Ловцы голосов

Ловцы Голосов

Туман, вечный спутник Портала Грез, обволакивал каменные улочки Серебряной Гавани, превращая фонари в бледные призрачные шары. Воздух был густым от соленой морской сырости и чего-то еще – незримого шепота, отголоска несбывшихся желаний и забытых песен. Здесь, на краю мира, где реальность истончалась, как старый шелк, жили Ловцы.

Эрвин Шепчущий Проводник был одним из старейших. Его пальцы, покрытые тончайшей сетью серебряных шрамов – отметин Голосов, – перебирали стеклянные ампулы на поясе. Каждая содержала искру сияния: искристый смех ребенка, бархатный рокот волн, пронзительный крик чайки. Голоса. Не просто звуки, а сгустки чистой эмоции, воспоминаний, самой *сущности* момента, вырванные из потока времени и заточенные в хрупкие сосуды.

– Смотри, Элис, – его голос, привыкший к тишине, звучал глухо, как шорох песка. – Туман сегодня... нервный. Полон обрывков. Чувствуешь?

Элис, его юная ученица с глазами цвета штормового моря, кивнула, сжимая в руке свой первый, еще пустой, кристаллический флакон – «Ловушку». Она чувствовала. Это был зуд под кожей, легкое головокружение, как от вдыхания редких духов. Мир для Ловца был невидимой симфонией, где каждый звук оставлял после себя эхо – эфирный след, годный для поимки.

– Там, – Эрвин указал на переулок, где туман клубился особенно густо. – Печаль. Старая, как камни гавани. Запавшая. Ищем источник.

Они двинулись, ступая бесшумно, их кожаные плащи сливались с тенями. Эрвин вел Элис не глазами, а внутренним слухом, ухом, натренированным десятилетиями. Он слышал не то, что произносилось, а то, что *осталось*: гулкое эхо шагов давно ушедшего моряка, тихий плач женщины у окна, скрип несуществующей двери. Эти эхо – «Отзвуки» – были бледными тенями настоящих Голосов, но именно они вели к сильным, ярким экземплярам.

В тупике переулка, у покрытой мхом стены, Эрвин остановился. Перед ними висел невидимый пласт воздуха, дрожащий, как нагретый. Элис почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза без причины. Это и был Отзвук – сгусток вековой тоски.

– Теперь, дитя, – прошептал Эрвин, вынимая из складок плаща тонкий серебряный прут – Резонатор. – Слушай не ушами. Слушай... костями. Кожей. Сердцем. Ищи нить. Тоньше паутины. Она связывает Отзвук с Источником.

Элис закрыла глаза, отбросив страх. Она погрузилась в море эфирного гула, в хаос невидимых звуков. Искала ту единственную, дрожащую нить, что вибрировала той же старой печалью. Минуты тянулись, как смола. И вдруг – *оно*. Тончайшая струна горя, протянувшаяся сквозь камень стены, вглубь старого дома.

– Нашла! – выдохнула она.

– Веди, – приказал Эрвин, его Резонатор уже светился тусклым сиянием, настраиваясь на частоту Элис.

Они вошли в заброшенный дом. Воздух внутри был тяжелым, пропитанным пылью и тишиной, которая звенела. В углу комнаты, под слоем грязи, лежала игрушечная лодочка. Именно отсюда, из самого дерева, пропитанного детскими слезами и надеждой давно погибшего мальчика, исходил Источник. Настоящий Голос. Он висел в воздухе над лодочкой – мерцающий сгусток аквамаринового света, пульсирующий тихой, бесконечной грустью.

– Готовь Ловушку, – скомандовал Эрвин, его голос обрел стальную твердость. Он поднял Резонатор, и тонкий луч серебра коснулся Голоса. Свет сгустился, замер, словно пойманная бабочка. – Теперь! Концентрация! Представь сосуд, представь его стены непроницаемыми!

Элис дрожащей рукой поднесла открытую Ловушку. Эрвин плавным, отточенным движением направил луч Резонатора. Аквамариновый свет, словно жидкий дым, устремился в узкое горлышко кристалла. Элис почувствовала холодок, потом волну щемящей тоски, ударившую в грудь. Она сжала зубы, удерживая образ сосуда. Свет втянулся полностью. Она мгновенно заткнула флакон пробкой из резонирующего дерева. Внутри кристалла, словно живое существо, бился и переливался аквамариновый Голос. Печаль мальчика.

– Хорошо, – одобрил Эрвин, усталость легла тенью на его лицо. – Первая добыча. Сильный экземпляр. Его купят мастера эликсиров для зелий утешения или барды для песен, пробирающих до дрожи.

Они вышли из дома. Гавань просыпалась. Где-то кричали чайки, скрипели снасти, доносились обрывки разговоров. Эрвин на мгновение остановился, прислушиваясь к новому хаосу Отзвуков. Вдруг его брови сдвинулись. Он резко повернул голову, глядя в сторону Старого Дока, места, куда даже Ловцы заглядывали редко.

– Слышишь? – спросил он, и в его голосе прозвучало нечто, чего Элис раньше не слышала – нечто среднее между тревогой и... жадностью?

Элис настроилась. Среди привычного гула она уловила *это*. Не Отзвук. Не привычный Голос. Это было... иное. Чистое, холодное, как горный хрусталь, звучание. Оно не несло узнаваемой эмоции – ни радости, ни печали. Оно было просто... совершенным. Звуком самой вечности, самой истины. Оно влекло, как магнит, обещая непостижимое знание, абсолютную ясность. И от него веяло ледяным, бездонным ужасом.

– Что это? – прошептала Элис, чувствуя, как мурашки бегут по спине. Звук был прекрасен и ужасен одновременно.

Эрвин не отвечал. Его глаза горели странным блеском. Он смотрел на Старый Док, словно загипнотизированный. Его пальцы сжимали Резонатор так, что костяшки побелели.

– Это... – он сделал шаг вперед. – Это Голос. Но какой-то... Другой. Нечеловеческий. Чистый. – В его голосе звучал почти благоговейный трепет, но Элис уловила подспудную дрожь страха.

– Мастер Эрвин, – осторожно сказала она, ловя его за рукав. – Он... он кажется опасным. Он не похож на то, что мы ловим. Помнишь легенды о Голосах Бездны? О тех, что сводят с ума?

Эрвин вздрогнул, словно очнувшись. Он резко обернулся к ней, и в его глазах мелькнуло что-то дикое, непривычное.

– Легенды – для детей, Элис, – прорычал он, но его голос сорвался. – Это... это шанс. Шанс поймать нечто невероятное! То, что перевернет все! То, что искал... – Он запнулся, не договорив. Элис знала, о ком он не сказал – о его собственном наставнике, старом Торине, который десять лет назад ушел ловить "сияющий шепот" у Мрачных Утесов и не вернулся. Только его пустая Ловушка, покрытая инеем, была найдена на берегу.

– Но Мастер... – начала Элис.

– Молчи! – отрезал Эрвин, его лицо исказила решимость, граничащая с одержимостью. Он вытащил не обычную Ловушку, а старую, потрескавшуюся ампулу из черного обсидиана – артефакт, который он хранил как реликвию, возможно, принадлежавший самому Торину. – Следуй за мной. И будь готова. Этот Голос... он *мой*.

Он двинулся к Старому Доку, не оглядываясь. Элис, с сердцем, колотившимся как птица в клетке, и с ледяным комом страха в желудке, последовала за ним. Хрустальный Голос звал, обещая и пугая. Туман у Дока был не серым, а странного, мерцающего фиолетового оттенка. Воздух звенел от невыносимой чистоты того звука, который не был звуком, а был самой бездной, обернутой в сияние.

Эрвин поднял Резонатор, нацеливая его в самую гущу мерцающего тумана, туда, где висел, пульсируя холодным светом, сгусток хрустального совершенства. Его рука дрожала, но не от страха, а от жгучего желания. Элис видела, как его серебряные шрамы на руках начали светиться тусклым, тревожным светом.

– Теперь, – прошептал он, и его голос слился с тем хрустальным звоном, становясь чужим. – Теперь ты будешь моим...

Луч Резонатора, темный и густой, как жидкая ночь, вырвался из наконечника и устремился к сияющему Голосу. В момент их соприкосновения мир взорвался.

Не светом. Тишиной. Абсолютной, всепоглощающей, выворачивающей душу наизнанку тишиной. И в этой тишине, громче любого крика, прозвучал Голос. Не хрустальный звон. Это был... скрежет. Скрип несмазанных гигантских шестерен. Шепот миллионов мертвых языков, сливающихся в один безумный хор. Смех, от которого кровь стыла в жилах. И в этом хаосе – ледяное, безразличное *осознание*. Взгляд чего-то невообразимо древнего и чуждого, упавший на двух ничтожных Ловцов, осмелившихся коснуться края бездны.

Эрвин вскрикнул – нечеловеческий, хриплый звук. Черная ампула выпала из его ослабевших пальцев, но не разбилась. Она *закипела* изнутри, заполняясь не светом, а сгущающейся, ворочающейся тьмой. Хрустальное сияние Голоса погасло, но ощущение ужаса, той безумной тишины и ледяного взгляда, нависло над ними, тяжелое и живое.

Эрвин стоял, сгорбившись, его дыхание было прерывистым. Он смотрел на упавшую ампулу, наполненную не пойманным Голосом, а чем-то невообразимо чужим и опасным. В его глазах не было триумфа. Там был ужас. И осознание. Осознание того, что он не поймал Голос. Он потревожил *что-то*. И это что-то теперь знало о них.

– Мастер... – Элис едва выдавила из себя слово, ее тело цепенело от холода, идущего не снаружи, а изнутри.

Эрвин медленно, как старик, поднял голову. Он посмотрел на Элис, и в его взгляде была не прежняя наставническая строгость, а первобытный, животный страх и... предупреждение.

– Беги, – прошептал он, его голос был хриплым, разбитым. – Беги, Элис. И никогда... никогда не пытайся ловить то, что зовет так... прекрасно. Это не голос. Это... крюк.

Он взглянул на черную ампулу, где тьма шевелилась. Потом на Старый Док, где фиолетовый туман сгущался, принимая зловещие очертания. Его рука с Резонатором дрогнула, но на сей раз он нацелил его не для ловли, а словно для защиты. Или для последнего, отчаянного удара.

– Беги! – крикнул он уже громко, и в его крике слышалась не только команда, но и мольба. – И предупреди всех! Ловцы... мы ловим не только эхо. Иногда мы открываем двери. И за ними... не песни.

Элис, не раздумывая, рванула прочь, унося в своем кристалле лишь аквамариновую печаль мальчика и вселенский ужас от встречи с тем, что прячется за маской хрустального совершенства. Она бежала, не оглядываясь, но в ушах у нее все еще стояла та безумная тишина и скрежет неведомых шестерен. И черная ампула, полная ворочающейся тьмы, осталась лежать на старых досках дока у ног Эрвина, который стоял на краю бездны, приготовившись встретить то, что он сам выпустил на волю. Ловля окончилась. Начиналась Охота.

Охота:

Ноги Элис несли ее сквозь Серебряную Гавань, не чувствуя под собой камня. Она мчалась, как загнанный зверь, сквозь туман, который теперь казался не просто сырым покровом, а *слепым* – удушающим, намеренно скрывающим путь. В ушах, поверх стука собственного сердца, все еще стояла та всепоглощающая Тишина. Не отсутствие звука, а его *антипод* – вакуум, высасывающий душу, заполненный лишь леденящим скрежетом неведомых механизмов вселенной и шепотом безумия. И этот взгляд... Безразличный, всевидящий, упавший на нее со Старого Дока. Он прожигал спину.

"Беги! Предупреди всех!"

Голос Эрвина, хриплый от ужаса и чего-то еще – возможно, боли – резал ее память острее крика. Она не оглядывалась. Не смела. Черная ампула, в которой клубилась не пойманная сущность, а нечто невообразимо чуждое и враждебное, осталась там, у ног наставника. И он... Он стоял на краю. С Резонатором, направленным не для ловли, а для боя. Боя с чем? С тенью? С эхом? С самой Бездной, которую они дерзнули потревожить?

Гавань просыпалась. Рыбаки грузили сети, торговцы раскладывали товар, дети с визгом носились по мокрым камням. Обычный утренний гул. Но Элис слышала его иначе. Каждый смех, каждый окрик, скрип колеса – все это было теперь покрыто тончайшей пленкой *фальши*. Как будто настоящие звуки, настоящие эмоции где-то далеко, а здесь – лишь бледные копии, Отзвуки чего-то утраченного навсегда. И сквозь этот привычный шум пробивался другой фон – низкий, едва уловимый гул, похожий на отдаленное землетрясение. Или на скрежет тех самых гигантских шестерен. Он исходил со стороны Старого Дока.

"Предупреди всех!"

Куда бежать? Кто "все"? Гильдия Ловцов. Их убежище, "Эхохранилище", располагалось в древнем маяке на самом краю гавани, там, где каменные утесы встречались с вечно бурлящим морем. Элис свернула с набережной, втиснулась в узкий переулок, ведущий вверх, к маяку. Камни под ногами казались холоднее обычного. Тени в переулке сгущались неестественно быстро, обретая странную, тягучую плотность. Воздух снова звенел, но не чистотой хрустального Голоса, а той же ледяной, выворачивающей Тишиной, пытавшейся проникнуть в ее череп.

Она вбежала на небольшую площадь перед маяком. Массивные дубовые двери Эхохранилища были приоткрыты. Изнутри доносились приглушенные голоса, звон стекла – обычная утренняя работа Ловцов, сортирующих ночную добычу. Элис, задыхаясь, влетела внутрь.

Теплый, знакомый запах воска, старого дерева и слабого аромата тысяч заточенных Голосов – обычно успокаивающий – теперь вызвал у нее тошноту. Стены хранилища были усеяны нишами, где в специальных стойках мерцали и переливались Ловушки всех форм и размеров: золотистый восторг, багровая ярость, нежно-голубая ностальгия. Сияющая симфория человеческого опыта, ставшая товаром. Сегодня этот блеск казался Элис жалким, тщетным.

– Элис? – Голос принадлежал Майре, Ловцу с лицом, изрезанным глубокими морщинами и серебряными шрамами, хранительнице ключей от самых древних и опасных коллекций. Она сидела за массивным столом, аккуратно записывая что-то в толстый фолиант. Увидев бледное, искаженное ужасом лицо ученицы, Майра нахмурилась. – Что случилось? Где Эрвин? Ты выглядишь так, будто видела Призрака Отзвуков.

– Не Призрака... – Элис едва могла говорить. Дыхание срывалось. Она судорожно сжала кристалл с аквамариновой печалью мальчика, словно ища в нем опору. – Хуже... На Старом Доку... Мы... Эрвин...

Она пыталась выговорить, но слова путались. Как описать неописуемое? Хрустальный зов? Абсолютную Тишину? Скрип шестерен космоса? Взгляд Бездны?

– Он пытался поймать Голос, – выдохнула она наконец. – Нечеловеческий. Чистый. Прекрасный... Он... Это был крюк! Ловушка! И там... открылось что-то! Эрвин... он остался... с черной ампулой... она... *живая*! Он велел бежать! Предупредить! – Голос Элис сорвался на визг.

Тишина воцарилась в Эхохранилище. Не та, ужасная, а тяжелая, настороженная. Другие Ловцы, занимавшиеся своими делами, замерли. Майра медленно поднялась. Ее глаза, обычно спокойные и оценивающие, стали острыми, как лезвия.

– Черная ампула? – переспросила она тихо, но так, что каждое слово отдавалось гулко в внезапной тишине зала. – Старая, из обсидиана? Та, что Эрвин носил как талисман?

Элис кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Лицо Майры стало каменным. Она резко обернулась к двум крепким Ловцам, стоявшим неподалеку.

– Бринн, Келдан! К Старому Доку! Немедленно! Оружие – Резонаторы на полную мощность, не для ловли! Для *подавления*! Ищите Эрвина! Если увидите что-то... *неестественное* – не приближаться! Сигнал тревоги!

Ловцы, не задавая вопросов, кивнули и выскочили за дверь, их лица стали масками сосредоточенной тревоги. Майра схватила Элис за плечо, ее пальцы впились с неожиданной силой.

– Что именно ты видела, девочка? Что *слышала*? Дословно! – ее голос не терпел возражений.

Элис, задыхаясь, пыталась собрать мысли. Она описала хрустальный зов, его ледяную притягательность и ужас. Описала попытку Эрвина, черный луч Резонатора, всепоглощающую Тишину, скрежет, шепот, тот невыносимый взгляд. И слова Эрвина: "Это не голос. Это... крюк".

– Крюк... – прошептала Майра, отпуская Элис и отступив на шаг. Ее взгляд устремился куда-то вглубь веков, в тени хранилища, где мерцали самые древние и странные Голосовые Ловушки. – Значит, легенды... не совсем вымысел. "Голоса Бездны". Приманки из Иного.

– Что это? – вырвалось у Элис. – Что мы выпустили?

– Не мы. Эрвин. В своей слепой жажде... – Майра провела рукой по лицу. – Мы называем их "Пустотные Зовы". Или "Шепчущие Ловушки". Сущности из... мест за гранью нашего понимания. Они приманивают совершенством, чистотой, знанием. Но это – оболочка. Пустота, жаждущая наполниться. Чем? Эхом нашей реальности? Нашей жизнью? Нашими душами? Мы не знаем точно. Знаем только, что контакт с ними сводит с ума или хуже. И что они открывают... пути.

– Пути? – Элис почувствовала, как холод пробирается по спине.

– Да. Для *них*. Для того, что живет в Пустоте. – Майра посмотрела на Элис, и в ее взгляде была не только тревога, но и тяжелая ответственность. – Твоя черная ампула... Это была Ловушка Торина. Наставника Эрвина. Он ушел десять лет назад на Мрачные Утесы, преследуя такой же "сияющий шепот". Его нашли... пустым. С Ловушкой, покрытой инеем, внутри которой что-то... шевелилось. Эрвин забрал ее. Думал, это ключ к разгадке. Оказалось – мина замедленного действия.

За окнами маяка внезапно погас утренний свет. Небо над Старым Доком почернело, но не от туч. Это была неестественная, глубокая, поглощающая все лучи чернота. Из нее, как щупальца, потянулись космы фиолетово-черного тумана, гораздо плотнее и зловещее обычного гаваньского. И гул – тот самый скрежещущий гул – усилился, превратившись в ощутимую вибрацию, от которой задрожали стеклянные сосуды в нишах.

С площади донесся крик. Нечеловеческий. Полный боли и... чего-то чужого. Потом – резкий, пронзительный звук Резонаторов, работающих на разрыв, на уничтожение. Но звук был коротким, резко оборвавшимся.

Майра побледнела как смерть.

– Слишком поздно... – прошептала она. – Они пришли за своей добычей. За ампулой. И за тем, кто ее активировал.

Она бросилась к большому колоколу, висевшему у входа – Сигналу Сбора Гильдии. Ее удары, тяжелые и тревожные, покатились по Гавани, заглушая на мгновение нарастающий гул и крики извне.

– Всем Ловцам! К оружию! Не Голосов ловить! Защищать Гавань! – ее голос гремел, заглушая звон колокола. – Пустотный Зов активирован! Охота началась! Запечатать Хранилище! Никому не выходить!

Ловцы внутри маяка бросились к стойкам с Резонаторами. Но это были инструменты для тонкой работы, а не для войны. Страх витал в воздухе, густой и липкий. Элис прижалась к холодной каменной стене, наблюдая за суетой. Она видела, как странный черно-фиолетовый туман уже обволакивал нижние улочки Гавани. Из него доносились не крики людей, а нечто иное: хлюпающие звуки, шелест множества ног по камням, тихий, монотонный гул, похожий на пение насекомых, но от которого стыла кровь.

Вдруг тяжелые двери Эхохранилища содрогнулись от мощного удара извне. Не от тарана, а словно от тяжелого, влажного тела, обрушившегося на дуб. Двери затрещали. В щели просочилась струйка того же черно-фиолетового тумана.

– К баррикадам! – скомандовала Майра, поднимая свой Резонатор, настроенный теперь на резкую, разрушительную частоту. Его наконечник засветился кроваво-красным. – Они идут за эхом! За нашими пойманными Голосами! За нашей жизнью! Не отдадим!

Элис сжала в руке свой единственный пойманный Голос – аквамариновую печаль мальчика. Он пульсировал внутри кристалла, наивный и беззащитный перед лицом надвигающегося ужаса. Она вспомнила Эрвина, стоящего на краю Дока. Его последний взгляд – полный страха, но и предупреждения. Он открыл дверь. И теперь Охотники из Пустоты пришли в их мир. Ловцы Голосов сами стали добычей. И Гавань, вечный приют эха и забытых песен, превращалась в первую жертву охоты, которая только началась. А в ее ушах, поверх грохота боя и жужжания тумана, все еще стояла та Абсолютная Тишина, обещавшая лишь безумие или небытие.

Конец Охоты:

Серебряная Гавань умерла. Не под ножом захватчиков, а под удушающим покрывалом Пустоты. Черно-фиолетовый туман, живой и голодный, поглотил ее целиком. Каменные улочки, дома, доки – все растворилось в его вязкой, шевелящейся тьме. Не было больше криков чаек, скрипа снастей, гомона рыбаков. Только гул. Низкий, бесконечный, вибрирующий в костях гул, как работа гигантского, чужого механизма где-то в самой сердцевине реальности. И сквозь него – хлюпанье, шелест бесчисленных ног, монотонное жужжание, сливающееся в жуткую партию к основному мотиву разрушения.

Эхохранилище маяка стало последним бастионом. И последней мишенью. Тяжелые дубовые двери, подпертые обломками скамеек и стеллажей, трещали под ударами **чего-то** снаружи. Не тарана – скорее, разъедания. Туман просачивался сквозь щели, тонкими, ядовито-фиолетовыми щупальцами, оставляя на камне слизь, которая шипела и дымилась. Воздух внутри был густ от страха, пота и запаха озона – Резонаторы, переведенные на боевые частоты, гудели и искрили, выжигая очередную тварь, сумевшую протиснуться внутрь.

Майра стояла у баррикады, ее лицо, изрезанное шрамами, было серым от усталости и концентрации. Ее Резонатор, обычно инструмент тонкой настройки, ревел кроваво-красным лучом, разрывая в клочья нечто, напоминающее гигантского, полупрозрачного слизня с множеством щупалец-антенн, дрожавших в такт гулу. Рядом пал Келдан, его тело было обернуто липкими нитями тумана, высасывающими свет и цвет, оставляя лишь пепельную куклу. Бринн, истекая кровью из рваной раны на плече, отстреливался в узком проходе, где уже копошились тени с слишком большим количеством суставов.

– Они чувствуют Ловушки! – крикнула Майра, отпрыгивая от очередного выброса тумана. – Чувствуют сконцентрированные Голоса! Это для них... пир! Энергия! Жизнь!

Ее глаза метнулись к Элис, прижавшейся к стене у дальних ниш, где хранились самые древние и сильные экземпляры. В руке девочка судорожно сжимала свой единственный трофей – кристаллическую Ловушку с аквамариновой печалью мальчика. Он светился тускло, как последняя звезда перед грозой.

– Элис! – Голос Майры перекрыл грохот боя. – Слушай! Когда оно рухнет... беги вниз! К пещерам под маяком! Там... есть шанс!

Элис покачала головой, ее глаза были огромными от ужаса. Бежать? Куда? В пещеры, которые уже наверняка заполнены этим гулом, этой тьмой? Она видела, как туман поглотил Гавань за считанные минуты. Никаких криков, только... растворение.

– Некуда... – прошептала она, но ее голос потонул в оглушительном треске.

Двери не выдержали. Не просто рухнули – они распались, словно прогнившее дерево под натиском веков. В проем хлынула черно-фиолетовая стена. Не туман – субстанция. Плотная, движущаяся, пульсирующая тем же невыносимым гулом. В ней копошились тени, обретающие на мгновение чудовищные очертания: многоногие пауки из сгущенной тьмы, летающие медузы с жалами-резонаторами, слизнеобразные пожиратели, открывающие пасти, полные мерцающей пустоты.

Ловцы встретили волну вспышками Резонаторов. Красные, синие, белые лучи резали тьму, выжигали тварей. На миг показалось, что они сдержат натиск. Но на каждого уничтоженного монстра из гула рождались двое новых. Сущности Пустоты не атаковали целенаправленно – они **поглощали**. Они набрасывались на сияющие Ловушки в нишах, высасывая свет, превращая золотистый восторг в серую пыль, багровую ярость – в холодный пепел. Они обволакивали Ловцов, и те не кричали от боли – они **гасли**. Их серебряные шрамы тускнели, глаза теряли блеск, тела становились хрупкими и рассыпались, как древний пергамент, втягиваемые в пульсирующую массу.

Майра отчаянно отбивалась, создавая вокруг себя шар разрушительных частот. Она видела, как пал Бринн, задушенный щупальцами тени. Видела, как гибли другие, их Резонаторы гаснули один за другим. Ее собственный инструмент перегревался, корпус трещал. Она оглянулась на Элис.

– ВПЕРЕД! В ПЕЩЕРЫ! – закричала она, отчаянным жестом указывая на узкий, темный проход за алтарем, где хранились самые опасные артефакты. – НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ! НЕСИ ЕГО! – Ее взгляд упал на кристалл в руке Элис. – НЕСИ ЕГО ДАЛЬШЕ!

И в этот момент огромная, похожая на сплющенного ската тень, сотканная из чистой вибрации, устремилась на Майру. Ее Резонатор взвыл и погас, не выдержав. Майра успела бросить Элис последний взгляд – не страха, а яростного приказа. Потом тьма накрыла ее. Не было борьбы. Было лишь быстрое угасание света в ее глазах, и ее тело, ставшее вдруг невесомым и хрупким, начало распадаться, вливаясь в пульсирующую массу гула, как капля воды в океан.

Элис вжалась в стену. Весь мир сузился до гудящей, поглощающей тьмы перед ней и холодного камня за спиной. Бежать? В пещеры? Туда, где тьма еще гуще? Но приказ Майры звенел в ее оцепеневшем мозгу. Неси его дальше. Единственный пойманный Голос. Аквамарин печали. Последний кусочек чего-то настоящего, человеческого в этом безумии.

Инстинкт выживания, причудливо переплетенный с этим приказом, заставил ее рвануться. Не к выходу (его не было), а вглубь Хранилища, к темному проходу за алтарем. Она скользнула в него, спотыкаясь о камни, чувствуя, как сзади нарастает гул, как тьма заполняет зал, пожирая последние сияющие Ловушки, последние следы жизни.

Проход вел вниз, в сырые, вырубленные в скале пещеры. Здесь было темно, только слабое свечение ее кристалла освещало скользкие стены. Воздух был спертым, пахнущим морем и плесенью. Но главное – здесь тоже был **гул**. Он вибрировал в камне, в воздухе, в самой крови Элис. Он исходил отовсюду. От самой Пустоты, ворвавшейся в мир через черную ампулу Эрвина на Старом Доку.

Она бежала, не зная куда. Просто вниз, вглубь, подальше от того ада, что царил наверху. Звуки поглощения маяка стихли, сменившись все тем же, вездесущим, давящим гудением. Оно заполняло все. Оно было миром.

Элис споткнулась и упала на колени в ледяную лужу соленой воды. Боль пронзила ссаженные колени, но она ее почти не почувствовала. Она подняла руку. Кристалл с Голосом мальчика все еще был в ее сжатом кулаке. Но его свет... его свет гас. Аквамариновое сияние, теплая печаль – все тускнело, сжималось под невидимым давлением гула. Сквозь полупрозрачные стенки Ловушки Элис видела, как сияющая капля эмоции дрожит, бледнеет, как будто ее высасывает сама окружающая тьма.

Она сжала кристалл изо всех сил, пытаясь согреть его, защитить своим телом. Но холод проникал внутрь. Холод Пустоты. Гул нарастал, становясь физическим давлением, сжимавшим ее грудь, заполнявшим череп. Она услышала шорох позади. Не шаги. Скорее... скольжение. Множественное скольжение по мокрому камню.

Она обернулась.

Из тени свода пещеры выползали *они*. Не такие большие, как наверху. Поменьше. Похожие на слепых, бледных крабов, но с длинными, тонкими щупальцами-антеннами, трепетавшими в унисон с гулом. Их панцири были полупрозрачными, и сквозь них тускло мерцало что-то – отголоски поглощенных Голосов? Их безглазые "головы" были повернуты в ее сторону. Чувствовали. Чувствовали последний живой Голос в ее руке. Последнюю искру жизни в ней самой.

Элис отползла назад, упершись спиной в холодную скалу. Бежать было некуда. Только стена и наступающие твари Пустоты, порождения Голода, который они с Эрвином разбудили. Она подняла кристалл перед собой, как щит. Аквамариновый свет был теперь едва заметен, крошечная дрожащая точка во тьме.

Твари приближались. Их щупальца тянулись к ней, к кристаллу. Гул слился в пронзительный, проникающий в самое нутро визг.

Элис закрыла глаза. Не от страха. От бессилия. Она вспомнила Эрвина на краю Дока. Его слова: "Это крюк". Она вспомнила Майру, исчезающую во тьме. Лицо мальчика, чью печаль она поймала – он тоже был поглощен, как и вся его Гавань.

Кристалл в ее руке дрогнул. И погас.

Последний Голос угас. Поглощенный Голодом.

Щупальца коснулись ее руки. Холодные, сухие, неживые. Гул стал единственным звуком во вселенной. Единственной реальностью.

Серебряная Гавань пала. Ловцы Голосов, хранители эха, стали эхом сами. Пищей для безымянных сущностей из Пустоты, пришедших на совершенный, хрустальный Зов. Охота закончилась.

Потому что они просто голодны.