Либеркухен

Все там кишит предсказателями, авгурами и черноризцами. Со всего света съезжаются сюда за пророчествами, особенно из Испании и Греции.

Адам Бременский, «Деяния гамбургских епископов»

А в июньскую полночь на Кузнецком мосту
Теологи опять завалили тест:
Принесли сатаниста в жертву Христу,
А Он такого не ест.
И теперь на мосту, как взойдет луна,
Электрический свет превращая в лед,
Их декан, сатанист и сам Сатана
Принимают у них зачет.
Им теперь не страшен сатирический стих
И совсем не важен Страшный суд,
Ибо даже Господь не помилует их -
Пока не пересдадут.
Потому, о коллега, совет мой прост:
Как бы ни был ты недоволен судьбой,
Не ходи по ночам на Кузнецкий мост,
Не бери зачетку с собой.

Елена Михайлик

Это ошибка – полагать, что с окончанием курортного сезона жизнь в курортном городе замирает. Нет, для местных жителей жизнь как раз и начинается. В летние месяцы местные фактически не живут, они заняты зарабатыванием денег. А вот едва море станет мрачным и хмурым, с него задуют ветра, пронизывающие до костей, а с болота поползут сырые туманы, гостиницы опустеют, парки развлечений закрываются, а ресторанчики и бирхалле будут работать по нескольку часов в сутки. Тут как раз и можно заняться насущными проблемами.

Разумеется, можно счесть, что раз Либеркухен – городок небольшой, то и проблемы у него мелкие. Но это как сказать. Если вы не столичный житель и не заезжий турист, то мелкими они не покажутся.

Пару столетий назад, когда королевство Курония не только существовало, но и старалось как можно громче заявить о себе, было решено перестроить рыбацкую деревушку, расположенную у впадения реки Самии в море, в курорт.И так удачно перестроили, что посетившая его при открытии кронпринцесса Елена воскликнула: «Какая прелесть! Прямо пряничный городок из сказки!» Городок так и назвали – Либеркухен, пряничный. А принцессу жители почитают до сих пор, словно крестную мать.

За минувшие столетия пряничный город пережил многое, то становясь модным и фешенебельным, то попадая в забвение – сообразно тому, как Курония сперва была поглощена Гросс-Дойчландом, а потом вошла в в состав Балтийской Унии. Несколько десятилетий назад Уния распалась на несколько самостоятельных государств, и тогда казалось, что Либеркухен из пряника превращается в засохший сухарь, крошащийся на глазах, и никогда не восстановится. Но представьте , проклятые десятилетия, которые мало кто хотел вспоминать, с локальными военными конфликтами, инфляцией и ужасом неопределенности, миновали, и все успокоилось. Республика Альтштадт стала одной из самых стабильных стран региона, а туристический бизнес в ней в значительной мере пополнял государственный бюджет. Разумеется, сюда, на побережья Балтики, наезжали не заокеанские толстосумы, предпочитавшие более экзотические страны. Ехали сюда разгульные жители Северной федерации, по старинке именуемой здесь Острогардой – для их и Альтштадт был экзотикой, соседи и из Мазурии, все еще мечтавшие о Великой Полонии от можа до можа, потомки местных жителей, репатриировавшихся в Дойчланд, но все еще снедаемые ностальгией. Может, они были не столь богаты, как хотелось бы, но их было много, и они везли с собой деньги. Струившиеся как в бюджет республики, так в кошельки, точнее, на банковские счета ее жителей, обитавших вот в таких курортных городках.

Ну что ж, когда большинство из них разъехалось, и только отдельные любители холодной и ветреной погоды, застрявшие в почти пустых гостиницах, бродили по набережным и узким улочкам, где с трудом могли разъехаться два автомобиля.

Впрочем, большинство жителей города за руль садились только тогда, когда ехали в столицу, или в одну из сопредельных стран. Да и то предпочитали рейсовые автобусы. Город, как уже сказано, был невелик, и что за покупками, что на работу ходили пешком. Мэр Либеркухена – все же мэр, а не бюргермайстер, - изменения сыграли свою роль, не был исключением.

Маркус Новак был уже немолодым человеком, но до пенсии ему было еще далеко. Он был местным уроженцем, и покидал Либеркухен только на время службы в армии и учебы – высших учебных заведений в городе не имелось. А потом стал городским чиновником. Теперь выросшие дети наши себе работу за границей – сын в Новгороде, дочь в Данциге. Жена владела небольшим, но приличным магазинчиком сувениров в Альтштадте, и домой приезжала только по выходным, и то не всегда. И мэр мог полностью посвятить себя службе. Сегодняшний рабочий день начинался с очередного совещания, куда он и направлялся, не слишком поспешая, но не так, чтоб опоздать.

С началом холодов город убирали не столь тщательно, как летом, правда. И мусора было меньше. Конечно, с утра улицы подмели, но ветер упорно нес опавшую листву из парка кронпринцессы Елены. Желтые и рыжие листья гнало по старинной, еще куронских времен, брусчатке. Предшественник Новака собирался заменить ее современной плиткой, но местный краевед и экоактивист Андреас Нейгарт поднял такой шум, убеждая общественность, будто Либеркухен хотят лишить одной из главных достопримечательностей ради отмывания денег, что от затеи пришлось отказаться. И мэр до сих пор не был уверен, хорошо это или плохо.

Нейгарт, возглавлявший местный общественный совет, был занудой и скандалистом. Но некоторые его идеи, поначалу казавшиеся бредовыми, внезапно оказывались полезны. Например, возрождение такого исконного местного промысла, как сбор чаячьих яиц, не только приносило некоторый доход, так и предоставило городу дополнительные рабочие места. Так что бог с ним.

Обогнув парк, Новак вышел к реке. В прежние времена Самия в основном служила для внутренних грузоперевозок, сейчас же в сезон превратилась в одну из местных достопримечательностей – по ней возили уже не уголь и вяленую рыбу, а курортников. Сейчас катера и лодки, служившие этой цели, были загнаны в сараи, либо пришвартованы к берегам под плотным слоем брезента. А на самих берегах сиживали пенсионеры с удочками. Новак ни разу не видел, чтоб кто-нибудь из них что-то поймал – рыбу всему побережью поставляло море, но они уверяли, что в Самии рыба водится.

Новак пересек мост и дошел до ратуши. Все таки название «мэрия» не приживалось. Старая ратуша, построенная еще при создании курорта, сгорела в одну из прежних войн, но здание все равно относилось ко временам Куронского королевства, и экскурсоводы смело врали, именно здесь магистрат устраивал торжественный обед в честь приезда кронпринцессы Елены. Рядом находилось здание городского гражданского суда. Оба были выстроены в едином стиле, специалистами именуемым «восточно-куронским» - из красного кирпича, псевдоготических очертаний. Напротив помещалась харчевня «Серая утка», довольно скромного вида и туристам мало известная. Но как раз туда,направлялись городские чиновники и служители местной Фемиды в обеденный перерыв.

Новак поднялся к себе в кабинет. Секретарша привычно спросила: «Кофе?», и услышала: «лучше попозже». Оставив в кабинете теплый плащ и шарф, и просмотрев записи в ежедневнике на нынешнюю дату, он прошел в комнату для совещаний. Ничего экстренного не предвиделось, но всякое может случиться.

Постепенно подтягивались – главный врач городской больницы, он же по совместительству санитарный врач Либеркухена, начальник полиции, судья, шеф отдела благоустройства, пастор, и разумеется, неизменный Нейгарт, как представитель общественности. Хотя Альтштадт был невеликим государством, его прежняя принадлежность к Балтийской Унии сделало население страны многонациональным. Но кем бы ни были жители Либеркухена – германцами, жемайтами, мазурами – внешне они мало отличались друг от друга и сторонний наблюдатель ни за что бы не сказал, что они принадлежат к разным народам.

Кофепития на таких совещаниях не в обычае, но перед каждым – бутылка минеральной воды и стакан. Они собрались обсуждать текущие проблемы, и порой при прениях пересыхает горло.

--Итак, уважаемые господа, кто начнет?

Особого порядка отчетов здесь не заведено, и нет в нем необходимости – в городском совете люди сдержанные, локтями не толкаются.

Они переглядываются, затем пастор, откашлявшись, говорит: – Я, если позволите.

Возражений нет, и Ульрих Ребиндер огорченно произносит:

--Весь город оклеен плакатами группы «Черная месса». Я не возражал, заметьте, против их гастролей в нашем городе, но подобная реклама – это пропаганда сатанизма! С этим надо что-то делать.

Ребиндер – самый старший из них, и не успевает следить за всем, что происходит в стремительно меняющемся мире. Новак сам по пути видел эти постеры, но не обратил внимания.

--Брось, Уле, -- говорит Арвид Петровс, отвечающий не за духовное, а за физическое здоровье граждан. – Кто теперь смотрит на афиши? Все черпают информацию из сети, а над ней мы не властны.

--Я хотел бы уточнить, -- вмешивается занудный представитель общественности,-- что они они не сатанисты, а неоязычники. Сторонники возрождения древних местных традиций.

--По-вашему, это лучше? Именно язычники когда-то приносили здесь человеческие жертвы и проламывали топорами черепа миссионерам!

--Вот пусть бы единоверцы тех миссионеров против и выступали, а у нас римско-католическая община промолчала!

Халина Колодзейская, судья, единственная здесь женщина, а также единственная представительница упомянутой общины, брезгливо морщится. Но спор пресекает не она, а Василий Хвостов, здоровенный флегматичного вида тип. Работа у полицаймайстера такая – пресекать.

--Главное, чтоб их фанаты беспорядков не устроили, так я говорю?

--Полностью согласен, -- кивает мэр. – Полагаю, на концерт приедет молодежь со всего побережья. Поэтому задача полиции – проследить, чтоб в концертном зале обошлось без драк.Пьянства и тому подобного.

--Они еще и как на улицы выметнутся, орать принимаются, -- Хвостов обнаруживает некоторое знакомство с вопросом. – Хорошо, напрягу своих ребят, чтоб проследили, и буйных – сразу в отделение.

--Будем надеяться, что они справятся… А на данный момент ничего не происходит?

--Да что у нас в мертвый сезон может произойти… жалобы на фрау Холле обыватели пишут.

--И что у нас фрау Холле натворила?

--Да опять-таки, ничего. Просто граждане, особенно гражданки, вбили в головы себе, что ежели старуха на болоте живет, значит ведьма. Уж больно место нехорошее.

--Вот этим тебе, Ульрих, и следовало бы заняться. Разъяснить прихожанам и, как правильно подметил Василий, прихожанкам, что если пожилая инвалидка выбрала местом жительства заброшенный дом на болоте, это признак старческой деменции, а не приверженности нечистой силе. Кстати, Арвид, нельзя ли ее госпитализировать?

--С чего бы? Видел я эту фрау Холле, она здоровее всех нас, хоть и на протезе…. Вообще, раз уж мы затронули тему охраны здоровья, давайте о более насущном. Кто нам обещал организовать очистку воды в Самии? Лето было жаркое, вода цвела, это не может не сказаться на качестве водоснабжения. Вода, поступающая как в жилые дома, так и в различные учреждения, разумеется, ни в коем случае не питьевая, но мы все этой водой умываемся. И что теперь, ждать морозов,чтоб она очистилась?

Тут вопросы веры и идеологии уступили место проблемам санитарно-техническим, и в спор вступил не только ответственный за городское благоустройство Повил Виркенас, но и те, кто в данным проблемам не имел отношения, в первую очередь Нейгарт. Исключения составляла пани Халина. Она глянула на часы.

--Господа, если в моем присутствии более нет насущной необходимости, я вас покину. А меня с минуты на минуту заседание начнется.

--Что-то серьезное?

--Дело «Миллер против Миллер».

--Все еще?

--Не все еще, а снова, -- поправила она. – Истец заявляет, что у него появились новые материалы по делу.

Этот процесс тянулся уже несколько месяцев, и мог бы послужить развлечением тем, кого не привлекали группы, игравшие «тяжелый металл» и сбор чаячьих яиц. Но для городских советников он успел стать раздражителем.

Дело было вполне обычное. Молодой Никлаус Миллер уехал покорять столицу, а то и соседние государства. Но особых успехов не достиг, и, узнав из новостной ленты о смерти отца, владельца небольшой, но приличной гостиницы, вернулся, дабы вступить в права наследства. И тут его ждал неприятный сюрприз. Оказывается, Миллер- старший за годы отсутствия сына вторично женился, и именно той, что скрасила его закатные годы, завещал и гостиницу, и банковский счет. Миллер-юниор опротестовал завещание, но, процесс, как уже сказано, топтался на месте. Казалось бы, шансы Никлауса были невелики – завещание было оформлено по всем правилам, и толкований не допускало. Но Миллер-сын оказался редкостно упорен. Первоначально он доказывал, что по старому куронскому праву, на котором построен гражданский кодекс Альтштадта, дети являются наследниками первой очереди, а вдовы только второй. Ему было указано, что сие действительно при отсутствии завещания, а оно в наличии. Тогда Миллер стал доказывать, что завещание не может иметь силы – его отец был неправомочен. Ибо находился в состоянии старческого слабоумия. Этим и воспользовалась хитрая интриганка, женившая на себе беспомощного старика, и заставившая его перевести на себя имущество и состояние.

Но не тут-то было: вдова Миллер заявила – если Никлаус утверждает, что отец его был болен и беспомощен, то почему сын его бросил и не предпринял никакой попытки поддержать? Совершенно естественно, что в такой ситуации Миллер-младший теряет право на наследство отца, даже если завещания и не было. А вообще-то она, Клара Миллер, может подать встречный иск, ибо действия пасынка попадают под статью «оставление в опасности», что карается не только штрафом, но и тюремным заключением.

Попытки суда привести стороны к примирению и разделу имущества были безуспешны. И сын, и вдова покойного владельца гостиницы упорно стояли на своем. Колодзейскую, вынужденную выслушивать прения, можно было лишь пожалеть. Но, строго говоря, большинство судебных дел в Либеркухене в последние десять, а то и двадцать лет были примерно того же характера, а пани Колодзейская, потомица гордых мазуров, сочла бы жалость по отношению к себе унизительной.

После того, как судья ушла, собрание длилось недолго. Вернувшись к себе в кабинет, Новак смог , наконец, выпить кофе, и за просмотром поступивших документов забыл, о чем говорилось утром.

Эти темы вновь всплыли во время обеденного перерыва. Тогда Новак, как обычно, направился в «Серую утку», и застал там Хвостова и Ребиндера. Они сидели за длинным столом , крытым клетчатой скатертью. Мэр присоединился к ним.

Заведение было не из гламурных, не завлекало обширным меню, но еда здесь была вкусная, тяжелая и плотная, как в Либеркухене заведено. И пиво. В Либеркухене вообще варили хорошее пиво, это было одной из причин, привлекавших туристов. Но в «Серой утке» оно было каким-то особенно правильным,что ли. Поэтому Новак не стал делать замечаний Хвостову, перед которым в рабочее время стояла пустая уже кружка, и полицаймайстер, видимо, не собирался останавливаться. Сам мэр заказал для начала рыбный суп и жареные колбаски с картошкой. А пока несли заказ, прислушался, о чем говорят собратья по служению родному городу. Говорили о фрау Холле. Летом о ней редко вспоминали, но когда проблемы туристического сезона отходили вдаль, она снова становилась раздражителем длянаселения. Разумеется, имясказочной ведьмы не было настоящим. Этим прозвищем наградили обитательницу дома на болоте местные жители, ибо выглядела она в точности, как подобало классической ведьме - с распущенными седыми лохмами, с темным от загара резким лицом, иссеченным морщинами, и крючковатым носом. Одевалась она в трудноописуемые обноски, и самое главное, вместо левой ноги у нее был протез, и ходила она, опираясь на палку. Ведьма как есть, или, как Василий выражался – баба-Яга. Настоящего ее имени Новак не знал, она поселилась здесь до того, как его избрали мэром. Наверное, в архиве ратуше что-то есть по этому поводу, однако Новак не интересовался.

Появлялась она в городе редко, в основном за продуктами, но каждый раз ее появление производило в чистом и благостном Либекухене такое впечатление, что горожане были твердо убеждены, что старуха связана с нечистью. Более того, находились такие, что ходили в ее домишко на болоте, с просьбой навести порчу на конкурента или вернуть неверного мужа. Была ли от того польза, неизвестно.

Разумеется, Новак в эти бредни не верил. Василий рассказывал, что на родине его предков обычай такой – в каждом городе должен быть свой местный сумасшедший, шатающийся по улицам. Или сумасшедшая. Иначе это и не город вовсе. Проблема в том – что Альтштадт – не Острогарда, тут юродивые по улицам не бродят.

--Все это, конечно, неприятно. – пастор продолжал разговор. – Старая женщина, инвалидка, живет одна, в таком нездоровом месте, без всякого присмотра…

--А я о чем? – полицаймайстеру принесли вторую кружку, он отхлебнул и заел пирогом. – Выселить бы ее оттуда. Застройка ведь незаконная, а? Снести эту хибару, бабушке переселить в какой-нибудь пансионат, мы ж не звери, на улицу выгонять. И всем будем счастье. Если подходящая статья в бюджете для оплаты пансионата найдется. – Он глянул на мэра.

--Все не так просто, Василий, -- Новак вздохнул. – Сперва надо получить разрешение на снос. А дом этот нигде у нас не зарегистрирован. Хотя стоит там с королевских еще времен.

--Ну и какие проблемы? Пригнали бульдозер и снесли.

--Ты не понимаешь. Во всем должен быть порядок. Нельзя снести то, чего нет. Поэтому и прежний глава города на этот домишко махнул рукой. Ждал, пока дом сам развалится, благо там никто не жил тогда. А тут вдруг фрау Холле и объявилась. – тут наконец принесли заказ, и и прежде, чем приняться за суп, Новак заметил. – Но вообще-то проблема не во фрау Холле. Проблема в болоте.

Болото пятнало – причем во всех смыслах – благостную картину. В соседних лесах было множество ручьев, питающих реку, и в низине, как раз между сосняком и дубравой, образовалась неприглядного вида топь. Место этосчиталось нехорошим с незапамятных времен. Почему – никто не помнил, но ходить туда было себе дороже, и не только потому, что можно утонуть. Пока здесь была рыбацкая деревня, никто из облеченных властью на эти суеверия внимания не обращал, да и на само болото тоже. Но после того, как Либеркухен стал курортом, как-то некрасиво было держать болото на своей территории. Во времена Балтийской Унии собрались было его осушить, но тут грянул развал страны, и долгие годы всем было не до этого. А когда вновь пришла стабильность, и заговорили об осушении Либеркухенского болота, набежали набравшие ныне власть и авторитет «зеленые», и начали шуметь, мол, осушение нарушит всю здешнюю экологию, и погубитуникальную флору и фауну побережья.

И болото продолжало слать в Либеркухен тяжелые осенние туманы, и отравляло воды реки, и общественности бурлила не хуже того болота, и санитарные врач бубнил свое…. Это вам не сумасшедшая старуха, пугающая добропорядочных обывателей.

Пока мэр поглощал суп и готовился перейти ко второму блюду, подоспела и судья. Стало быть заседание закончилось.

--И как новые сведения истца? – лениво полюбопытствовал полицаймайстер.

Пани Халина посмотрела на него так, что все горячие блюда на столе словно бы остыли. Она махнула рукой, призывая кельнера, и только после того, как сделала заказ, соблаговолила ответить.

--Как обычно. Он обвинил мачеху в аморальном поведении. Конкретно – в том, что она состоит в порочной связи с постояльцем миллеровской гостиницы.

--Так фрау Клара в настоящее время свободная женщина, -- Новак отодвинул пустую тарелку и принялся за колбаски с картошкой. – Какое это может иметь отношение к содержанию завещания?

--Вот и я о том же. Но молодого Миллера понесло. Он настаивает на том, что мачеха изменяла отцу еще при его жизни, и с этим…. Как же его, матка бозка… забыла… состояли в преступном сговоре и угрозами либо обманом заставили старика изменить завещание. Фрау Мюллер, разумеется, все отрицает, и вообще утверждает, что постоялец заселился в гостиницу уже после смерти старого Миллера. Ну, это легко проверить. Короче, процесс все больше превращается в балаган. Я вынуждена была послать этому… ага, вспомнила – Эйно Альтерманну повестку, и если он явится, это будет уже пип-шоу. Простите меня, пастор.

Кельнер принес блюдо дня – утиную ножку с овощами, и минеральную воду – не столь дешевую, что выставляли на совещании. Судья прервала свой возмущенный монолог, и принялась за обед.

--Альтерманн…- мэр попытался вспомнить, слышал ли он эту фамилию раньше. Вполне вероятно, что да, но фамилия распространенная. – Василий, тебе о нем что-нибудь известно?

--К нам на него жалоб не поступало, так что, очевидно, гражданин законопослушный. Другое дело, - он почему-то здесь с лета завис и не в сезон торчит. Может, Миллер не все врет, и молодчик в самом деле вдовушку окучивает.

Пастор решил вступиться за честь не столько вдовы Миллер, сколько родного города.

--Разве Либеркухен красив только летом? – задал он риторический вопрос. – На мой взгляд, свободным от туристических толп он выглядит еще привлекательней. Я еще помню времена, когда художники приезжали сюда, чтобы запечатлеть виды побережья. Если этот постоялец не художник, вполне возможно, что он остановился здесь, чтоб написать книгу, вдали от столичного шума и суеты.

Хвостов фыркнул, едва не подавившись пивом. Новак глянул на него укоризненно, а пастору грустно ответил:

--Увы, друг мой, ты все еще пребываешь в прошлом веке. Мы еще не совсем стары, но по нынешним временам совершеннейшие динозавры. Какие еще художники и писатели? Нет уже ни картин, ни книг. Есть, как мои дети выражаются, арт- объекты и блоги. Для того, чтоб это создавать, пребывать вдали от суеты совершенно не обязательно.

Хвостов пожал плечами.

--Что ж, явится этот типчик в суд, допросит его пани Колодзейская, тогда и узнаем, с чего он здесь торчит. Кстати, пани Халина, это не ваш парень в дверях топчется?

Судья с неудовольствием оторвалась от еды – время обеденного перерыва еще не закончилось, и если за ней прислали ( телефон она отключила), значит, что-то случилось.

Она оглянулась. В действительно переминался с ноги на ногу Ханс Краузе, студент-заочник юридического факультета Альтштадского университета. Стажер, исполнявший в суде должность протоколиста, и, по совместительству мальчика на побегушках и прислуги за все. Сейчас он был бледен до зелени, и почему-то не переступал через порог, хотя вообще-то робостью не отличался.

--В чем дело? – недовольно спросила Колодзейская. – Ты отнес повестку Альтерманну?

Ханс открыл рот, но произнести ничего не сумел, только просипел что-то невнятное. Тогда он утвердительно кивнул.

--И что он ответил? Он будет давать показания?

Ханс сглотнул и на сей раз выдавил:

--Нет…

--И с какой стати?

--У-у-убили….

Колодзейская, да и все присутствовавшие не поверили услышанному. Мальчик оговорился. Или им послышалось.

--Кого убили? – переспросила судья.

--Его… он у себя в номере… весь в крови, голова расколота…. И…

Произнеся эту относительно длинную фразу, Краузе не выдержал. Его вырвало. И это убедило окружающих в реальности происходящего. Обыватели Либеркухена не вели себя столь недостойно в общественных местах.

Раздался скрежет –Хвостов поднял свое упитанное тело, отодвинув тяжелый стул.

--Так, господа хорошие, это по моей части. Пойду посмотрю, по пути со своими ребятами созвонюсь. Ты врача вызвал? – обратился он к Хансу.

--Нет…

-Тьфу на тебя. Может, это парень напился, упал и башкой приложился. И жив еще. Короче, в «скорую» звоните. А вы, -- он обернулся к городским старшинам, - пока что со мной не ходите. Если там и вправду криминал, топтать не надо, а я как выясню, сразу сообщу. Запиши за мной, -- на ходу бросил он кельнеру и вышел.

Колодзейская определенно проявила твердость характера.

--А мне, пожалуй, нужно вернуться в суд, посмотреть, там ли еще Миллеры.

--Думаете, это как-то связано с их тяжбой?

--Всякое может быть. Миллер обвинил мачеху в связи с постояльцем именно сегодня, и вот…

--Тогда балаган превращается в нечто совершенно иного жанра?

Колодзейская не ответила. У выхода, где уже трудилась уборщицы, приводя порог в пристойный вид, она велела Краузе следовать за ней. Вообще-то стажер сам определенно нуждался в помощи врача, но безропотно поплелся за начальницей, которая намеревалась допросить его приватно.

--Что ж, будем ждать новостей, -- сказал Новак пастору.

Тот почти беззвучно повторял слова молитвы.