Когда мама говорила: «Надо заскочить по делам», это всегда грозило приключением. Сперва метро — подземный мир, полный гула и запаха чужих пальто. Тогда метро было ещё новеньким, и в нем пахло свежей пластмассой, как в самолёте Ту-134 или под крышкой кассетного магнитофона.
Потом длинные эскалаторы, уносящие наверх, в холодный, залитый белым светом день. А там — оно. Огромное, как гора, здание из бетона и стекла. Оно впивалось в небо острыми гранями, и в его окнах плыли облака.
Внутри подъезда было тихо и пустынно, звуки глохли, будто в вате. Мы подошли к лифту. Он был не такой, как все. Большой, старый, с медными ручками, и в каждой стене зачем-то зияли огромные окна.
В углу, на табуреточке, сидела бабушка-лифтерша в темном платке и с безразличным взглядом.
— На двенадцатый, четвертый. — странно сказала мама.
Старушка кивнула,будто ждала нас, и тронула свой блестящий рубильник с двумя рядами цифр.
Лифт тронулся с мягким скрипом. Он был похож на стеклянный аквариум, плывущий в серых стенах.
Я видел этажи, проплывавшие за стеклом, как страницы чужой жизни: вот мужчина с портфелем, вот женщина с цветком в руках. Люди входили, выходили, и воздух в кабине менялся, он пах то пылью, то дождем, которого не было снаружи.
А потом случилось необъяснимое. Вместо того чтобы остановиться, лифт вздрогнул и мягко, почти бесшумно, боком выкатился на крышу. Сердце мое замерло. За стеклами открылся весь город — крошечный, как игрушечный, с булавками-антеннами и ползущими букашками-машинами. Мы ехали по направляющим, прямо по краю пропасти, переезжая через узкий переулок на крышу соседнего, такого же исполинского здания.
— Мам, мы куда? — прошептал я.
Она лишь крепче сжала мою руку.— Не бойся. Так надо.
Лифт снова нырнул в бетонную шахту, и мы спустились. На двенадцатый этаж четвертого корпуса, как было написано на стене напротив лифта.
Мама о чем-то говорила с людьми в кабинете с высокими потолками, а я смотрел в окно и думал о том, что обратная дорога будет такой же страшной.
Но обратно мы пошли другим путем. Мы вышли на незнакомую улицу, залитую солнцем. Пахло мокрым асфальтом и далёкой сладкой ватой. Откуда-то доносился рык — не то собачий, не то звериный.
— Зоопарк близко, — сказала мама. — Хочешь заглянем?
Я кивнул, оглядываясь. Того здания с лифтом будто и не было. Оно растворилось в воздухе, оставив после себя лишь странное чувство потери.
А потом это приключение как-то забылось, лишь иногда возвращаясь во сне. Мне стало не до него, приходилось расти.
Прошли годы.
Я стал взрослым и почти забыл тот день. Почти. Иногда на краю сна мне слышался скрип направляющих и виделся золотой свет в высоких окнах.
Однажды поздним вечером я шел по старому центру к состарившейся, дважды переименованной станции метро, и дождь заставил меня свернуть в знакомый переулок.
И я увидел его. То самое здание. Теперь, в сумраке, совсем мрачное, явно заброшенное, но в нескольких его окнах горел ровный, приветливый свет. Сторожа не дремлют?
Дверь поддалась с натужным скрипом. Внутри пахло пылью и старыми камнями. И там, в глубине вестибюля, стоял он. Тот самый лифт. С теми же огромными окнами. На стене висела табличка «Не работает», но его двери были распахнуты, словно он ждал.
Я шагнул внутрь. Вместо рычага лифтёршина стенке висела панель с обычными двумя рядами кнопок. Они тоже стёрлись и запылились, но одна светилась изнутри тусклым зеленым огоньком.
12/4. Я нажал на нее.
Лифт поехал.
Тот же скрип, та же дрожь. На шестом этаже снова запахло дождем. На девятом — в глубине кабины послышался тихий кашель. Но там никого не было, кроме меня.
И снова — толчок, рывок в сторону, и вот мы выкатились на крышу. Но теперь город внизу был черным, прошитым нитками фонарей и пятнами рекламы, а небо — беззвёздным и пустым.
В отражении стекла я увидел за своей спиной старушку в платке.
— Опять боишься? — прозвучал ее голос, идущий будто из самого металла кабины.
— Нет, — ответил я. — Я не знаю, куда еду.
— Туда, где всегда выходят те, кто возвращается.
Лифт остановился.
Двери открылись беззвучно, но за ними был не этаж, а длинный светящийся коридор, откуда тянуло запахом мокрой листвы, очень далёкой сахарной ваты и безвозвратно утерянного детства.
Я сделал шаг вперед, и лифт бесшумно уехал в темноту, оставив меня на пороге. Впереди приветливо звала меня ярко-красная буква М.
На следующее утро я вернулся. На месте переулка был пустырь, огороженный забором с ржавой табличкой: «Снос. Проход запрещен».
— Здесь ведь был большой дом? — спросил я сторожа.
— Был. Давно снесли. Лет десять, не меньше. Вот охраняю с тех пор, наверху никак не придумают, что бы этакое построить. — буркнул он. — Или боятся. Странное это место. По ночам над развалинами как будто свет в окнах виден. Лифт будто поднимается. И шаги по крыше.
Я побрел вдоль забора. Под ногой хрустнул осколок стекла — невероятно чистый и гладкий, зеркальный. Я поднял его и на мгновение увидел в нем отражение — не свое, а мальчишки с большими глазами, смотрящего в высокое небо, по которому плыл стеклянный лифт.
Дом не исчез.
Он просто ушел туда, где живут все потерянные воспоминания. Он остался видим только для тех, кто однажды ехал в его лифте и не забыл, как пахнет и гремит, выезжая на крышу, чудо.
Иногда, поздно вечером, я выхожу на балкон и прислушиваюсь. И сквозь гул города мне чудится тихий, металлический скрежет высоко над крышами. Это он. Лифт, который ездит по крышам. Теперь уже по крышам всех высоток города.
Он все ещё работает, перевозя не людей, а обрывки прошлого, затерянные в лабиринтах памяти. И я знаю — он ждет следующего пассажира, который однажды во сне вспомнит дорогу от метро к подъезду. Как я...