Лисичка, которая боялась тишины

Для рыжей лисички Веснушки лес был не просто домом. Он был огромным, живым существом, которое постоянно разговаривало с ней. У него был свой голос: утренний хор дроздов, перебранки сорок, неторопливое перешёптывание листвы, ворчливое бормотание барсука из норы и далёкий, убаюкивающий шум ручья. Веснушка знала каждый звук, как свои пять пальцев. Они сплетались в одну большую, уютную симфонию, которая означала, что всё в порядке.

Первый день тишины был похож на странный сон.

Проснувшись на рассвете, Веснушка не услышала знакомого щебета. Она насторожилась, прислушалась. Ничего. Только её собственное сердце, застучавшее чуть быстрее. Она вылезла из норы и побежала к ручью — его привычный шум был ей опорой. Но чем ближе она подбегала, тем громче становилась... тишина. Ручей не журчал. Он был неподвижным и немым.

Паника, острая и холодная, сжала её горло. Она металась по лесу, заглядывая в знакомые места. Гнездо певчего дрозда — пусто. Барсучья нора — вход аккуратно засыпан, будто хозяин спешно ушёл и не собирался возвращаться. Лес опустел. Он не просто замолчал. Он вымер.

Тишина давила на уши, становилась тяжёлой, липкой, почти осязаемой. Она проникала внутрь, и Веснушке начинало казаться, что она вот-вот и сама растворится в этой беззвучной пустоте. Она боялась тишины. Боялась больше, чем рыси, больше, чем охотничьих собак. Потому что те были частью жизни, а это было похоже на смерть.

На третий день, обессиленная и почти отчаявшаяся, она нашла их. Не в норе, не на тропе, а на самой окраине леса, у подножия старой, полузасохшей сосны. Все звери — и зайцы, и белки, и даже старый ёж — сидели тесной кучкой, прижавшись друг к другу. Они не бежали. Они затаились. Их глаза были полны одного и того же немого ужаса.

— Уходи отсюда, глупая! — прошипел ёж, едва увидев её. — Она услышит!

— Кто? — едва выдохнула Веснушка.

— Большая Тишина, — прошептала белка, дрожа. — Она живёт на вершине этой сосны. Она всё забирает. Звуки, краски, радость...

Веснушка подняла голову. Высоко-высоко, на голом суку, сидела огромная, пепельно-серая сова. Она не спала. Она не охотилась. Она просто сидела, уставившись в одну точку, и от неё во все стороны расходились невидимые волны безмолвной, всепоглощающей печали.

И Веснушка вдруг поняла. Это не монстр. Это такое же живое существо, просто его горе было таким огромным, что оно заполнило собой весь лес.

Совет ежа прозвучал в её голове: «Уходи!». Инстинкт кричал то же самое — беги от этой давящей пустоты, спасайся. Всегда живой и стремительный, её организм буквально отвергал эту тишину, эту скорбь.

Но Веснушка не побежала.

Она смотрела на тусклое, пепельное оперение совы, на её неподвижную спину, и вдруг почувствовала не страх, а щемящую жалость. Эта огромная птица была так же одинока, как и она сейчас, затерянная в безмолвии, которое сама же и создала.

«Если её горе забирает звуки, — подумала Веснушка, — может, нужно вернуть хоть один?»

Это была самая безумная идея в её жизни. Она глубоко вдохнула, набрала воздуха в лёгкие и... заливисто, отчаянно тявкнула.

Звук, резкий и живой, как удар хлыста, разорвал мёртвую тишину. Он отскочил от стволов деревьев и покатился по лесу эхом.

Сова на вершине вздрогнула. Её перья медленно приподнялись.

Ободрённая, Веснушка сделала шаг вперёд.

— Эй! — снова крикнула она, уже чуть тише. — Ты... ты очень грустишь?

Она не ожидала ответа. Но он пришёл. Не звуком, а чувством, которое проникло прямо в её сознание, холодное и тяжёлое, как камень.

«Всё ушло. Всё кончилось. Зачем звуки, если некому их слышать?»

Веснушка села на землю, не сводя с совы глаз.

— Мне кажется, кому-то есть дело, — сказала она вслух, хоть и понимала, что сова слышит её и без слов. — Вот я слышу. И мне... мне от твоей тишины очень страшно. А ещё — очень грустно. Как и тебе.

Она замолчала, не зная, что сказать дальше. И тогда она просто начала делать то, что умела. Она стала тихонько, почти неслышно напевать. Не песню, а просто набор тёплых, убаюкивающих звуков, тех самых, что слышала в лесу до прихода Тишины. Она напевала шелест листвы, бульканье ручья, отдалённый стук дятла.

Она пела о жизни.

Прошло много времени. Солнечный луч пробился сквозь хмурые тучи и упал на вершину сосны. И тут серая сова медленно-медленно повернула голову. Её огромные глаза, полные бездонной печали, встретились с взглядом лисички.

И из её клюва вырвался звук. Тихий, хриплый, давно забытый.

«У-ух...»

Это не было угрозой. Это был вздох. Первый звук, который она издала, возможно, за многие недели.

В тот же миг что-то переменилось. Давление тишины ослабло. Где-то вдалеке, очень робко, прокричала ворона. Воздух снова начал вибрировать, наполняясь незримой жизнью.

Сова не стала счастливой. Её горе было слишком велико. Но её одиночество было нарушено. Кто-то пришёл. Кто-то увидел её боль и не убежал, а сел рядом и стал тихо напевать.

Это не вернуло лесу его голос в один миг. Но это зажгло первый, самый важный огонёк — огонёк надежды. А где есть надежда, там когда-нибудь снова зазвучит и песня.