиция, как всегда, показала себя только с самой худшей стороны.

Это был сущий кошмар для всех Эшкомбов.

Лорд буквально в один день поседел, его роскошная тёмная шевелюра приобрела пепельный оттенок, молодой ещё и некогда полный сил мужчина разом осунулся и постарел на добрый десяток лет.

Ещё более трагичные перемены стались с его супругой — матерью маленького Уилла. Несколько месяцев она не вставала с постели и не желала никого знать.

Два долгих года, которые могли показаться для Эшкомбов вечностью, семья зализывала раны, приходила в себя.

И тут — новый удар: тяжелая болезнь Констанции, которая вдруг начала обильно кашлять кровью.

Консилиум лучших врачей Англии вынес вердикт, больше похожий на смертный приговор.

Отец категорически не пожелал в него верить, этим вечером он направился в опочивальню дочери, чтобы приободрить Констанцию и поднять дух. Всё-таки в ней текла благородная кровь Эшкомбов, и никто из них не сдавался ни при каких обстоятельствах.

В течение долгих часов за плотно закрытыми дверями комнаты шёл их разговор, после которого глава дома и выскочил мрачнее тучи.

Он заперся в своём кабинете, достал из бара бутылку любимого виски, плеснул на два пальца в стакан, выпил одним махом, а потом сел за письменный стол, положил перед собой несколько чистых листков бумаги, взял самое острое перо и, макнув кончик в чернильницу, принялся быстро писать каллиграфическим почерком, коим славились Эшкомбы. Письмо его предназначалось шеф-констеблю Лидса — третьего по населению города Англии и первого, что касается всего остального, в Уэст-Йоркшире.

Адресатом следующего письма стала редакция одной из газет.

Лорд снова налил себе виски — на сей раз щедро, до краёв, и одним махом отправил всю порцию в рот, даже не покривившись от отвращения.

Немного посидев, обхватив сильными руками седую голову, он принял самое важное и последнее в своей жизни решение.

Выдвинув ящичек стола, лорд Эшкомб достал тщательно смазанный револьвер, забил весь барабан патронами, поднёс дуло к виску и нажал на спусковой крючок.

23 июня 1881-го, кабинет шеф-констебля Лидса (округ Уэст-Йоркшир)

Только у себя на работе шеф-констебль Лидса — полковник Уилкинс мог предаться любимому пороку: курению трубки. Дома за его привычками с маниакальной тщательностью следила жена.

Начитавшись медицинских журналов, что денно и нощно трубили о вреде курения, она делала всё, чтобы из дома бесследно исчезал, купленный в магазине братьев Коуп их фирменный табак Cut Cavendish, который так любили английские простолюдины (солдаты, моряки, портовые грузчики, разнорабочие) и… главный полицейский Лидса.

Лишь в своём кабинете Уилкинс снова чувствовал себя человеком, которому необязательно вести себя подобно мелкому воришке в лавке, вечно, как говорят в их среде, «быть на стрёме» и пугаться каждого звука.

Только сегодня даже табак был не в радость. Уилкинс выглядел на редкость озабоченым, и эта озабоченность портила всё удовольствие.

— Скажите, Итан, неужели ничего нельзя сделать? — спросил шеф-констебль.

— Что вы имеете в виду, сэр? — удивлённо поднял правую рассечённую бровь Итан Беллинг, его правая рука, супер-интендант полиции Лидса.

— Боже мой… Неужели непонятно?! Как-то поубавить этот скандал что ли… — задумчиво произнёс Уилкинс, пожёвывая деревянный мундштук курительной трубки. — Сейчас он решительно не к месту.

— Боюсь, это просто невозможно, — вздохнул Беллинг. — Письмо лорда Эшкомба попало в газеты и вызвало там сущий переполох. Те, кто ещё буквально два года назад, втаптывали в грязь сержанта Лестрейда, вдруг заговорили о нём в восторженных тонах. Почитать «Дейли ньюс», так во всём Лидсе, да что там Лидс — далеко за его пределами! никогда не было никого смышлёнее этого рыжего дурака!

— Тем не менее, этот рыжий дурак оказался прав на все сто, когда заявил, что малолетнего сына лорда Эшкомба, как там его…

— Уильяма, — подсказал супер-интендант.

— Точно, малыша Билла… В общем, рыжий Лестрейд был прав и утёр нам всем нос, когда объявил, что пацана в порыве ревности зарезала его же сводная старшая сестрица.

— Констанция, сэр.

— Я помню, как её зовут, — нахмурился Уилкинс. — Два года назад Лестрейда заклевали и сам лорд, и пресса…

Беллинг хотел было добавить «и мы», но вовремя передумал, промолчав.

— Кто только не вытер ноги о сержанта, — продолжил шеф-констебль. — А лорд Эшкомб сделал всё, чтобы мы с позором выгнали Лестрейда.

Про детали можно было не упоминать. Беллинг был посвящён в происходившее. Лорд тогда подключил к делу все связи, а они у него были весьма обширные. С Уилкинсом приватно разговаривал большой чиновник из министерства. И разговор этот ещё сильнее закопал бедолагу Лестрейда.

— С другой стороны, нас можно понять: у Лестрейда не было никаких улик, только голословное утверждение, что убийца — Констанция, которая приревновала братца к родителям. Никто другой по его мнению не мог выкрасть ребёнка из его спальни и беспрепятственно вынести в сад, чтобы там прикончить… Он утверждал, что такая глубокая рана на горле должна была оставить следы на одежде убийцы и, когда узнал, что какая-то из ночных рубашек Констанции исчезла, впал в такое неистовство, что велел арестовать девочку! — пустился в не самые приятные воспоминания Беллинг.

— Да уж… Лорд Эшкомб пришёл тогда в бешенство… А теперь, когда его собственная дочь на смертном одре призналась в убийстве брата, не нашёл ничего лучше, как отправить письмо нам и в газеты, а сам свёл счеты с жизнью, — мрачно резюмировал шеф-констебль. — Теперь пресса шумит, требует восстановления справедливости по отношению к Лестрейду.

— Но что мы можем сделать для него, сэр?

— Мы?! Если честно, мне не очень-то нужен в Лидсе какой-то сержант-зазнайка, будь он хоть и три тысячи раз прав! Ему же сразу сказали и вы, и я: Джордж, не лезьте в бутылку, не будьте таким принципиальным… Во всём, что с ним приключилось, виноват только он сам!

— Согласен, сэр! Только газетчики всё равно с нас не слезут! — осторожно заметил Беллинг. — Дело-то громкое и шумное… Под угрозой репутация полиции всего округа! Мы должны что-то предпринять, как-то загладить свою вину перед Лестрейдом, даже если эта вина мнимая…

— Пропади они пропадом эти грязные писаки! — вспыхнул как спичка и тут же успокоился Уилкинс. — К счастью, появилась отличная возможность сплавить Лестрейда с глаз долой и при этом восстановить наше честное имя!

— Что за решение, сэр?! Не будет ли наглостью с моей стороны узнать детали?

— Не будет, Итан! Считайте, хоть тут нам немного повезло.

— Даже так…

— Именно. Скотланд-Ярд очень заинтересовался нашим рыжим недотёпой. У полковника Хендерсона как раз образовалась вакансия инспектора в штатском, и он очень хочет забрать Лестрейда к себе, в Лондон. Обещает жалованье — целых сто двадцать фунтов в год…

Беллинг нервно сглотнул. Сто двадцать фунтов в год — хорошие деньги для полицейского. Даже для заместителя шефа-констебля в Лидсе.

— Кстати, а этот Лестрейд… Где он сейчас? — спросил шеф-констебль.

— Боюсь, что по-прежнему в психушке, сэр, — осторожно выдавил из себя Беллинг.

2 июля 1881-го, Бедлам — Бетлемская королевская больница (Лондон)

— А у вас здесь неплохо, — простодушно протянул Беллинг, ёжась от сырости. — Ухоженный сад, клумбы, цветочки, газон подстрижен, птички поют… И кажется, это единственное место во всём Лондоне, где нет проклятого тумана.

— Так вам у нас нравится? Хотите, обследую вас и, кто знает — вдруг у вас появится возможность ещё долго наслаждаться пением здешних птиц и отсутствием тумана?

Беллинг вздрогнул.

— Доктор…

— Доктор психологии Чарльз Гиз, к вашим услугам, — склонил голову невысокий сухопарый джентльмен, облачённый в тёмный узкий сюртук. — Вы же — супер-интендант полиции Лидса Итан Беллинг… Мне успели доложить. И не принимайте близко к сердцу мои слова насчёт обследования… Мы оба — разумные люди и понимаем: это была шутка.

— Конечно-конечно, — произнёс Беллинг не самым уверенным тоном.

— Что привело в нашу обитель человека вашей профессии? Хотите, чтобы я вас проконсультировал? Ваши коллеги из Скотланд-Ярда и полиции Сити регулярно наносят мне подобного рода визиты.

— Быть может, в другой раз, — сказал Беллинг. — Вы ведь лечащий врач Джорджа Лестрейда?

— Если вам это сказали в больнице, значит, так оно и есть, — улыбнулся Гиз. — Кстати, Лестрейд тоже полицейский из Лидса… Кажется, сержант…

— Бывший сержант, — поправил Беллинг. — Я приехал сюда по поручению начальства. Оно хочет узнать, как идут дела у нашего бывшего коллеги…

— Похвально… Лучше поздно, чем никогда. Вы, кстати, далеко не единственный, кто интересуется Лестрейдом в последнее время. У меня было много гостей…

— Газетчики? — догадался Беллинг.

— Разумеется. Слетелись как стервятники!

— Что вы им сказали? — напрягся Беллинг.

— Только то, что и был должен… Сказал, что не имею права обсуждать пациентов. Врачебная этика… — гордо провозгласил Гиз.

— Приятно иметь дело с настоящим джентльменом…

— В первую очередь — с профессионалом!

— Верное замечание. А что скажете мне?

— Только то, что не сможет повредить пациенту. Не будь вы из полиции, я бы, скорее всего, даже не стал с вами говорить.

— Хорошо… Мы очертили границы дозволенного. Скажите, доктор, как он?

— Он… — Гиз задумался. — Примерно месяц назад я бы дал вам более чёткий ответ.

— За этот месяц что-то изменилось?

— Да. Лестрейд стал… другим.

— Что это значит? — удивился полицейский. — Он что — теперь нормальный?

— У этого термина довольно широкое и абстрактное толкование, но я догадываюсь, к чему вы клоните, — хмыкнул врач. — Опираясь на общее представление, Лестрейд — нормальнее нас с вами вместе взятых.

— Серьёзно?

Гиз кивнул.

— У меня большой опыт работы. Но я ещё не наблюдал столь резких перемен в человеке.

— Чем же были вызваны столь разительные перемены?

— Где-то с месяц назад с Лестрейда случился приступ. Он оказался на грани между жизнью и смертью, причём в какой-то момент мне казалось, что к смерти гораздо ближе. И, что хуже всего, по вине больницы…

Беллинг удивился.

— Вы спокойно говорите об этом мне — постороннему для вас человеку? Да ещё и полицейскому…

— Мне нечего скрывать. Я — джентльмен. Я всегда пытаюсь быть честным перед собой и людьми. Честь мундира и больницы не стоят человеческой жизни. Один из наших санитаров перепутал лекарства… — голос Гиза понизился. — Лекарство по ошибке дали Лестрейду. Произошёл приступ. Лестрейд выкарабкался, но…

— Но?

— Потерял память.

— Ужас!

— В этом как раз нет ничего удивительного. Такое бывает. Его словно отбросило на много лет назад, в детство… Он многое забыл и порой удивлялся самым элементарным вещам. Как будто его личность стёрло…

— Вы меня пугаете, доктор…

— Могу предложить успокоительное?

— Только не из рук того санитара, который перепутал лекарство, — хмыкнул Беллинг.

Лицо Гиза стало серьёзным.

— Этот человек у нас больше не работает.

— Слава богу.

— И нашему директору… Но вернёмся к господину Лестрейду. Со временем всё прошло, и он резко пошёл на поправку. Мне было бы лестно полагать, что всему виной выбранный курс лечения… Но… почему-то кажется, это не так, — взгляд доктора стал грустным. — Иной раз при общении с Лестрейдом я решительно не понимаю, кто из нас пациент, а кто — врач… Его речи полны здравого смысла, мысли порой вызывают восхищение смелостью, поступки — обдуманностью. В последние недели он много и запойно читает.

— Книги?

— Газеты. Причём, его интересует всё: от «Таймс» до «Панча». И ещё немаловажная деталь: у него вдруг прорезалось любопытство. Порой он задаёт такие странные вопросы, что я диву даюсь — откуда это в нём? И зачем?

— Наверное, затем, что всё это может ему пригодиться на его новом месте службы — в Скотланд-Ярде. Господина Лестрейда придётся выписать, причём максимально быстро.

— Что значит — максимально быстро?

— Сегодня, — твёрдо объявил Беллинг. — У меня с собой все необходимые бумаги.

10 декабря 2024-го, Санкт-Петербург (Россия)

Тёплый свет пятирожковой люстры озарил маленькую комнату, обставленную по-спартански: здесь не было даже телевизора, почти всё пространство, вместо него, занимали книжные шкафы.

Диван-раскладушка, покрытый уютным клетчатым пледом, который дед называл «шотландским», письменный стол, за ним он много и часто работал. Даже сейчас на столе лежал разобранный дверной замок и какие-то непонятные запчасти.

После выхода на пенсию, дед постоянно что-то мастерил, переделывая и подстраивая вещи под себя.

Та же настольная лампа — типичный представитель Made in China — его стараниями может и приобрела вид крайне «колхозный», зато теперь была способна служить веками. Знай только меняй лампочки.

— Знаешь, мне будет его не хватать, — грустно произнесла Ольга, красивая женщина тридцати лет.

Она была матерью трёх детей, но при этом сохранила изящную девичью фигуру.

— Мне тоже не будет хватать Максима Ивановича, — кивнул её муж. — Сама понимаешь — таких больше не делают. Кремень был, а не мужик! В Главке о нём до сих пор легенды слагают. Кстати, Оль… меня просили принести его фотографию для музея полиции… Ты не против — если я возьму эту?

Он показал на висевшее на стене выцветшее фото, на котором широко улыбался Максим Иванович Орлов, её дед… вернее, дедушка, в далёком прошлом ветеран войны, генерал-майор милиции, затем почётный пенсионер и прочая, прочая, прочая, а для неё… пожалуй самый любимый человек на свете. После мужа…

— Конечно. Он тут здорово получился, — кивнула она. — Молодой, красивый, хоть и постарше тебя.

— Сколько ему тогда было?

— Сорок пять… Как раз полковника дали.

— С ума сойти — полвека прошло, — покачал головой муж.

— Больше. Пятьдесят шесть лет, — поправила Ольга. — Дед всегда мечтал прожить больше века. И у него получилось. А теперь его нет уже целых сорок дней… И мне очень грустно.

Она сняла со стены фотографию, погладила и прижала к груди.

— Эх, дедушка-дедушка! Ну почему ты не загадал себе ещё столько же лет жизни…

— Считаешь, от него это зависело?

— От дедушки? — удивилась она. — Конечно… Он всегда держал слово.

Муж внимательно посмотрел на Ольгу.

— А ты очень похожа на него. И не только внешне.

— Знаю, — улыбнулась она. — И очень этим горда.

2 июля 1881-го, Бедлам — Бетлемская королевская больница (Лондон)

— Джордж Лестрейд… Мистер Лестрейд, я к вам обращаюсь….

Я поднял взгляд на массивную железную решётку. За ней, в коридоре, стоял мой эскулап — доктор Гиз. В сущности, не самый вредный тип из тех, что встречались на моём (или уже не моём — пока не знаю, как сказать правильно) жизненном пути.

— Вы опять о чём-то задумались? — спросил он, поймав мой взгляд. — Могу ли я знать, о чём?

— Здравствуйте, доктор.

— Здравствуйте.

— Если вас так интересуют мои мысли, то в них я пытаюсь себе представить — каково оно там, за пределами этих серых каменных стен…

— Думаю, точно так же серо, — усмехнулся Гиз. — Опять стоит туман, не видно ни зги. Но у меня хорошие новости!

— Какие? — равнодушно спросил я.

Когда ты в психушке, радостного в том мало.

— За вами приехали.

— Меня перевозят в другой дурдом? — напрягся я.

Бедлам — не место моей мечты, но есть лечебницы, по сравнению с которыми, он покажется пятизвёздочным отелем.

— Вас выписывают.

— Неужели? — заморгал я, пытаясь понять: не шутит ли почтенный эскулап или не ставит ли на мне психологические опыты как на подопытной крысе.

— Мистер Лестрейд, скажу больше: вы не только признаны совершенно здоровым, но ещё и займётесь прежним ремеслом.

— Это каким же?

— У вас опять провал в памяти?

— Нет-нет, что вы!

Вдруг «псих» передумает, и я продолжу гнить в сырых стенах Бедлама?

— Разумеется, я помню! Но хотелось бы уточнить! — я был осторожен и изворотлив как дипломат.

— Вы снова вернётесь в полицию и поступите на службу в Скотланд-Ярд! — торжественно объявил доктор.

— А генерал-майора мне снова не дадут? — напомнила о себе моя основная сущность бывшего питерского опера.

— Что?

— Нет-нет, ничего… К слову пришлось. Так я могу собираться прямо сейчас?

— Конечно можете. Я здесь ради того, чтобы сообщить это вам!