Лицензия

Последний этаж проносится перед глазами, и стеклянные двери плавно расходятся, чтобы лифт мог выплюнуть запоздалого пассажира.

Рафен спешит, на ходу поправляет складку на рукаве, отряхивает на бегу прилипший к брюкам сор. Он знает, что опаздывает, что у него осталось не больше часа, а потом…

Ночная смена провожает его взглядом, расступившись и коротко кивнув. Приветствуют. Знают. Даже не досматривают, потому что в этом нет необходимости. Раф никогда не пойдет против их хозяина. Ни-ког-да.

Ключ-карта бряцает о коридорную тумбу. Царапает лак сброшенная впопыхах маска-респиратор. Раф морщится, насколько его шум входит в диссонанс с льющейся из встроенных динамиков тихой классической мелодией. За прошедшие пять лет, что он здесь живёт, он так и не достиг гармонии с тем, кого считает примером для подражания. Они все ещё недостаточно созвучны.

— Я вернулся.

Громко. Очень громко. С какой-то детской радостью в интонациях. Тоже несколько неуместной в их общем доме. В их маленьком семейном склепе, пахнущем жасминовым чаем, хризантемами и сахарно-ирисовой пудрой. Сколько Раф себя помнит, этот дом живёт вне дня и ночи. Здесь всегда одинаково сумрачно из-за приглушённого искусственного освещения и плотных римских штор на окнах. Неизменно чёрных, не пропускающих ни единого луча. Прохладно из-за кондиционера, поддерживающего определённую температуру. И сухо, хотя одна из стен утопает в цветах и журчит маленьким домашним багряным водопадом, перекатывающим крохотные камешки на дне. Время здесь словно бы застывает. Тянется густой патокой. Склеп, как он есть…

— Я… я дома…

Лиос даже не отрывается от томика со стихами очередного сверхмодного поэта, метящего в классики. Жестом приглашает пройти, присоединиться к нему за чашкой чая и дать себя увлечь музыке. В рассеянном свете старший брат опять куда больше похож на мифического ирландского ши или романтическое видение смерти Эвелин де Морган, а не на хозяина похоронного бюро. И магии созданного им образа подчиняешься. Раф не сопротивляется этому наваждению, и лишь тонкий серебряный ободок фарфоровой чашки, выставленной в честь праздника, напоминает о тревоге, что гнала его по запылённым кирпично-красным от чумной взвеси в воздухе улицам.

— Лиос. Они ведь придут, да?

— Они всегда приходят. И всегда пунктуальны.

Рот брата кривится в тонкой ироничной усмешке. Привычной и успокаивающей, напоминающей, что их изломанный больной мир со всеми его опасностями остался за порогом. Он далеко внизу, за дверями на улицу.

— Ты никогда не говорил, что будет. Это страшно?

— Жить вообще страшно, — все та же усмешка на губах, но брат уже оторвался от чтения, смотрит пытливо, словно выжидает.

— Сколько? Сколько я должен вписать? Я не знаю.

— Столько, сколько посчитаешь нужным. Это всегда личный выбор, за который никто не осудит.

— И сколько ты назвал?

Рафен помнит день, когда впервые увидел выдающих лицензию. Они пришли к Ивеллиосу, который тогда ещё казался кем-то живым и осязаемым, но вопрос задавали без свидетелей, лично. Один на один. И Раф не слышал ответа.

— В этом нет тайны, — отложенный в сторону поэтический сборник кажется на чёрной скатерти ляповатым пятном. Чужеродным, слишком «запороговым» элементом. Раздражает зрение. Лиос коротко кивает в сторону водопадика:

— Ты всегда можешь посмотреть.

Раф чуть не опрокидывает стул, вскакивая, несётся к чаше водопада, шарит рукой. Он не знал. Не знал, что всё так просто, что тайник Лиоса в самом очевидном месте. Со шкатулки каплями скатывается вязкая, похожая на кровь жидкость, обнажая узор-ключ: матово-белую, словно фарфоровую женскую маску в окружении вороньих перьев. Раф практически срывает ногти, пытаясь подцепить её и добраться до внутренностей, царапается, а после застывает. Ответ на вопрос даже кажется логичным.

— И… и скольких уже…

— Я не считаю. В этом нет необходимости.

— Кто они? — Рафен задерживает дыхание в страхе. Ответ его тревожит. Но мягкое спокойствие в голосе Ивеллиоса неизменно.

— Отчаявшиеся. Те, кого смерть и так ждёт в ближайшем будущем. Те, кто, хотел бы уйти сам, но боится. Боится боли, боится стать обузой для родных, просто страшится того, что ждёт. И тогда они просят помощи у одного из нас.

Метаморфозы в облике брата больше не кажутся резкими и странными. Он не похож на образ, созданный художницей-прерафаэлиткой. Он им является. Только ему не нужны ни коса, ни серп, ни прочая атрибутика.

Раф царапает гемму на захлопнутой крышке шкатулки. Вспоминает слова матери. Когда-то «большие дяди» кричали, что мир перенаселён, потом, что человечество вымирает, а потому, для снижения преступности надо ввести лимит на убийства, а обществу дать понять, что за убийство сверх Лицензии, вне зависимости от причины, ждут ужасные последствия. «Большие дяди» приняли закон. Но в их планы вмешалась природа. Такая же больная, как новое общество. Только вот ей на лимиты всегда было наплевать…

— Как ты… вы… это делаете? Как они… уходят?

Лиос вырастает за спиной неожиданно резко, словно ему не надо пересечь полкомнаты, чтобы встать рядом. Бокал в его руках крохотный, едва ли с напёрсток, но полный до краев той же водой, что и в чаше водопада.

— Тихо. Без лишних страданий и боли. Похоже на сон.

— И по-твоему это милосердно?

— Милосердие — абстрактное понятие, и каждый сам определяет для себя, что оно для него значит. Но… да. По моему мнению, это милосердно.

Они возвращаются за стол. Всё тот же томик в руках Лиоса, жасминовые ноты зелёного чая от чашечек, тихая классическая мелодия из колонок. Всё тот же застывший во времени дом-склеп…

Брат шелестит страницами, бегает взглядом по истерично-рваным рифмованным столбикам, морщится едва заметно и обращается к сборнику Бодлера. А Раф думает, что Лиос застыл в своем двадцатилетии, хотя по годам уже сильно старше. И жить ему осталось совсем немного.

— А как же Охота? Неужели тебе не обидно, что осталось только пять лет?

— Обидно? — Ивеллиос улыбается. Мягко и немного печально. Бросает взгляд на водопад у стены:

— Я всегда мастерски портил праздники. Мне осталось значительно меньше отведённого срока.

Мелькает перед глазами образ из полузабытого воспоминания: старый дом почти за чертой города, Лиос на балконе, мертвенно-бледный, забывший про маску-респиратор. Природе не нужна Лицензия.

Мираж прошлого прогоняет стук в дверь. Настойчивый. Омерзительно громкий.

Раф встречает гостей.

— Сколько?

***

— И какое число надо назвать?

Мальчишка, стоящий рядом с Рафеном, лишь отдалённо похож на Лиоса. Не сказочный ирландский ши, но почти образ с картины де Морган. И даже этого достаточно, чтобы на мгновение позволить себе обмануться.

— То, которое сочтёшь нужным. Никто не осудит.

Без маски-респиратора Рафен куда больше смахивает на больную фантазию Энн Райс. Сбежавший со страниц её романов вампир, застывший в собственном двадцатилетии.

Он знает. Однажды прогремит какофонией стук в дверь. К приёмному сыну придут, чтобы задать единственный вопрос.

И он тоже назовёт больше пятидесяти.