Ловля на живца

Я заблудился совсем. Карта, на которую я так наивно полагался, превратилась в мокрый комок, а GPS на телефоне уже третьи сутки показывал лишь зловещую пустоту.

Шёл уже шестой час по раскисшей от дождей лесной дороге, когда в просвете между вековыми елями увидел дымок. Несколько покосившихся изб, журавль колодца — деревня, затерянная во времени и пространстве.

Меня встретили не сразу. Сначала из-за ставней за мной наблюдали. Потом вышел старик с лицом, напоминающим высохшую кору, осмотрел с ног до головы и что-то негромко сказал стоящим позади. Меня впустили в избу.

— Согрейся, путник, — сказал староста, которого все звали просто Дедом. — И поешь с дороги.

Ужин был простым, вкусным и дьявольски ароматным. В чугунке на столе дымилось что-то, до боли напоминающее макароны по-флотски: ароматная вермишель с густым мясным соусом. Запах был таким насыщенным, домашним, с дымком не то печи, не то костра, что после трёх дней сухарей у меня свело скулы.

Я ел, не останавливаясь, заглатывая густую пасту, пока хозяйка, полная молчаливая женщина, не убрала котелок со смесью одобрения и укора в глазах.

— Ну что ж, — хрипло сказал Дед, хлопнув меня по плечу. — Накормили, обогрели. По обычаю нашему, гостя и согреть надо как следует. Да и нам, — он прищурился, — генофонд, говорится, обновлять пора. Мы тебе и девку подобрали. Ладная. Здоровая. Согреет.

Меня передёрнуло от этой прямой, почти скотской формулировки. Но протестовать, оскорблять гостеприимство людей, давших кров и пищу, язык не поворачивался. Да и усталость брала своё — тёплая еда, тусклый свет лучины, тяжёлый воздух избы делали реальность расплывчатой, сонной.

Её привели позже. Звали, кажется, Ольгой. Лет восемнадцати, тонкая, смуглая, с большими, слишком спокойными глазами. Молча отвела меня в маленькую пристройку — баньку, истопленную по-чёрному. Пар стелился по лавкам, и в этом густом тепле я, наконец, начал оттаивать. Она стояла у двери, потом неспешно, без кокетства, начала раздеваться.

И я увидел шрамы.

Не крупные, не страшные. А крошечные, будто точечные, как будто её всё тело когда-то усыпали раскалёнными иглами. Сотни бледных точек на плечах, спине, бёдрах.

— Это что? — вырвалось у меня, и голос прозвучал глухо в парной тишине.

Ольга вздрогнула, но не от стыда, а скорее от неожиданности вопроса. Она повернулась, её лицо в полумгле было невозмутимым.

— А… это с пруда, — тихо сказала она. — Я маленькой упала туда. Купаться там нельзя.

— Почему? — спросил я, и чувство лёгкой, тревоги начало ползти по спине.

— Там водяные червячки водятся, — ответила она просто, как о дожде или снеге. — Мелкие, злые, всё стаями ходят. На всё живое набрасываются. Прогрызают кожу, лезут внутрь...

В голове возникла картинка — тёмная вода, клубящаяся масса… Я еле отогнал её.

— А ещё они вкусные, но просто так не поймать, — продолжала девушка.

— И… как же их тогда?... — пробормотал я, сам не зная, зачем спрашиваю.

— Ловят? — пояснила она, и в её голосе послышались нотки деловитого интереса. — А на живца. Надевают на себя много старой одежды, всё, что есть, и заходят в воду. Черви чуют тепло, кидаются, пытаются к телу пробиться, а в ткани вязнут. Потом человек выходит, раздевается, одежду эту сжигают вместе. А потом… — она чуть замедлила речь, — потом, что осталось, промывают в речке от пепла. Жаркое получается, только посолить и масла кинуть. Ничего так, сытное.

Она замолчала, изучая моё лицо, на котором, видимо, отразилось всё нараставшее непонимание и ужас. И вдруг её собственное лицо просветлело, на губах появилась лёгкая, детская улыбка.

— Да ладно, — мягко сказала она, словно успокаивая ребёнка. — Ты ж его сам только что три миски слопал. Вкусно же, правда?

Мир перевернулся. Тёплая тяжесть в желудке вдруг стала чудовищной, живой. Комната поплыла. Тот дымный, мясной, такой «домашний» аромат теперь пахнул пеплом, тиной и чем-то невыразимо чужим. Желудок рванулся наружу.

Ни о каком «согревании» или «обновлении генофонда», разумеется, речи больше не шло. Я провёл остаток ночи, сжимая в объятиях грязное ведро, которое Ольга, вздохнув, предусмотрительно поставила у лежанки.

А на рассвете, бледный, пустой и невероятно лёгкий, я почти бежал по той же лесной дороге, оставив позади клубящийся дымок над глухой деревней. И впервые за всю поездку я шёл по лесу с абсолютной, кристальной ясностью цели: только вперёд, только прочь.

Будто за спиной у меня, в тёмной воде запретного пруда, уже слышался тихий, мерзкий шелест.

В оставшейся за моей спиной деревне Дед отчитывал Ольгу за то, что она путника до полусмерти напугала, дура этакая, и что макароны по-флотски — не место для фантазий.

Замуж, мол, тут не за кого, правнуков мне от медведя́ рожать будешь? Отдам-ка я тебя в ПТУ... как его там чёрта сейчас... в колледж. Ужо обрюхатят. Род продолжать надыть, дура!

А Ольга, хихикая, поглядывала в лес из окна, явно довольная произведённым эффектом. Не зря в крапиве извалялась. Дура, конечно...