Летавиц

Господь прибрал старого пана через год после того, как Якуб, муж Иванки, утонул в реке. Не успела молодая вдова отойти от горя, как подкралась новая беда: сын прежнего хозяина, явившийся из города в унаследованное поместье.

Иванка повстречала его на лугу, когда шла с корзиной постиранного белья от реки. Земля была скользкая после дождя, мокрая трава липла к ногам, и Иванка смотрела вниз, чтобы не оступиться. Подняла она голову только тогда, когда чья-то тень легла перед ней на дорогу.

Сверху вниз на нее смотрел всадник. Блики солнца играли на золотых нитях богатого шитья его одежды. Рука, украшенная перстнями, лежала на рукояти подвешенной к поясу сабли. Моде обривать голову пан Кашпар не следовал, и из-под обитой куньим мехом шапки выбивались тёмные кудри. Светлые глаза разглядывали Иванку с наглой бесцеремонностью, а губы кривились в недоброй усмешке.

Позади хозяина держалось ещё несколько верховых. Кто-то лениво глазел по сторонам, кто-то ухмылялся.

Иванка попятилась, локтем прижимая к себе корзину. Пальцы невольно потянулись к платку, покрывавшему волосы, сжали его концы.

Пан наклонился в седле. На шапке качнулось перо чёрной цапли, закрепленное бирюзовым аграфом.

– Здешняя, значит? – спросил пан, мельком глянув на корзину с бельём.

В горле пересохло – таким острым было чувство опасности. Иванка только и смогла, что кивнуть.

– Как зовут? – спросил пан.

Говорил он негромко, но отчётливо, веско. Иванка облизнула губы. Подняла было глаза, но тут же потупилась, встретив откровенно бесстыдный взгляд. Будто сытый кот смотрит на неосторожно выбежавшего из укрытия мышонка.

– Иванка, – еле слышно произнесла она.

В голове теснились все истории, которые успели разнестись по округе о пане Кашпаре. В том, что касалось женщин, слава о нем ходила дурная. Иванка уставилась под ноги, подождала несколько секунд, и, не дождавшись новых вопросов, торопливо зашагала дальше. Она так крепко вцепилась в корзинку, что прутья больно вдавились в пальцы. Казалось, вот-вот раздастся повелительное: «Стой!» – и тогда дело плохо.

Но ее никто не окликнул, и Иванка быстро пошла в сторону домов. Позади всхрапывали лошади. Иванка мельком глянула через плечо и, похолодев, увидела, что пан Кашпар медленно едет за ней следом, поотстав на полсотни шагов. Следом тянулась его свита. Пановы дружки негромко смеялись, переговариваясь между собой. Это была неспешная, вялая, но все же охота. И загонщики не торопились, понимая, что добыче некуда деваться.

Иванка против воли ускорила шаг. Сердце стучало так гулко, будто стало вдруг вдвое тяжелее. Наконец она добралась до домишек, обогнула крайнюю хату и едва не вскрикнула от радости, столкнувшись с Восипом.

Издали Восип поглядывал на Иванку еще с юных лет, но Якубу, рослому, задорному, уступил ее без споров. А после гибели счастливого соперника стал все чаще прохаживаться мимо ее хаты. То помогал поправить покосившийся ставень, то вызывался наколоть дрова. Свататься не спешил: соблюдал чужое горе. Но нет-нет, да ронял словцо, что неплохо было бы обзавестись женой, а там, глядишь, и детишками.

Иванка делала вид, что не понимала намеков. Восип был славным малым, но куда ему было сравниться с Якубом. Да и боль от потери проходила не так быстро, чтобы спешить с поисками замены.

Но сейчас Иванка и представить не могла более желанной встречи. Она кинулась к нему.

– Восип! До хаты меня проводи?

Тот было просиял, но улыбка сразу померкла. Иванка оглянулась. Всадники появились из-за поворота. Кашпар, ехавший впереди своих товарищей, остановился и насмешливо склонил голову набок.

Иванка вцепилась Восипу в рукав.

– Проводи... – еле слышно выговорила она одними губами.

Плечи Восипа поникли.

– Пойдём, – буркнул он.

«Пусть думает, будто это муж, – говорила себе Иванка. – Может, к замужней подойти постыдится».

Она сама понимала, как призрачна эта надежда. Поговаривали, что и в отцовское поместье Кашпар перебрался так споро из-за множества обозленных братьев и отцов, оставшихся в городе. Разве смутит такого муж какой-то селянки.

И все-таки она отчаянно сжимала Восипов рукав, потому что больше ей просто не за что было ухватиться.

Всадники во главе с Кашпаром в молчании ехали следом. Они держались на прежнем расстоянии, продолжая начатую игру. Крестьяне, попадавшиеся навстречу, кланялись молодому господину и удивлённо косились на вцепившуюся в Восипа Иванку. Кто знает, что им при этом приходило на ум.

У ворот Восип остановился.

– Вот, проводил, – пробубнил он, глядя в землю.

У Иванки упало сердце. Она-то надеялась, что провожатый во двор с ней зайдёт. Но Восип отступил, как несколько лет назад, когда он без борьбы посторонился перед Якубом.

Иванка не нашла слов для ответа. Она вбежала во двор, непослушными пальцами задвинула щеколду на калитке и сама не помнила, как добралась до крыльца. Затворив дверь, она осела на пол и прикрыла глаза. Снаружи донесся наглый, глумливый смех. Иванка стиснула зубы. Страх в её сердце боролся с горькой обидой и злостью – не столько на молодого пана, сколько на Восипа, бросившего её волку на поживу. Но в глубине души будто червь точил: разве она Восипу жена, чтобы он шёл ради неё против господина? Она ему никто. Как и всем остальным. И впервые после того, как в прошлом году Якуба уволокла разбушевавшаяся река, Иванка поняла, что тот день не только опалил её сердце болью потери, но и оставил в целом мире одну, без защиты.



На следующий день о молодом пане не было ни слуху ни духу, и Иванка даже упрекнула себя за страхи. На что она сдалась красавицу-господину, у которого от девиц отбою не было! Пошутил себе и забыл, даром что шутка злой вышла.

Хотя, если б не господская забава, у Иванки ещё нескоро бы открылись глаза на Восипа. Вот и показал он свою верность. Как был в юные годы серой мышью, так ею и остался. Обида на него еще долго точила сердце. Да тут ещё подозрительные цепкие взгляды соседки, Ванды. Весь день она присматривалась к Иванке с зоркостью овчарки, стерегущей стадо. Или скорее как волк, примеривающийся к овечкам из кустов. И от этого Иванке становилось ещё досадней.

А ещё через день молодой пан Кашпар, один, без свиты, неспешно проезжал вдоль домов, и разволновавшиеся девчонки исподтишка поглядывали на его тонко очерченное лицо, статную фигуру и богатый наряд, расшитый золоченым орнаментом и украшенный бирюзовыми пуговицами.

Но Кашпар и не оглядывался на легкую добычу. Его вороной конь остановился у ограды Иванкиной хаты.

Кашпар насвистывал песенку, будто занятый своими раздумьями. Светло-синие глаза с показной небрежностью скользнули по кронам деревьев, по кровле дома и остановились на Иванке, окапывавшей яблоню.

– Здравствуй, Иванка, – по своей привычке негромко, но отчётливо проговорил Кашпар.

Иванка едва не выронила из рук лопату.

– Здравствуйте, господин, – пробормотала она. Горло сдавило.

– Сама работаешь? – мягко поинтересовался Кашпар.

– Сама.

Слова давались с трудом. День стоял жаркий, и Иванка, работая, высоко закатала рукава. Под взглядом Кашпара она покраснела и торопливо одернула их, прикрывая руки.

– Я слышал, муж у тебя утонул?

Голос был полон сочувствия. Кашпар смотрел на неё участливо, серьёзно, и только что-то неуловимое то ли в развороте плеч, то ли в изгибе губ или во взгляде заставляло насторожиться.

– Правду говорят, – откликнулись Иванка.

За соседской оградой зашуршали ветки. В зарослях бузины мелькнул среди зелени расшитый пестрый платок. Иванка стиснула зубы. Никак, нелёгкая Ванду принесла.

– Скучаешь, наверное, одна, – протянул пан Кашпар. Светлые глаза издевательски сощурились.

Иванка молча опустила голову, надеясь, что никто не видит краску стыда и гнева, прихлынувшую к щекам. Сорвать бы платок с головы, чтобы наглый юнец увидел седые нити в её волосах. Если не усовестится, то, может, хоть интерес потеряет к женщине старше его самого.

Не решилась.

Но в этот раз и так обошлось. Пан Кашпар поглядел куда-то вдаль, словно высматривая новую забаву, усмехнулся, присвистнул и, ударив пятками коня, помчался дальше. Иванке стало чуть легче дышать, но она спиной ощущала любопытный взгляд из буйной зелени у ограды. Не оглядываясь, подобрала плотный ком земли и с силой кинула через плечо. В бузине глухо ойкнули, и по листве пробежал торопливый удаляющийся шорох.


Вечером, когда стемнело, всадники промчались по улице, разгоняя факелами мглу. Громкий хохот и пьяные выкрики разбудили крестьян, но никто не отважился высунуться из дома. Иванка видела через щель в ставнях, как один из всадников поставил коня на дыбы у её ограды. Мечущиеся огни не дали разглядеть его лица, но и так было понятно, кто это.

На улице уже давно все стихло, смолк и беспокойный шорох в домах. Одна Иванка сидела под окном, обхватив руками колени, и с тоской думала о том, что Якуб не успел оставить ей даже дитя, чтобы ей не было сейчас так одиноко.



На другой день Иванка не единожды ловила на себе хмурые взгляды соседей. Всё, видно, догадались, ради кого нагрянули на сонную улицу ночные бедокуры. Ванда бегала по дворам и шепталась с бабами.

Иванка не выдержала. Едва ослабел полуденный зной, отправилась к Юзефе.

За глаза Юзефу звали Паучихой. Приземистая, молчаливая, она быстрой тенью проскальзывала вдоль ограды, и видны были только сухонькие, но цепкие пальцы, которыми она придерживала у шеи неизменный чёрный платок.

Юзефы остерегались, и неспроста. У мужика, едва не зашибшего камнем её старого пса, отнялась рука.

А однажды на саму Юзефу напустилась Проська, любительница везде наводить свои порядки. При виде неугодницы возмущённо всплескивала руками, хаяла, попыталась науськать на неё баб, толпвшихся в очереди у колодца. Те отводили глаза, пятились, а старшие пытались унять Проську:

– Что ты к ней прицепилась, как репей? Не лезь, она тебя не трогает.

Куда там! Проську это только распаляло. Она упирала руки в бока и орала ещё громче.

После осеннего равноденствия она начала сохнуть. Под тёплыми платками это заметили не сразу, а по весне стало видно: Проська истаяла вдвое и продолжала чахнуть.

Иванка была тогда ещё девчонкой. Помнила, как испугалась, столкнувшись с Проськой на улице: жёлтая сухая тень ползла ей навстречу, цепляясь за ограду, чтобы не упасть. Не помирала Проська ещё долго – Юзефа позабавилась, удерживая душу обидчицы в чахлом венике, в который обратилось её тело. Бабы пожимали плечами: Проська сама была виновата. Тебя не трогали – и ты не тронь.

Уже став постарше, Иванка узнала: к Юзефе часто потихоньку обращались за помощью. Отворожить или, наоборот, привадить она отказывалась наотрез, но если с кем приключилась беда, выручала.

– Отвадить не проси! – с порога встретила Юзефа Иванку.

Та даже рта не успела открыть, чтобы объяснить, в чем дело. Видно, Паучиха в своём логове сама все прознала. Немудрено: панову ночную поездку, наверное, слышно было даже в лесу.

– Мне не отвадить, – устало сказала Иванка. – Мне бы защиту...

Юзефа деловито кивнула.

– Это можно, – смилостивилась она.

Сухонькая, но цепкая, как малиновый куст, рука ухватила Иванку за запястье так, что та едва не вскрикнула от неожиданности, и потащила в дом. Свет едва проникал сквозь узенькое оконце, и глаза не сразу привыкли к полумраку. Наконец Иванка пригляделась. Никакой жути, которую можно было ждать от Паучихиного жилища, она не увидела. Ни костей, ни сушёных ящериц, ни жаб, засевших по углам. Только пучки трав свисали со стены над лавкой, ну так такое и у других водилось.

Иванка засмотрелась на стены и позабыла о хозяйке, возившейся в углу. И вздрогнула, когда вдруг увидела Юзефу прямо перед собой с тремя ножами в руках. Лезвия тускло поблескивали в полумраке.

– Гляди! – велела Юзефа.

Она наклонилась и с уверенностью и силой, удивительными для её годов, метнула себе под ноги один за другим все три ножа. Они воткнулись в земляной пол, образовав изогнутую линию.

– Дома полуночи дождешься, воткнешь ножи в землю вот так, – велела Юзефа. – И слова повторишь.





Свет звезды падучей,

Не хворью, не обидой –

Стань ты мне защитой,

Силою могучей.





Губы Иванки беззвучно шевелились: она повторяла заклинание.

– Запомнила? – требовательно спросила Юзефа.

– Запомнила, – откликнулись Иванка и с надеждой взглянула в цепкие тёмные глаза, пытливо смотревшие из-под тёмного платка. Она только сейчас спохватилась, что даже толком не представляла, чем именно поможет Паучиха. – Так что же, он обо мне забудет?

– Ишь ты, бестолковая! – Юзефа с досадой передернулась, как встряхивается в своём кружевном логове потревоженный паук. – Сказала же, не отворожу! Полюбилась ты ему, дурню молодому, а сердце трогать нельзя.

– А что же тогда? – пробормотала растерянная Иванка.

– Увидишь, – отрезала Юзефа и махнула рукой, будто прогоняя надоедливую муху. – Ступай!

– Погодите! – встрепенулась Иванка. – У меня вот...

В награду за помощь Юзефа не брала ни гроша, но говорили, что она охотно принимает мзду в виде всякой снеди. Иванка вытащила из-под передника тряпицу, в которую завернула три куриных яйца.

Старуха благосклонно кивнула и мигом припрятала подношение под платок.

– Слова не позабудь, – уже мягче сказала она. – А если захочешь от защиты отказаться, разорви на себе рубаху сверху донизу.

Эту мысль Иванка сразу отмела. Станет она от защиты отказываться, как же! Быстро поблагодарила Юзефу и выскочила за дверь.



До наступления темноты Иванка много раз повторяла про себя заветные слова, чтобы не забыть. На небе горели звезды, когда она осторожно, стараясь, чтобы не скрипнула дверь, выбралась на крыльцо. Творить заклинание в доме она почему-то побоялась и спряталась в зарослях у ограды.

Земля была рыхлая. Иванка втыкала ножи наощупь, надеясь, что не ошибется в темноте. Наконец глубоко вздохнула... Сердце тяжело стучало, по коже бежал холодок. Язык послушался не сразу, голос звучал хрипло, когда Иванка повторяла слова:

– ...силою могучей...

Она замерла. Ничего не случилось. Вокруг стояла мирная деревенская тишина.

Почти разочарованная, Иванка медленно вытащила ножи из земли, прислушалась... Ничего. Может, так и должно быть? Вроде, ничего и не случится, просто все само собой станет, как было прежде, до того, как она столкнулась со всадниками на берегу реки.

Иванка выпрямилась, выбралась из зарослей, осторожно разводя руками ветки, и замерла.

Сноп золотистых искорок вился над трубой ее хаты. Мягкий свет, похожий на лунный, разливался по крыше. Некоторое время Иванка стояла молча, глядя на это диво, а потом бросилась к дому. Распахнула дверь, уже не думая об осторожности, и застыла на пороге.

Возле печи стоял к ней спиной высокий человек с густыми светлыми волосами, падавшими на плечи. Одетый по-простому, но в нарядных ярко-красных сапогах. Услышав шум, он неторопливо, спокойно оглянулся.

Ножи выпали из пальцев Иванки, рассыпались по полу.

– Якуб... – одними губами вымолвила она.



У Якуба волосы были темные, брови гуще, подбородок тяжелее, чем у незнакомца. Но ночной гость все равно удивительно напоминал его чем-то неуловимым. И глазами, да. Глаза, серые, с золотистыми крапинками, были точно как у Якуба.

Иванка сидела на лавке, совершенно сбитая с толку случившимся. Незнакомец ходил по хате, тихонько напевая что-то себе под нос. Поднял бадью, повертел в руках, оглянулся на Иванку.

– Вот-вот рассохнется, – сообщил он. – Я тебе новую сделаю, ладно?

Иванка рассеянно кивнула. Незнакомец мягко улыбнулся, поставил бадью на место.

– Кто же ты такой? – вымолвила наконец Иванка. Голос звучал сипло, как будто сдавило горло.

– Защита я твоя, – спокойно сказал незнакомец. – Ты не бойся, мне от тебя ничего не надо. Спать на лавке буду или где в углу. А если хочешь, в сарай уйду.

Иванка вздрогнула. Летние дни шли к исходу, на рябине уже сверкали яркие грозди. Скоро зарядят дожди, повсюду поползет сырость.

– Холодно в сарае, – сказала она. – На лавке давай...

– Я холода не боюсь, – отмахнулся незнакомец. – Но раз на лавке, так на лавке.

– А что я людям скажу? – встрепенулась Иванка. – Спросят ведь, кто ты.

– Скажи, что мужнина родня, – пожал плечами незнакомец. – Из другого села, издалека откуда-нибудь.

Иванка кивнула. Сходство дивного гостя с покойным супругом тут было на руку. Близкой родни у Якуба в деревне не осталось, дознаваться любопытным будет не у кого.

– А как звать тебя? – спросила она.

Незнакомец засмеялся. Улыбка у него была озорная, словно солнечный блик, заскочивший в глаза.

– Как наречешь, так и будут звать, – беззаботно откликнулся он.

Незнакомец веселился, а у Иванки будто холодком повеяло на сердце. Кто же он такой, раз даже своего имени у него нет?

Тревога тотчас сменилась уколом совести. Сама же просила защиты! Зачем тебе колебаться?

Имя пришло на ум само.

– Анастась, – произнесла Иванка, глядя в серые с крапинками глаза, так похожие на глаза Якуба.

Дьяк из соседнего села говорил, что это имя означает «воскресший».



Появление Анастася всколыхнуло деревню. Восип сник и куда-то убрался, словно кот, облитый водой. Бабы любовались и шушукались. Мужики хмуро косились на красные сапоги: много ли в таких поработаешь?

Но Анастась, беззаботно посвистывая, чинил покосившуюся крышу сарая и даже не оглядывался на ограду, за которой возникала то одна любопытная физиономия, то другая.

Иванку, едва она шагнула за калитку, ухватила за рукав одна из соседок.

– Кто таков-то? – громким шепотом спросила она и глазами указала на Анастася.

– Да родственник Якуба, заехал узнать, не нужно ли подсобить, – отмахнулась Иванка.

– А-а... – с сомнением протянула та, отходя.

Может, она и не до конца поверила Иванке, но сходство с покойным Якубом подметили все и дознаваться, откуда взялся Анастась, быстро перестали. Гораздо больше соседей занимал вопрос, надолго ли он явился. Но Иванка лишь пожимала плечами, и так никто от нее толком ничего не добился.

Пан Кашпар в деревне не появлялся. Иванка оживала, как поднимается и расправляется трава после сильного дождя. Былые тревоги начинали казаться нелепыми. Одно было странным: Анастась ничего не ел.

В первый же день, когда он возился с сараем, Иванка вынесла ему горшок с горячей кашей. Анастась замотал головой.

– Мне этого не нужно, – сказал он. – Ты на себя готовь, а мне воды хватит.

– Как же так? – растерялась Иванка.

Анастась только улыбнулся в ответ. Дескать, «а вот так». Пыталась она ему пирожок и лепешки подсунуть – он так и не съел ни крошки.

– Не надо мне, – только и твердил он.

Иванку это немного тревожило. Особенно не по себе ей стало, когда однажды ночью она вдруг проснулась, будто что-то подтолкнуло ее, и увидела в лунном свете, что на лавке, где обычно спал Анастась, никого нет. Некоторое время она лежала неподвижно, съежившись под покрывалом, и сама не заметила, как провалилась в зыбкий сон. А когда снова открыла глаза, Анастась снова был на своем месте. Лежал, как ни в чем не бывало, и, кажется, спал. Успокоенная, Иванка повернулась на другой бок и тоже заснула.

А еще через пару дней, когда Иванка отправилась к реке стирать белье, вернулся уже позабытый было страх.

Пан Кашпар будто подстерегал ее там, где увидел впервые. Был он не один – с одним из своих приятелей, здоровяком с огромным тесаком у пояса. Иванка не сразу заметила его. Полоскала наволочку в воде, уже по-осеннему холодной, и вдруг сквозь плеск услышала негромкий смешок. Оглянулась – и увидела двух всадников на пригорке.

На несколько мгновений она оцепенела. Потом неловко поклонилась барину и, сжавшись, снова наклонилась к воде. Пальцы бестолково комкали намокшую ткань. Затылок обжигало: она чувствовала устремленный на нее взгляд, недобрый, голодный, хищный. Сердце тоскливо заныло.

– Руки не мерзнут? – насмешливо крикнул пан Кашпар.

Иванка застыла.

– Я отогреть могу!

Спутник Кашпара зычно загоготал. Наволочка выскользнула из онемевших пальцев и поплыла прочь. Иванка машинально попыталась схватить ее, но не успела.

– Давай я помогу.

Голос прозвучал совсем близко, но принадлежал он не пану Кашпару. Иванка обернулась, не поверив ушам. И все-таки это был он, Анастась! Ее защитник, весело улыбаясь, быстро спускался к ней по скользкому склону.

Лицо пана Кашпара потемнело. Он напрягся, как сторожевой пес, заметивший чужака.

Анастась легко пробежал вдоль берега к старому поваленному дереву, наполовину погруженному в воду. Наволочка зацепилась за почернелую ветку и теперь покачивалась среди темной зыби.

Анастась зашел в реку так, что вода почти полностью покрыла его красные сапоги, отцепил наволочку от ветки и, выжимая ее на ходу, понес Иванке.

– Эй! – рявкнул спутник пана Кашпара. – Ты что барину не поклонился, холоп?

Анастась на ходу повернулся, изобразил подобие поклона и зашагал дальше, больше не удостаивая всадников ни единым взглядом. Выходка была такой неожиданной, что Иванка, несмотря на пережитый страх, едва подавила смешок. Здоровяк побагровел от гнева и взглянул на хозяина. Пан Кашпар, наоборот, побелел.

– Витовт, – отчетливо проговорил он, стискивая поводья. – Поучи-ка его уму-разуму.

Витовт с готовностью кивнул и направил коня вниз по склону. Иванка вскочила, в страхе прижав руки к груди. А Анастась неторопливо положил наволочку в корзинку и стоял совершенно спокойно, вытирая руки одна об другую.

Витовт был в каких-нибудь десяти шагах, когда Анастась, наконец, повернулся в его сторону. Но смотрел он не на всадника, а на лошадь.

Та вдруг испуганно заржала, прянула в сторону, а потом заплясала и, несмотря на все усилия всадника удержать ее, вскинулась на дыбы. Витовт тяжело плюхнулся на землю. Лошадь тотчас поскакала прочь. Анастась весело улыбался.

Иванка с ужасом смотрела, как Витовт, задыхаясь от ярости, поднимается на ноги. Глаза у него налились кровью, руки стиснулись в кулаки, похожие на жернова. С глухим рычанием он кинулся на Анастася, но тот легко уклонился в сторону и сделал едва уловимое движение рукой. Витовт бултыхнулся в воду.

Анастась одной рукой поднял корзинку с бельем, другой ухватил застывшую, как в столбняке, Иванку и повел ее вверх по пригорку.

– Не гневайтесь, барин, – крикнул он. – Вам слугу попроворней надо.

Витовт, отплевываясь, выбирался из воды. Ноги скользили, и он едва не свалился обратно в реку.

– Ах ты... – процедил пан Кашпар.

Холеная рука стиснула хлыст. Анастась остановился. Вороной захрапел и шарахнулся. Кашпар испуганно вскрикнул и ухватился за поводья. Шлепнуться из седла так же позорно, как только что приключилось с Витовтом, было для него куда страшней непочтительности какого-то мужика. Закусив губу, он отчаянно пытался справиться с конем.

Анастась отвернулся, будто потерял интерес к происходящему, и зашагал дальше, увлекая за собой Иванку. Та шла на негнущихся ногах, не смея оглянуться. Тревожное ржание и топот копыт позади стихли: видно, Кашпар сумел-таки справиться с конем. Но ей все равно было страшно.



Той ночью Иванке спалось плохо. За полночь она опять заметила, что Анастась исчез. Его не было очень долго, и Иванку до его прихода сморил сон. В следующий раз она проснулась на рассвете. Анастась лежал на своем месте, подсунув под щеку ладонь. Вид у него был спокойный и мирный.

Иванка осторожно слезла с лавки и, стараясь ступать бесшумно, приблизилась к нему. На красных сапогах, стоявших возле лавки, налипла зелень, напоминавшая тину. А над губой Анастася темнел маленький комочек земли.

Иванка тихонько вернулась на свое место и снова забралась под покрывало. Сердце гулко стучало. Впервые за последние дни она снова почувствовала себя одинокой.

Но наутро в окно светило солнце, Анастась, напевая, собирал с дерева яблоки, и одно осторожно, чтобы не зашибить, кинул в нее. Иванка против воли засмеялась. Ночной страх миновал, растворившись в залитой светом траве.

За оградой, кусая губы, Ванда царапала граблями по земле. Скребла одно и то же место, и сама того не замечала, потому что все через забор пялилась. Иванка засмеялась еще громче, подняла яблоко и с удовольствием вцепилась в него зубами.



Ванда будто потеряла покой. У остальных любопытство давно поумерилось. Мужики, заметив, как ловко Анастась управляется с работой, перестали хмуриться на его нарядные сапоги. Бабы вздыхали, бросали на золотоволосого молодца мечтательные взгляды, но право Иванки на него признавали. И только Ванда выискивала один предлог за другим, чтобы покрутиться возле ограды. Зорко приглядывалась, чутко прислушивалась ко всему, что творилось в соседском дворе. Того и гляди, уши бы у нее заострились, как у зайца. Она даже злилась, когда мычание голодной скотины или требовательный рев младшего дитяти отвлекали ее от бдения.

Однажды поздно вечером она вдруг обнаружила, что старшая ее дочь, Зоська, не спит, а сидит у окна, обхватив руками колени.

– Ты чего это? – напустилась Ванда на дочь. – Луна вон на небе! А ну живо спи!

– А я, мамонь, жду, не появятся ли снова искорки! – объяснила Зоська, не отрываясь от окна.

– Какие еще искорки? – оторопела Ванда.

– А у тетки Иванки над трубой, – сказала Зоська. – Я такие однажды ночью видела, когда не спалось. Много-много искорок. Как бабочки. Желтенькие такие. Красивые...

– Постой-ка, постой... – прошептала Ванда, побледнев. – Ты у соседки над трубой искорки видела? Когда?

– А когда кошка крынку с молоком опрокинула, той ночью и было. Помнишь?

– Да ведь на другой день Анастась этот заявился! – вскрикнула Ванда так громко, что муж ее, к тому времени крепко спавший, недовольно заворочался на лавке.

Зоська пожала плечами: искорки занимали ее больше, чем какой-то пришлый дядька. Она снова было уставилась в окно, но Ванда ухватила ее за плечи и пихнула на лавку.

– Спи! А искорками этими я завтра займусь!

Ванда всю ночь проворочалась на лавке: сон к ней не шел. Поутру она наспех покормила мужа и детей, выскочила за порог и побежала по соседкам.

– Слышь! – шипела она, хватая за руку то одну приятельницу, то другую. – Иванка, вдова Якубова, летавца привадила! Змея залучила!

Одни отмахивались. Другие слушали, разинув рот. Третьи задумывались.

Сказы про летавцев помнили многие. Но кто-то подзабыл их, как и многие другие детские страхи, а кто-то и сам до сих пор баюкал ими своих ребятишек. И когда старая байка о летучем змее, принявшем образ молодого красивого парня, вдруг опасно близко подошла к грани, за которой начиналась настоящая жизнь, в сердце поневоле закрадывалась тревога.

Иванку, вышедшую к колодцу, на улице встретили подозрительными взглядами. Но ртов пока никто не раскрывал: мало ли, что могло примерещиться ночью малому дитю! Да и Ванду, сплетничавшую обо всех подряд, в деревне недолюбливали. Заводить ссору по её шепотку никто не спешил.

Ванда, заметив, что её труды не возымели должного успеха, решила сама взять быка за рога.

– Эй! – закричала она, останавливаясь в десятке шагов от Иванки – нарочно, чтобы можно было горланить погромче. – Ты чего это нечисть приваживаешь?

Иванка остановилась и обернулась к ней. Ванда стояла посреди улицы, подбоченившись и задиристо вскинув голову.

– Ну?! – требовательно крикнула она, видя, что Иванка молчит – Откуда вдруг у Якуба сродственничек выискался?

У дальнего плетня бесшумной тенью возник Восип. Стоял, вертя в руках верёвочку, будто ничего интереснее неё в жизни не видел. Бабы в своих дворах вытягивали шеи, приглядываясь к происходящему.

Иванка поставила ведра на землю. В ушах шумела закипающая злость.

– А с чего мой муж должен был тебе свою родню пересчитывать? – крикнула она в ответ.

– Откуда он взялся, твой Анастась? – не отступала Ванда – Как он объявился, дите у меня хворать стало, день-деньской плачет!

– Да с голоду, небось, орёт! – рассвирепела Иванка. – Ты же, лахудра окаянная, целыми днями под оградой у нас торчишь, глаза в грядки роняешь! Детей не кормишь, скотину не доишь, на молодого мужика, коза облезлая, пялишься! Постыдилась бы!

Такого оборота Ванда не ждала и застыла с разинутым ртом. Но через минуту опомнилась и снова заголосила:

– Да на что он мне сдался, змея он нечистая?!

– Да ты сама змея, по чужим углам ползаешь! Кто вчера весь день пустые ветки у нашего плетня обтрясал? Дите бы лучше баюкала!

– А ты...

– Ванда, подь домой! – гаркнул во дворе сиплый голос.

Муж Ванды, насупившись, стоял на крыльце. Судя по угрюмому виду, стоял давно.

Ванда, сникнув, шмыгнула за свою калитку. Она взбежала на крыльцо, нырнула в хату. Муж шагнул следом за ней. Прежде чем затворилась дверь, до стоявших на улице донёсся пронзительный взвизг.

Иванка подхватила ведра и зашагала к колодцу. Щеки пылали, губы пересохли от гнева. Хотелось догнать мерзавку и добавить ей от себя. Ну, наподдал ей муж, а что проку? Злое слово уже закружилась по воздуху, дыша гнилью в жадно подставленные уши. Теперь, если у кого перестанет доиться корова или заболеет дите, обязательно сыщется кто-нибудь, кто кивнет на них – Иванку и Анастася.

У колодца она остановилась и долгое время смотрела на тяжелые облака, отражавшиеся в темной воде. Вокруг не было ни души: то ли никого не увлекла болтовня Ванды, то ли люди побаивались.

«Вроде Паучихи стану», – пронеслось у Иванки в голове.

Только сейчас она подумала, что ничего не знает о Юзефе. Любила ли та кого-нибудь? Теряла ли дорогого человека? Пряталась ли под черным платком от недобрых похотливых глаз? Вдруг теперь и ее, Иванку, ждет такая же участь? Мужа, молодого, красивого, любимого, похоронила. Навлекла и на себя, и на всю деревню злой кураж юного барина. А теперь еще и это.

Как не опасаться чужого злословия, когда она и сама понимала: у нее в доме нелюдь? Ее-то он бережет, а остальных?
Перед глазами встало смеющееся лицо Анастася, и у Иванки вырвался прерывистый вздох, больше похожий на всхлип. Какой же он змей?!

И тут вспомнились лошади, шарахнувшиеся от его взгляда.

Иванка медленно набрала воды в оба ведра и направилась к своей хате.



Анастась нашелся на огороде. Напевая, как у него водилось, бродил среди грядок и выдергивал сорняки. Заметив краем глаза Иванку, вышедшую из-за угла, он выпрямился и заулыбался.

Иванка смотрела на него, чувствуя странную пустоту внутри.

– Анастась, – позвала она и сама поразилась тому, каким чужим и странным показался собственный голос.

Анастась выжидательно смотрел на нее.

– Что ты ешь?

Анастась отбросил в сторону стебель сорной травы и неторопливо подошел к ней. Сейчас он показался Иванке еще более рослым, чем был на самом деле, и все-таки она без страха смотрела в серые глаза с золотыми крапинками. Чего было бояться теперь, когда первый шаг уже сделан?

– Я слышал, что кричала та вздорная дура, – просто сказал Анастась, мотнув головой в сторону соседской хаты. – Но ты же сама все знала.

Иванка вздрогнула. «Что я знала? – хотелось закричать ей. – Что ты – не человек? Знала! А что детей моришь...»

– Кормила бы дите как следует, оно бы и не чахло, – сердито буркнул Анастась.

– Что ты ешь? – повторила Иванка, с отчаянием вглядываясь в его глаза.

Анастась опустил голову и неловко хмыкнул. В первый раз улыбка у него получилась кривая.

– Ну... что змеи едят?

Иванка невольно посмотрела вниз. На разрыхленной грядке извивался червяк. Анастась носком красного сапога толкнул на него ком земли.

Иванка вспомнила тину на сапогах, земляную крошку над губой, и ее передернуло. Омерзение странным образом нахлынуло вместе с облегчением.

– Я же защита твоя, – напомнил Анастась. – Как я могу здесь детей или скотину тронуть? Я на тебя беду навлеку. Нельзя.

Бесхитростные рассуждения о том, почему в деревне никого нельзя трогать, оказались последней каплей. Иванка покачнулась и прижалась к плечу Анастася. Даже через рубаху его тело показалось твердым и холодным, как валун. Но через мгновение это уже было неважно – так сильно жгли слезы, хлынувшие из глаз.

Анастась осторожно взял ее за локоть, пытаясь поддержать.

– Знаешь что, – произнес он, – я наличники у тебя поправить хотел. Буду чинить те, что на улицу смотрят – ты мне молока вынеси. Я молоко тоже могу пить, не только воду. Кто-нибудь непременно увидит, все и успокоятся. Они же не знают про молоко.

Он опять пытался ее защитить, думая, что все дело в сплетнях, и Иванка, улыбнувшись сквозь слезы, только и смогла, что кивнуть в ответ.



Ночью сон приходил урывками. Проснувшись в очередной раз, Иванка застала Анастася как раз забирающимся под одеяло после болотной охоты.

– Анастась, – позвала она.

– А?

– А как же ты зимой будешь? Все снегом покроет.

– За меня не бойся, – утешил Анастась. – Мне снег не помеха.

Иванка вздохнула и закрыла глаза.



Сыроежку Иванка нашла у себя в саду под деревом. Маленький невесть откуда выскочивший грибок стоял, задорно вскинув край желтоватой шляпки. Иванка посмотрела на него и с грустью вздохнула, подумав, что так и не насушила грибов про запас. Анастась тут же оказался рядом, точно сам вырос их под земли.

– Хочешь, в лес сходим? – предложил он. – Грибов сейчас много, Стефан на днях вон две корзины принес.

Иванка снова взглянула на сыроежку и сглотнула слюну.

– А пойдем! – решила она.

Всю дорогу Анастась развлекал ее рассказами о цветах и травах, попадавшихся по пути. Он знал не только тайные свойства растений, но и множество баек о том, что порой приключалось из-за отваров и настоек. Одна история была смешнее другой, и Иванка от души хохотала, беззаботно помахивая корзинкой. Пока шли через деревню, она подмечала все любопытные взгляды, устремленные в их с Анастасем сторону, и это забавляло ее еще больше. Недавний страх сменился озорным задором: нате-ка, выкусите!

А в полях, за которыми тянулся лес, никто уже не попадался, и Иванке больше ни до чего не было дела, кроме веселых шуток Анастася, пения птиц в вышине и белых облаков, бегущих над выгоревшей августовской травой.

Все изменилось у самого леса. Анастась сбежал с тропы, чтобы показать Иванке очередной цветок недалеко от обочины, и вдруг замер, глядя вдаль.

Иванка обернулась. На холме неподвижно застыли три всадника. Одного из них она бы узнала, даже если бы он находился еще дальше. И беда заключалась в том, что он тоже узнал ее.

Все последние дни пана Кашпара поблизости не видали. Может, дела удерживали его в поместье, а может, задетая гордость не подпускала к деревне. На счастье Иванки, он был еще очень молод. Более матерый просто силком постарался бы взять непокорную добычу. Но юнцу хотелось другой победы, хотелось признания. А вот помеху, вставшую на его пути, можно было и потеснить.

Иванка тихонько вскрикнула, когда всадник с пером на шапке скомандовал что-то своим дружкам и помчался в их с Анастасем сторону. Остальные двое поскакали следом. Теперь она узнала и одного из них: Витовт. Даже издали было видно багровое от злости широкое лицо.

– В лес!

Анастась оказался с ней рядом, схватил за руку и повлек под защиту деревьев. Корзинку Иванка выронила и бежала что есть сил, больше всего боясь споткнуться.

Деревья до поры скрыли их от всадников, и Иванка понадеялась было, что им удастся затеряться в чаще. Но Анастась решил иначе.

Он подтащил Иванку к зарослям лещины.

– Прячься сюда!

– А ты?

– А я их отвлеку.

– Нет! – вскрикнула Иванка, хватаясь за руку Анастася.

Тот вырвался.

– Обоих сгубить хочешь? Прячься здесь, говорю! Меня им не догнать.

«Змей! – подумала Иванка. – Он же змей, наверняка без меня лучше сумеет укрыться!»

Не споря больше, она пригнулась и нырнула под завесу зеленых веток. Припала к земле, съежилась – и через минуту услышала стук копыт и запыхавшийся голос Кашпара:

– Вон он, вон! Догоняйте!

Иванка зажмурилась и прижалась щекой к сырым веткам. Прошло несколько минут после того, как стук копыт стих вдалеке, и только тогда она отважилась выползти из своего убежища. Поднялась на ноги, кое-как отряхнулась, поправила сбившийся платок на голове и побежала к выходу из леса.

Она не помнила, как добежала до дома, не знала, видел ее кто-нибудь или нет. Влетела в хату, заперла дверь и тут же выдернула засов обратно: как же войдет Анастась? О том, что он может не вернуться, она не думала. Должен, иначе никак!

Но шло время, а Анастась не появлялся. Иванка шаталась по хате, бестолково перебирая полотенца, переставляя горшки. Выходила в сад, смотрела через ограду. Уже в сумерках, когда она стояла у калитки, мимо прошло несколько мужиков.

– Говорю тебе, пана Кашпара это конь! – говорил один из них. – Где ты еще такого в округе видал? Да и промчался он туда. К поместью...

Мужики прошли мимо, и голоса их стали неразборчивы. Иванка в оцепенении смотрела им вслед. Конь промчался? Выходит, без седока? А остальные? А Анастась?..

Пошатываясь, она вернулась в хату и осела на лавку. Зачем она, дура трусливая, из леса удрала? Осталась бы там, может, помогла бы чем... А теперь она даже не знает ничего!

Горло саднило, как после плача, но слез не было. Только едкая сухость в глазах и на сердце. Не зажигая огня, Иванка неподвижно сидела, глядя в стену, и даже не замечала, как дом заполоняют тени.

Когда она очнулась, стояла ночь, а в печи вился веселый огонек. Анастась, напевая, ворошил уголья кочергой. Возле ног Иванки стояла потерянная корзинка, и она была доверху полна грибов.

Анастась обернулся и увидел устремленный на него взгляд онемевшей Иванки.

– Я задержался немного, – пояснил он и кивком указал на корзинку. – Собрать тебе хотел.

– Спасибо, – пробормотала Иванка, растерянно глядя на грибы. – О господи... Анастась! Ты целый?

– Сама же видишь, – удивился Анастась. – Что со мной станется? Мне тебя прятать надо было, не себя.

Тут Иванку точно обдало ледяной водой. Она вспомнила услышанный возле калитки разговор.

– А те трое?! С ними что?

Брови Анастася сердито сдвинулись.

– Заблудились, – коротко бросил он.

Иванка до боли сцепила пальцы.

– Анастась, лес у нас нехороший... Болот много, да и... Опасно там.

На губах Анастася мелькнула какая-то новая, непривычная улыбка, совершенно не похожая на его обычный беспечный смех. Так, бывает, молния освещает грозовое небо.

– Знаю, что нехороший, – кивнул он. – Я такое быстро чувствую.

Иванка молчала. Мысли путались, она не знала, как передать словами то, что у нее творилось на сердце. Анастась быстро взглянул на нее.

– Эти, Витовт со вторым, вскоре назад повернули, – сказал он.

– А пан как же?!

Анастась поставил кочергу на место, прикрыл заслонку, подоiел к Иванке и присел перед ней на корточки.

– Я твоя защита, – напомнил он, заглядывая ей в глаза. – Сгинул бы пан Кашпар – его дружки деревню бы разгромили. Какой же я был бы после этого защитник?

Больше Иванка от него ничего о судьбе пана Кашпара не добилась. Поняла только, что тот жив. А ночью она проснулась оттого, что почувствовала на себе пристальный взгляд.

Лунный свет пробирался сквозь ставни, и Иванка увидела, что Анастась сидит на своей лавке, обхватив руками колени, и внимательно смотрит на нее.

– Ты чего это? – сонно спросила она.

– А ведь ты не за деревню боялась, когда про пана спрашивала, – произнес Анастась, не сводя с нее задумчивого взгляда. – Тебе его самого стало жаль, жизни его молодой.

Иванка задумалась.

– Да, наверное, – прошептала она. И тут же подняла голову и бросила на Анастася сердитый взгляд. – Давай-ка спать уже!

На другой день в деревне только и было разговоров, что о пане Кашпаре. Поутру мужики, ехавшие к дальнему полю на телеге, заметили его на краю леса. Молодой барин был в разодранной одежде, с исцарапанными руками и лицом, по грудь в болотной тине. Пытался идти, но все время падал. Мужики на телеге довезли его до поместья. Там он кое-как слез на землю, отпихнул слуг, пытавшихся ему помочь, и поплелся в дом. За все время пан не произнес ни слова. Позже явился Витовт с небольшим отрядом: все измотанные, перепуганные и злые. Со вчерашнего вечера шарили по лесу в поисках пропавшего хозяина и все-таки с ним разминулись.

Иванка, слушая эти разговоры у колодца, поймала на себе странные взгляды. Три-четыре бабы, сбившись в кучку, шептались, косясь на нее. Вспомнили, наверное, как вчера они с Анастасем шли к лесу. А может, видели, как вскоре она одна бежала домой.

Иванка второпях набрала воды и заспешила к себе.



Осенние холода в тот год пришли рано. Зарядили дожди, посмурнело небо. Хмурыми стали и мужики, предвидя нелегкую зиму. И все угрюмее смотрели они на Анастася.

Тот работал не меньше всех остальных, по-прежнему был добродушен и шутлив. Но в корчму с другими мужиками не заглядывал, а если ему протягивали ковш с выпивкой, мотал головой. Людей это злило. Даже Стефан, с которым Анастась был особенно дружен, начал его избегать.

Вызывали досаду и красные сапоги, которым, казалось, не было сносу. Однажды, когда просушивали сено, Восип едва не проехался вилами Анастасю по голени. Тот проворно отскочил. Восип сплюнул ему под ноги.

– Словно девка красуешься!

Остальные тоже злобно кривились.

Иванка видела это издалека. Вернувшись в хату, она вытащила сундук, в котором хранила Якубовы вещи. Долго сидела, грея в ладонях рубаху с вышитым воротом. Прежней боли уже не было, но грусть оставалась, щемящая, укачивающая, как волна, и в то же время светлая. Когда пришел Анастась, она протянула ему сапоги, обложенные изнутри войлоком.

– Может, эти наденешь? – предложила она. – Тебе по ноге будут.

Она не сомневалась, что обувка подойдет. Анастась стал не заменой, но как бы продолжением Якуба, его тенью, оставшейся на земле. Даже инструменты, оставшиеся от мужа, всегда приходились ему по руке.

Но Анастась замотал головой.

– Нет, не надо.

– Холода придут, – напомнила Иванка. – Снег выпадет. Куда ты в этих? Видишь, кожа какая тонкая.

Анастась засмеялся.

– Да нельзя, понимаешь? Сила в них моя.

Вот такой он был: даже о чем-то важном говорил с улыбкой.

Иванка опустила руки.

– Вон что... – пробормотала она.

– Они мне по этому миру ходить помогают, – объяснял Анастась. – Я без них тебя защитить не смогу.

За окном что-то зашуршало. Иванка вздрогнула. Улыбка на губах Анастася померкла.

Иванка кинулась к окну, распахнула ставни. Никого не было видно, только у ограды со стороны дома Ванды хрустнула ветка.

Иванка выбежала наружу. Смеркалось, но и в слабеющем свете она увидела на размякшей от дождей земле маленькие отпечатки ног.

– Зоська, – пробормотала она, бледнея.

Руки, поначалу холодные, но быстро согревшиеся ее собственным теплом, легли ей на плечи.

– Брось, – уговаривал Анастась, уводя Иванку в хату. – Она же маленькая. Однажды ей уже не поверили, и теперь не поверят.

Но больше он не улыбался.



Вроде, все было тихо. Никто не шастал у ограды, не лез в дом. Но Иванке казалось, будто на нее легла тень кружащейся поблизости хищной птицы. Неясная угроза таилась рядом. Еще не набрасывалась, но подстерегала.

Иванка твердила себе, что надо просто переждать. Пройдет день-другой, и станет ясно, что болтовню Зоськи никто не стал слушать. Надо только набраться терпения.

На следующий день они вместе пошли к дальнему полю. Путь предстоял неблизкий, но пока холода не взлютовали и не лил дождь, почему было и не пройтись.

Деревня уже скрылась из виду, и Анастась обнял Иванку за плечи. Она не отстранилась. А ведь сама бы не ответила, если бы ее спросили, кем стал для нее Анастась: сторожем? Братом? Или кем-то еще? Просто возле него становилось спокойно и легко на душе, и даже то, что руки его не источали тепла, Иванку не пугало.

Оба шли молча, поглядывая на лес, тянувшийся справа. Кроны деревьев налились золотом, и только темнели елки, будто витязи в остроконечных шлемах стояли на страже своего драгоценного царства. Вокруг стояла тишина, но не такая чуткая, настороженная, какая бывает ночью. Скорее, все пребывало в покое, и казалось, что если чуть-чуть прислушаться, то можно будет услышать, как дышит напоенная дождями земля.

Приближение опасности Анастась не услышал – почуял. Просто остановился и посмотрел назад с вершины холма, на который они только-только поднялись.

Внизу мчались всадники. На этот раз не трое – не меньше дюжины. Позади бежало несколько пеших. Иванка, застыв на месте, смотрела на одного из них. Это был Восип, с вилами наперевес.

Среди всадников вперед вырвался Витовт. Он выпустил поводья и вскинул лук. Анастась мигом схватил Иванку и толкнул ее за себя. А в следующий миг вскрикнул, и нога у него подогнулась.

Стрела, пущенная Витовтом, зацепила ему голень, распоров красный сапог. Анастась застыл, глядя на всадников. Впервые Иванка заметила растерянность на его лице.

Снизу раздался торжествующий рев.

– По ногам ему цельте! – донесся голос пана Кашпара.

Теперь уже Иванка схватила Анастася за руку и потащила его к лесу. Вдвоем они скатились с холма и нырнули в заросли.

Бежать по разбухшей земле было трудно, скользили ноги. Анастась прихрамывал. За стволами уже метались темные тени верховых.

– На лошадях к нему не приближайтесь! – кричал зычный голос Витовта. – Стреляйте!

Иванка, волоча Анастася за собой, пробиралась через кусты, выискивая такие пути, где труднее всего будет проехать верхом. Но и Анастасю становилось идти все труднее. Мельком взглянув на его ногу, Иванка увидела, что лоскут красной кожи надорвался еще сильнее.

Они вывалились из зарослей на небольшую полянку, по щиколотку засыпанную палой листвой. Иванка что есть силы толкнула Анастася в грудь.

– Беги! – закричала она.

– Не могу! – отозвался Анастась. – Я защита твоя!

– Какая защита?! – Иванка в бессилии сжала кулаки. – Они тебя сейчас разорвут! Беги!

– Не могу! – сорвался на крик Анастась.

Иванка зажмурилась. «...если захочешь от защиты отказаться...»

Она схватилась за ворот рубахи и резко рванула вниз. Затрещала разрываемая ткань.

– Все! – выдохнула Иванка. – Беги! Теперь можешь!

Анастась выпрямился, словно не чувствовал больше боли. Сверху вниз он смотрел на Иванку, и золотые искорки в его глазах начали светиться.

Позади трещали ветки. Стрела свистнула совсем рядом и вонзилась в ствол осины, в каком-нибудь вершке от Иванки. Та вскрикнула.

– Дай сюда лук, скотина! – проревел Кашпар.

Послышался короткий свист хлыста, за которым тотчас последовал крик боли.

– Кто бабу заденет – убью! Парню по ногам стреляйте!

– Так я свободен? – неожиданно спокойным и каким-то изменившимся, глуховатым голосом спросил Анастась.

– Да! – прокричала Иванка.

Только стена кустов отделяла их от всадников. Хрустели ветви, срубленные взмахами сабель.

– Ну, раз свободен, то и сделаю, как хочу.

Иванка беззвучно ахнула. Анастась взял ее руки в свои. Его ладони даже не показались ей холодными. Она смотрела только в его глаза: искорки разгорались пронзительными дикими огнями.

Когда пан Кашпар, обогнув заросли, вылетел на своем вороном к маленькой полянке под сенью осины, ни Анастася, ни Иванки там уже не было. Только сноп золотистых искр рассыпался в воздухе и постепенно таял над палой листвой.