Ловля на живца. Матто́ и компания 2.

Прошла неделя с той ночи.

Матто́ уже не просыпался с гулом в груди и сладкой болью воспоминаний. Образ Ирико́ постепенно растворился в мягкой дымке — не исчез, но стал частью чего-то далёкого и доброго, как сон, после которого не грустно, а светло. Он часто ловил себя на том, что вспоминает её голос или движение хвоста в лунном свете — и улыбался.

Сульверн первое время поглядывал на него пристально, с тем звериным чутьём, что не обманешь. Пару раз собирался что-то спросить, но всякий раз замолкал, будто решая: пусть сам расскажет, если захочет. Сирио же ничего не замечал — как обычно, смеялся, шутил, придумывал сто поводов выбраться куда-нибудь.

Тем утром они втроём собрались на рыбалку.

Воздух был свеж, пах землёй, мятой и ночной влагой. На востоке над полями поднимался бледный диск солнца, подсвечивая белые нити тумана.

После коротких препирательств, куда именно идти, друзья решили направиться к дальнему озеру, что лежало у подножья лесистой гряды.

Матто́ нёс через плечо лёгкий мешок с припасами, к спине был привязан связанный из тростника сачок. Сульверн — главный знаток снастей — шагал впереди с целой связкой удочек, неся их, как копья.

Тропа петляла между перелесками, потом пошла вниз — к ложбине, где лежало озеро. Земля под ногами была мягкой, от неё шёл запах влажных листьев и нагревающегося ила. Когда они выбрались из-под деревьев, перед ними открылось утреннее зеркало воды: гладкое, чуть затянутое паром, в котором отражались тонкие облака.

— Смотри, небо как будто дышит, — сказал Сирио, запрокидывая голову.

— Тебе бы всё стихи писать, — буркнул Сульверн, поправляя за спиной мешок с котелком.

— А что? Рыба любит, когда её красиво зовут, — усмехнулся тот.

Матто́ слушал их, но сам молчал.

Озеро встретило их зеркальной гладью. У самого берега из воды торчали тонкие стебли камыша, слышно было, как где-то плещется рыба. Мир казался новым — чистым, без суеты, без вчерашнего.

— Здесь и сядем, — предложил Сульверн. — Тихо, прохладно, и никто не помешает.

Сирио кивнул, уже разматывая снасти. Сульверн воткнул удилище в песок, достал из мешка хлеб и что-то бормотал про «приманку для ума и желудка». Матто́ помогал, подбрасывал ветки к маленькому костру, который они развели чуть поодаль.

Скоро над водой застыли поплавки. Тонкие, чуть подрагивающие от едва заметного ветра.

— Главное, не болтать, — шепнул Сульверн. — Рыба всё слышит.

— Тогда Матто́ точно поймает, — тихо засмеялся Сирио. — Он у нас молчун теперь.

Матто́ улыбнулся — не обидно, а просто.

Он чувствовал, как что-то внутри возвращается на место. В груди больше не щемило, мысли текли свободно. Вода поблёскивала под солнцем, стрекозы висели над поверхностью, а рядом были друзья, детство и простая жизнь, не требующая объяснений.

Время текло медленно. Они ловили рыбу, шутили, спорили, кто будет жарить улов. Иногда кто-то вытаскивал блестящую рыбину, и все трое радостно вскрикивали, будто дети. Солнце поднималось всё выше, отражаясь в волнах, воздух густел от тепла и запаха воды.

Матто́, глядя на поплавок, вдруг подумал:

Наверное, вот так и учишься жить — между тем, что было, и тем, что ждёт впереди. Между водой и небом. Просто дышишь и ждёшь, когда клюнет.

К полудню солнце поднялось высоко. Воздух над водой стал густым, горячим, и поплавки лежали неподвижно — будто уснули.

Комары кружили над головой, редкие всплески на другом берегу казались издевкой.

— Всё, — протянул Сирио, лениво потянувшись. — Рыба уходит обедать без нас.

— Может, просто не голодная, — ответил Матто́, не поднимая глаз.

— А может, просто нас не любит, — хмыкнул Сульверн.

Сирио уже начинал ерзать, как мальчишка на уроке. Он поиграл камешком, постучал им о ведро, потом вздохнул.

— Ну и скука. Пошли домой. Там хотя бы тень и кувшин холодной воды.

— Сиди, — отмахнулся Матто́. — Может, к вечеру пойдёт.

— К вечеру, к утру, к осени… — Сирио театрально закатил глаза. — Рыба в твоей голове живёт, а в озере — нет.

Сульверн посмотрел на него, потом на Матто́. Улыбнулся виновато, чуть развёл руки:

— Пойду с ним. А то в дороге что-нибудь натворит.

— Серьёзно? — нахмурился Матто́.

— Если поймаешь — оставь хвост для доказательства.

Сирио уже поднимался, насвистывая что-то весёлое, хотя мелодия всё время сбивалась.

— Не сердись, — бросил он через плечо. — Просто не моё это, сидеть и ждать.

Сульверн поднял мешок, взглянул на Матто́ почти извиняюще — глаза у него были мягкие, почти человеческие. Потом кивнул, и оба ушли по тропе, растворяясь в солнечном мареве.

Матто́ остался один.

Шум шагов стих, вокруг снова воцарилась прозрачная, живая тишина — шелест воды, стрекот кузнечиков, запах прогретой травы.

Он ещё немного посидел, глядя на неподвижный поплавок, потом тяжело вздохнул.

— Ну что ж, рыба, — сказал он тихо. — Поиграем по твоим правилам.

Он аккуратно смотал снасти, затушил костёр, собрал вещи. Трава под ногами парила, от земли шёл тёплый дух, и всё вокруг казалось немного зыбким, как сон.

Тропа вела вдоль пересохшего русла — когда-то здесь, наверное, бежала вода, теперь лишь глина, трещины и редкие лужицы, где бликовали облака.

Он шёл неторопливо, слушая, как потрескивает галька под сапогами, как где-то далеко кричит журавль.

И вдруг впереди мелькнул свет — не солнечный, а отражённый.

Между кустами открылось небольшое озерцо — круглая чаша, спрятанная в низине. Вода в нём была чистая, как стекло, и неподвижная, будто ждала.

Ни ветра, ни стрекоз, ни звука. Только кольца на поверхности — от редких пузырьков, поднимающихся из глубины.

Матто́ остановился.

На мгновение ему показалось, что озеро дышит.

Он стоял, не двигаясь, чувствуя, как в груди что-то шевельнулось — странное ощущение, наполовину тревога, наполовину притяжение.

В голове мелькнула мысль: может, не стоит.

Но привычка и упрямство победили.

— Попробуем здесь, — сказал он себе.

Он разложил снасти, присел у воды. Тень от ивы падала на берег, и всё вокруг наполнилось мягким, зелёным светом.

Матто́ забросил леску, следя, как поплавок плавно качнулся и замер в отражении облаков.

Сердце у него билось чуть чаще, чем обычно.

Вроде бы всё как всегда — просто новое место.

Но в воздухе было что-то… другое.

Что-то тихое и живое, как будто само озеро слушало его дыхание.

Поплавок едва колыхался на зеркальной глади. Вода казалась густой, как стекло, и отражала небо так ясно, что хотелось шагнуть — и уйти вниз, прямо в облака.

Прошло полчаса, час — ни одного поклёва.

Матто́ сидел, уставившись в неподвижный круг поплавка, пока тот не стал казаться чем-то живым, чужим, почти враждебным.

Он тяжело вздохнул, потянулся, и решил — пора возвращаться.

Он начал сматывать леску, когда вдруг уловил звук — тихий, но отчётливый.

Голоса.

Мужские, грубые, будто гравий под сапогами.

Он поднял голову, прислушался.

Сначала не разобрал слов, только тон — резкий, раздражённый. Потом — ещё ближе:

— …я сказал, чтоб тихо!

— Тихо, тихо, да ты сам ревёшь как бык!

Звук шёл с противоположного берега, из-за зарослей.

Матто́ напрягся, вглядываясь в зелёную гущу.

Солнце ослепляло, отражаясь от воды, и всё, что он видел — смутные тени, колеблющиеся между ветвей.

Кто это?

На охотников не похоже — слишком шумно. И не путники — тот, кто знает местность, не ломится через камыши.

Сердце стучало громко, мешая слушать.

Инстинкт подсказывал — уходи. Быстро, пока не заметили.

Но другое чувство, тёплое и опасное, останавливало. Любопытство.

То самое, что всегда вело его туда, куда лучше бы не соваться.

Он тихо скользнул в сторону, к кустам, лёг на влажную землю, снасти положил рядом.Ветви пахли травой и илом. Сквозь листву он видел воду — и противоположный берег.

Голоса становились отчётливее.

Послышался хруст веток, звон металла — кто-то ругался, спотыкаясь.

И вскоре из-за деревьев показались двое.

Они вышли прямо к озеру, тяжело дыша. Одежда на них была простая, дорожная, но потёртая и запачканная. Первый — коренастый, с широкой спиной, в кожаном жилете; второй — выше, с узким лицом и холодными глазами.

Первый выругался, сплюнул в траву:

— Чёртова чаща!

— Мы сами это место выбрали— надёжное, — ответил второй тихо, но так, что от его голоса веяло холодом.

Матто́ прижался к земле.

Всё внутри будто сжалось — от страха, и от того странного предвкушения, когда чувствуешь, что сейчас произойдёт нечто важное.

Первый достал из-за пояса мешок, тяжёлый, судя по звуку.

Он бросил его на землю и вытер пот со лба.

— Ну вот, добрались. Теперь твоя очередь.

— Моя? — прищурился второй.

— Твоя... — усмехнулся первый, хрипло. — Я уже кричал.

Слова падали в воздух, как камни в воду.

Матто́ не понимал, о чём они говорят, но в каждом звуке чувствовалось что-то нехорошее — как запах гнили под свежей листвой.

Они стояли всего в десятке шагов от него.

Если кто-то посмотрит в его сторону — всё.

Он замер, стараясь не дышать.

Где-то рядом капнула вода, одинокая, как удар сердца.

Первый какое-то время молча смотрел на воду. Поверхность была гладкой, как зеркало, — ни кругов, ни движения.

Он почесал шею, выдохнул и вдруг рявкнул, голосом, что ударил в тишину, как камень в лед:

— Эй, вы! Слышите? Говорим в последний раз — вылезайте! У нас есть еда. Поговорим!

Эхо разлетелось по берегу, ударилось о камыши, и стихло.

Ответа не было.

Второй, не говоря ни слова, опустился на колени и развязал мешок. Изнутри высыпалась рыба — серебристая, свежая, каждая с ладонь взрослого человека. Она шлёпнулась на траву, блеснула чешуёй и затихла.

Мужчина пнул одну носком сапога.

— Мы знаем, что вы голодаете, — громко, почти уверенно сказал он, глядя в воду. — Мы не враги. Хотим просто поговорить. Мы ведь всегда можем договориться, правда?

Опять тишина.

Даже ветер стих.

Матто́, затаив дыхание, следил из-за кустов. У него по спине бежали мурашки. С кем они разговаривают?

Он посмотрел на гладь озера — и в тот же миг там, посередине, что-то вспыхнуло движением. Вода вздрогнула, будто под ней проскользнуло нечто крупное, тяжёлое. Круги пошли по поверхности, быстро растекаясь к берегу.

Первый мужчина попятился, но тут же выпрямился, будто стыдясь своей слабости.

— Ну что ж, — буркнул он, бросив взгляд на товарища. — Сами решайте. Мы своё слово сказали.

Второй кивнул.

Они начали собирать рыбу обратно в мешок, не пропуская ни одной, даже тех, что уже подсохли на солнце. Всё делали тщательно, как будто каждая рыбина имела значение.

Когда мешок был полон, первый взвалил его на плечо.

— Придём через пару дней, — бросил он в сторону озера. — Может, тогда вы станете сговорчивей.

Ни единого звука в ответ.

Они двинулись прочь, осторожно ступая между корней и камышей.

И только когда их шаги затихли вдали, озеро снова вздохнуло — едва слышно, как будто под самой поверхностью кто-то шевельнулся, проводя чем-то длинным и гибким по воде.

Матто́ почувствовал, как по ногам пробежал холод.

Ему вдруг показалось, что и на его берегу, среди корней, тоже кто-то дышит.

Когда шаги двоих мужчин стихли, Матто́ ещё долго не шевелился.

Лес снова стал привычно тих — слышалось только, как где-то вдали крикнула птица да перекликались кузнечики.

Он выждал немного, потом осторожно выбрался из кустов и подошёл к воде.

Озеро лежало неподвижное, гладкое, как зеркало. Ни ветерка, ни малейшего движения — только отражение неба и редких облаков.

Матто́ нагнулся, всмотрелся в глубину. Ничего.

Он выпрямился, потер затылок.

С кем они говорили?

Те двое явно обращались к кому-то… разумному. Рыбе не крикнешь, чудовищу не предложишь еду и мир. Значит, там есть кто-то, кто понимает речь.

Он отложил снасти в сторону и опустился на корточки у самой воды.

Тишина.

Даже комары будто исчезли.

И вдруг — лёгкое, почти неслышное «плеск».

Матто́ вздрогнул и мгновенно поднял взгляд.

По воде пошла дрожь, круги. Там, дальше, что-то скользнуло под поверхностью — длинное, быстрое, серебристое.

Он замер, чувствуя, как колотится сердце.

Всё тело словно превратилось в слух и зрение.

Секунды тянулись бесконечно.

Потом, прямо перед ним, в нескольких шагах от берега, вода едва шевельнулась — и медленно, осторожно из неё показалась голова.

Сначала — волосы.

Белые, словно вымытые в лунном свете, тяжёлые от воды, они расплылись вокруг, как серебряные водоросли.

Потом — глаза. Большие, спокойные, внимательные, с мягким мерцанием глубины.

Всё остальное оставалось под водой — нос, рот, плечи.

Она просто смотрела на него — не пугаясь, не прячась, будто изучая.

Девушка, — понял Матто́, и дыхание у него перехватило.

Он не знал, кто она — человек, дух, или нечто иное. Но в ту секунду ему показалось, что само озеро дышит вместе с ней.

Он долго не решался выдохнуть, боясь спугнуть чудо.

Воздух вокруг будто стал плотным, влажным, напоённым запахом тины и свежей воды.

— Эй… — произнёс он едва слышно.

Голос прозвучал непривычно глухо, словно не его.

Голова в воде чуть качнулась. Белые волосы разошлись волнами, и девушка чуть прищурила глаза.

Не страх, не настороженность — скорее, тихое любопытство.

— Я… — Матто́ осёкся. Что сказать? Кто ты? — звучало глупо. Ты жива? — бессмысленно.

Он беспомощно провёл рукой по волосам.

— Я не причиню тебе вреда, — наконец выдавил он.

Слова упали в тишину, разошлись волнами.

Она не ответила. Только едва заметно склонила голову набок, будто прислушиваясь не к звукам, а к его намерениям.

И вдруг — легчайшая, едва ощутимая улыбка. Тень на воде, отблеск, неуловимое движение губ под поверхностью.

Матто́ не был уверен, не показалось ли ему это.

Но сердце дрогнуло.

Он шагнул ближе к воде, но девушка начала медленно опускаться обратно.

Белые волосы скользнули по глади, глаза погасли, и вот уже на месте, где она была, осталась лишь зыбкая рябь, дрожащая в утреннем свете.

— Подожди… — прошептал он.

Ответом стало молчание и тихий шелест камышей.

Он стоял, чувствуя странную смесь потери и восхищения.

Словно увидел сон, который не успел запомнить.

Он уже собирался уходить. Тишина давила, воздух густел, а солнце поднималось всё выше, выжигая последние остатки утренней прохлады.

Матто́ сделал шаг, и вдруг — позади, со стороны воды, раздался тихий, переливчатый смех.

Не испуганный, не насмешливый — зазывающий, такой, каким смеются девушки, когда хотят, чтобы на них посмотрели.

Он резко обернулся.

На глади, в паре шагов от берега, поднималась голова — теперь целиком. Волосы, длинные, словно серебристые водоросли, прилипали к щекам, шее, стекали по плечам, тяжёлыми прядями облепляя белую кожу. Из них медленно капала вода, падая тонкими струйками обратно в озеро.

Она была красива. Но не так, как бывают красивы девушки в посёлке — в ней было что-то неземное, смещённое, неправильное в своей идеальности. Лицо — тонкое, чуть вытянутое, с высокими скулами и прозрачной, будто светящейся изнутри кожей.

На висках и вдоль шеи под солнцем поблёскивали едва заметные чешуйки — мягкие, жемчужные, почти прозрачные.

А глаза… глаза были слишком большие, глубже, чем у людей, с плавным переливом цвета, как у воды в солнечный день.

Матто́ застыл, не в силах вымолвить ни слова.

— Привет, — сказала она.

Голос был лёгкий, певучий, но с каким-то странным акцентом, будто каждое слово она пробовала на вкус.

— Как тебя зовут?

Он стоял, широко раскрыв глаза, губы дрожали, дыхание застряло в горле.

Она терпеливо ждала, чуть склонив голову набок, как птица. И вдруг моргнула — быстро, непривычно, будто тонкая прозрачная плёнка прошла по глазам и исчезла.

Матто́ вздрогнул, словно от толчка, и выдавил из себя:

— Ма… Матто́…

Она улыбнулась — ярко, открыто, с той чистотой, которая обезоруживает.

— Ма-ттхо… — повторила она, запинаясь на первом звуке, растягивая его мягко, певуче.

Затем добавила, с лёгким наклоном головы:

— Я — Фааво.

И прежде чем он успел что-то ответить, нырнула.

Вода вздрогнула, заиграла солнечными бликами, и на мгновение Матто́ увидел — спину, белую, как молоко, и округлые, упругие линии её ягодиц, мелькнувшие в прозрачной толще воды .

Он стоял, не дыша, всё ещё видя перед глазами то короткое видение — будто вспышку сна.

Сердце билось в груди с такой силой, что отдавалось в ушах.

И вдруг из воды вновь показалась она — теперь ближе. Только голова и шея над поверхностью. Вода стекала с неё медленно, капли скатывались по коже, и глаза Фааво, чуть прищуренные, наблюдали за ним с любопытством.

Она смотрела прямо на него, и в этом взгляде было что-то одновременно детское и древнее, будто сама вода решила взглянуть на него человеческим лицом.

— А что ты здесь делаешь? — спросила она.

Голос её был как тихий прибой — ласковый, чуть глухой, словно рождённый самой водой.

Матто́, растерявшийся, моргнул и пробормотал:

— Рыбу ловлю…

Она склонила голову, как будто слово «рыба» было для неё чем-то чужим, новым, а потом улыбнулась так, что у него всё внутри перевернулось.

— А ты… ты русалка? — выдохнул он, сам не веря, что спросил.

Фааво рассмеялась — не громко, но этот смех будто коснулся самого сердца. В нём было что-то кристально-чистое, звенящее, но в то же время тревожное, как звон капель в пещере.

— Нет, — сказала она мягко. — Русалок не существует. Мы — дети воды. Стихийи.

Она чуть придвинулась ближе, и вода вокруг неё заиграла бликами.

Фааво улыбаясь, грациозно скользнула вперёд. В этот момент, когда она подплыла к нему, движение воды приподняло её тело, и из-под поверхности показалась её грудь.

Матто́ уставился. Её грудь была небольшой, едва заметной, словно две нераспустившиеся кувшинки, с тонкой, влажной, перламутровой кожей. В центре каждой сиял более крупный, нежно-розовый сосок , завораживающий и чуждый.

Его взгляд застыл, не в силах оторваться от этого откровения.

Фааво заметила его любопытный взгляд . Её улыбка стала понимающей, мягкой, без тени насмешки. Покраснев до корней волос, Матто́ резко отвёл взор.

Фааво усмехнулась ещё приветливее.

— Смотри, не стесняйся, — сказала она тихо, но чётко, подчеркивая свою абсолютную естественность. — Мне нравится, когда на меня смотрят.

Фааво позволила Матто́ смотреть, наслаждаясь его смущением и очевидным восхищением.

— Мы не прячемся за одеждой, как вы, люди, — сказала она, и её голос был мягким, но убеждённым. — Мы за естественную красоту. Да и под водой одежда стесняет, мешает. Зачем прятать красоту, Матто́? Ею нужно любоваться, восхищаться.

Её золотые глаза сияли вызовом.

И прежде чем он успел ответить, Фааво совершила движение. Она резко всплыла — до уровня колен — заработав сильными ногами под водой. Влажный блеск её тела ослепил Матто́.

Затем, грациозно, но быстро, она обернулась вокруг своей оси, повторяя свой водный танец.

На одно короткое, яркое мгновение Матто́ увидел всё.

Её тело, вырванное из воды, было праздником анатомии. Сначала мелькнули упругие, округлые ягодицы — гладкие, влажные, совершенные. И следом за ними, раскрываясь в движении, он увидел промежность — сокровенную, иную. Она не была просто плотью: вместо грубой кожи лоно было покрыто тончайшим, нежным перламутровым блеском, словно тысячи микроскопических, влажных чешуек или молодого жемчуга. Это был нежный покров, который ловил свет и отражал его холодным, морским сиянием.

Она вернулась в исходное положение, влажная, сияющая, задыхающаяся от радости движения.

— А я ведь красивая? — спросила она, откинув мокрые волосы с плеча, улыбаясь ему прямо в душу.

Девушка вновь нырнула, и вода вокруг неё забурлила, словно живое серебро. А потом она вынырнула чуть ли не на сам берег. Она лежала на животе, перламутровой кожей касаясь влажного песка; только нижняя часть тела оставалась в воде. Фааво привстала на локтях и посмотрела на Матто́.

А тот заворожённо смотрел, как с её небольших, влажных сосков, капают кристально-чистые капельки воды. Каждая капля была микроскопическим бриллиантом, скользящим по перламутровой коже.

Она, заметив его зачарованный взгляд, снова звонко рассмеялась — чистым, неземным колокольчиком.

— А ты красивый? — спросила она парня прямо, без обиняков.

Тот волнуясь, почувствовал, как задыхается в её присутствии.

— Я не знаю, — едва проговорил он.

Фааво склонила голову, и в её золотых глазах вспыхнуло любопытство.

— Я думаю — ты очень красивый. Я хочу посмотреть, — сказала она, и в её голосе была не требовательность, а абсолютная, детская жажда знания. — Разденься.

Матто́ начал что-то смущённо говорить, его щёки вспыхнули.

— Но... я...

Фааво улыбнулась, указав на себя.

— Ну, я ведь без одежды перед тобой.

Это подействовало. Её естественность уничтожила его человеческий стыд. Матто́ начал, смущаясь, раздеваться, его движения были скованными, а взгляд прикован к её лицу.

Последним он снял штаны, инстинктивно прикрывая пах. Он стеснялся своего возбуждённого члена, который выдавал его внутренний огонь.

Девушка осмотрела его, не отрываясь.

— А что ты там прячешь? Покажи.

Матто́, смущаясь, убрал руки.

Фааво уставилась на его член — каменный, напряжённый, стоящий в полной силе. Её удивление было искренним, непритворным.

— Какой он красивый! — выдохнула она с восхищением. — У наших мужчин хуже выглядит... другой.

Она состроила умилительно-просящий взгляд, который разрушил остатки его воли.

— А можно я его потрогаю?

Матто́, теряя контроль над собой, кивнул и подошёл ближе.

Девушка осторожно коснулась его головки кончиком пальчика. Кожа её была прохладной, влажной, словно гладкий, речной камень.

Реакция Матто́ была мгновенной: член подскочил от невыносимой чувствительности — сладкий, острый спазм пронзил его тело.

Фааво испуганно вскрикнула, отдёрнув руку. Её глаза расширились от непонимания. А потом она рассмеялась, поняв, что произошло.

Более смело, она вновь прикоснулась. Осторожно, мягко, нежно она начала ощупывать его ствол тонкими, прохладными пальцами.

— Он твёрдый, как коралл... и горячий, — комментировала она, её голос был низким, восхищённым шёпотом. — Такой большой.

Матто́ млел от удовольствия. Ощущение её холодной, влажной кожи на горячем, напряжённом члене было мучительным контрастом, который усиливал возбуждение. Он перестал стесняться, полностью отдаваясь её изучающему, обожающему прикосновению. Её восхищение было самой сильной лаской.

Глаза девушки светились от неподдельного, чистого восхищения. Она подняла горящий взор на Матто́, и её золотые зрачки, глубокие, как горные озёра, были полны нового, глубокого желания.

— А можно я попробую? — спросила она, но, не дожидаясь ответа, — ведь видела, что парень "летает в облаках" от ощущений, — она нежно коснулась язычком края головки.

Первый контакт был ледяным шоком и пламенным наслаждением одновременно. Кончик её языка был прохладным, словно родниковая вода, но мгновенно разогревался об его горячую плоть. Она посмаковала, приятно удивилась и нежно поцеловала его кончик.

Затем Фааво начала с удовольствием обрабатывать головку — тщательно, старательно. Её язык был невероятно гибким и активным, обволакивая, разглаживая его чувствительную, натянутую кожу. Он чувствовал, как её мягкие, холодные щёки сжимают его плоть, а тонкие зубы слегка прикусывают у основания головки, вызывая острую, сладкую боль.

Ощущения Матто́ были за пределами всего человеческого: прохладная, чистая влага её рта против жгучей, пульсирующей силы его тела. Это был контраст стихий — Вода против Огня, и Огонь горел в тысячу раз сильнее.

Фааво вошла во вкус. Она начала насаживаться на член, постепенно продвигая его глубже в горло. Матто́ ощущал, как края её губ растягиваются, как напрягается её изящная шея, и как член, дюйм за дюймом, скрывается целиком в её горячем, мягком ротике.

Он физически чувствовал влажный нажим нёба, невероятную, сжимающую плотность её рта и жадное, активное движение языка у самого корня. Каждый толчок Фааво заставлял его стонать, а её золотые глаза, ненадолго открывающиеся в полумраке, приковывали его к себе..

Матто́ наблюдал за физиологией своего счастья: гладкая, перламутровая кожа её лба, резкое подрагивание её тонких плеч. Этот акт был чистым, визуальным гипнозом.

Он долго не смог сдерживаться. Всё накопившееся, весь шок и вся благодарность, превратились в неудержимый спазм.

Матто́ застонал ,скрежеща зубами. Его бёдра резко дёрнулись.

Горячая, рваная, обильная волна исторгнулась из его тела. Он чувствовал это чудо — секундный спазм в нижней части живота, который отправил его вверх, к небу. Живая ртуть его семени, горячей лавиной хлынула в её ротик. Он чувствовал каждое сокращение своих мышц, каждый толчок, который опустошал его и наполнял её.Он видел, как её щёки распухли от обилия его семени, как мышцы её горла работали, принимая его дар до последней капли. Фааво осторожно, нежно проглотила его семя. Её взгляд был глубоким, полным абсолютного принятия. Она вылизала его головку последним, влажным, бережным движением, собирая последние капли.

Девушка медленно поднялась и, прислонившись к его животу, ласково сказала, её голос был влажным и умиротворённым:

— Какое вкусное у тебя молочко, Матто́. Я запомню этот вкус.

Матто́ долго сидел на берегу, не сразу понимая, где кончается дыхание и начинается ветер. В груди было странное, едва ощутимое дрожание — будто сердце всё ещё не решилось вернуться к обычному ритму.

Мир вокруг казался тихим, до неприличия ясным: каждая травинка дрожала от росы, вода блестела в утреннем солнце так, что хотелось зажмуриться, а воздух был густой, как мёд.

Он чувствовал себя и опустошённым, и наполненным одновременно. В нём будто открыли потайную дверь, за которой — не страсть даже, а тишина, теплая и глубокая, как дно озера.

Ему казалось, что каждая клетка его тела помнит прикосновение не к плоти — к чему-то живому, древнему, первозданному.

Фааво была рядом — он чувствовал её присутствие даже без взгляда. Лёгкое волнение воды, слабый запах водорослей,— всё это словно говорило о ней.

И в этом было нечто новое: не просто желание, а ощущение связи, тонкой нити, которой можно коснуться только сердцем.

Фааво не сводила с него взгляда. Её золотистые глаза были мягкими, почти задумчивыми, как свет воды на закате. Она смотрела, как дыхание постепенно возвращается к Матто́, как его грудь то поднимается, то опадает, и в этом было что-то трогательное, человеческое.

Она улыбнулась — не лукаво, не дразняще, а с тем редким выражением, что бывает у тех, кто только что подарил частицу себя.

— Я не могла сдержаться, — тихо произнесла она. — У тебя… всё такое красивое.

Эти слова, сказанные без стыда, без игры, прозвучали так естественно, будто она говорила о восходе или шелесте воды.

Матто́, всё ещё потерянный в своих ощущениях, не сразу понял смысл её фразы — и, когда до него дошло, отчаянно покраснел. Из него полилась сбивчивая, почти комичная смесь благодарности, восторга и смущённых признаний, в которых путались слова про звёзды, волны и судьбу.

Фааво слушала его с доброй, немного усталой нежностью. Улыбка на её лице была тёплой, словно у взрослой, которая смотрит на восторженного ребёнка, впервые открывшего мир.

— Тише, — прошептала она, — не нужно слов. Я всё поняла.

Он замолчал, всё ещё не веря, что это действительно происходит.

Вода тихо обнимала её плечи, струилась по коже, переливаясь в солнечных бликах, и казалось, будто сама река не хотела её отпускать.

— Мне пора, — сказала она вдруг, мягко, как будто извиняясь. — Приди завтра… хорошо? Я буду скучать.

Матто́ кивнул так серьёзно, словно давал клятву.

Он поднялся, неуклюже натягивая одежду, всё ещё оглядываясь через плечо — туда, где в воде оставалось её светлое лицо, окружённое плавающими прядями.

— Завтра, — повторил он почти шёпотом.

Она кивнула и исчезла в воде, будто растворилась в ней.

Матто́ стоял на берегу, слушая, как слабо шелестит камыш, как капли стекают с его пальцев.

Потом, не выдержав, улыбнулся — широко, по-детски, как улыбаются те, кто впервые прикоснулся к чуду.

И, почти бегом, полетел домой, не чувствуя ног, не замечая ни ветра, ни пыли, ни дороги.

Дорога домой казалась лёгкой, почти невесомой.

Солнце пробивалось сквозь ветви, тёплый ветер тянулся к лицу, и всё вокруг будто стало ярче, чем утром: небо голубее, листья зеленее, воздух — слаще.

Матто́ шёл, улыбаясь сам себе.

Он то и дело вспоминал, как золотились глаза Фааво, как мягко звучал её голос, и сердце замирало, словно внутри жила теперь тихая, прозрачная музыка.

У опушки его уже ждали — Сирио сидел на бревне и ковырял палкой землю, а Сульверн лениво жевал травинку.

— Ну наконец-то! — воскликнул Сирио, вскинув голову. — Мы уж думали, тебя карась в озеро затащил.

— Или ты там заснул, — добавил Сульверн, щурясь. — Глянь на него, рожа светится. Поймал, что ли, золотую рыбу?

Матто́ растерянно усмехнулся, чувствуя, как жар поднимается к щекам.

— Ну… можно и так сказать, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Сирио фыркнул:

— Гляди-ка, наш Матто́ загадками заговорил. Видать, точно — не без приключений.

— Может, просто день хороший, — вставил Сульверн, внимательнее глядя на друга.

В его взгляде мелькнуло нечто вроде догадки, но он ничего не сказал.

Они пошли обратно втроём, не торопясь.

Сирио болтал без умолку — про удочки, про еду, про девчонку с рынка, которая якобы на него смотрела. Матто́ слушал вполуха, улыбаясь.

Слова друга текли мимо, как ручей мимо камня.

Его мысли были далеко — там, где вода серебрилась под солнцем и где из глубины, сквозь плавные блики, поднималось лицо с глазами цвета лунного золота.

Он почти не заметил, как добрались до посёлка.

Когда они распрощались, Матто́ постоял немного у дороги, потом поднял глаза к небу. Вечерело.

На губах осталась тень той же улыбки — лёгкой, мечтательной, словно он всё ещё слышал, как шепчет вода.

Дом встретил его привычной тишиной и запахом хлеба — мама, как всегда, оставила ужин на столе, заботливо прикрыв тканью. Матто́ поел, почти не замечая вкуса, и пошёл умываться. Вода в тазу показалась холоднее, чем обычно, но когда он плеснул ею на лицо, ему вдруг почудилось — не простая вода, а она, Фааво. Мягкое прикосновение, запах водорослей, тихий смех где-то у самого уха.

Он отстранился, потряс головой и невольно улыбнулся.

— Совсем с ума сошёл, — шепнул сам себе.

Мама выглянула из соседней комнаты.

— Всё в порядке, сынок? — спросила она.

— Да, просто устал. Рыбалка.

Она кивнула, долго смотрела на него, будто что-то хотела спросить, но промолчала.

— Тогда спи, — сказала наконец.

Он пожелал ей спокойной ночи и закрыл дверь своей комнаты.

Долго ворочался. Простыня казалась горячей, мысли — беспокойными, как птицы, не желающие умолкнуть. Перед глазами вставала вода — мягкая, живая, полная серебристых бликов. И из неё — лицо. Волосы, колышущиеся в волнах, глаза — светящиеся, золотые, такие близкие, будто можно коснуться рукой.

Он вспоминал её слова, её смех, мягкий шёпот — и внутри всё замирало, потом вспыхивало вновь. Ему казалось, что она где-то рядом, за стеной, под окнами, в каждом вдохе. Что если открыть окно — он услышит тихий плеск, как на озере.

Матто́ не заметил, как закрыл глаза.

Сон пришёл не сразу — сперва это было дремотное состояние между явью и сном, где все чувства смешались: нежность, тревога, радость, смущение.

А потом — вода. Он стоял на берегу, а вдали, среди отблесков лунных волн, сияли золотые глаза. Они манили, звали, обещали нечто, что он пока не понимал, но уже не мог не желать.

Он сделал шаг — и мир растворился в мягком серебристом шуме.

*

Утро выдалось ясным и немного прохладным. Воздух пах росой и нагретыми за ночь травами. Матто́ проснулся ещё до рассвета — не от звуков, не от света, а просто вдруг. Сердце билось быстро, будто он опоздал куда-то, где его ждут.

Он тихо оделся, пытаясь не разбудить мать. Но половицы, как назло, скрипнули.

— Матто́?.. — послышался её сонный голос.

Он замер.

— Это я, мама, — отозвался он, стараясь говорить спокойно. — Я… на озеро. Рыба сегодня пойдёт.

— Снова? — Мать зевнула. — Ещё ведь темно.

— Так рыба не ждёт, — улыбнулся он, хотя она не могла видеть.

Повисла пауза, потом раздалось мягкое:

— Ну иди уж. Только будь осторожен, сынок.

Он не стал дожидаться, пока она окончательно проснётся. Уже через несколько минут мчался по узкой тропке между зарослями ивняка. Земля ещё была влажной от росы, штанина цеплялась за траву, но он бежал, будто за ним гнался ветер.

Каждый поворот знакомой дороги к озеру казался новым.

Каждый вдох — полным ожидания.

Когда впереди блеснула вода, сердце у него дрогнуло. Он остановился, тяжело дыша, и вдруг ощутил страх — а вдруг она не придёт? Вдруг всё это было сном?

Но стоило ему сделать ещё несколько шагов, как тревога растаяла. Озеро лежало перед ним — безмятежное, живое. Солнечные лучи играли на поверхности, и казалось, что вода улыбается.

Он подошёл ближе, поставил удочку, хотя ловить не собирался, просто чтобы не выглядеть глупо, и тихо позвал:

— Фааво...

Тишина.

Он уже подумал, что, может, зря... когда вода впереди тихо дрогнула, и из-под зеркальной глади показались золотые глаза. Солнечный свет заскользил по ним, как по жидкому янтарю.

Фааво всплыла чуть выше — плечи, шея, улыбка.

— Я знала, что ты придёшь, — сказала она тихо, и её голос был как песня воды о рассвете.

Матто́ почувствовал, что не может вымолвить ни слова. Только стоял, глядя на неё, и улыбался, чувствуя, как внутри что-то расправляет крылья.

Фааво выплыла из воды легко, будто сама волна решила принять человеческий облик. Вода стекала по её телу, оставляя на коже перламутровый блеск утреннего света. Она выбралась на берег и, двигаясь с ленивой, текучей грацией, легла на живот, касаясь влажным плечом песка. Нижняя часть ног всё ещё оставалась в воде, и волны, мягко набегая, играли с ней — словно не хотели отпускать своё дитя.

Матто́ вновь не мог отвести взгляд от её тела — линии её спины были идеально изогнуты, и он заворожённо смотрел, как выступают из-под воды молочно-белые, упругие ягодицы.

Она подняла голову, её золотые глаза горели нежностью.

— Я по тебе соскучилась, — сказала она, и в её голосе была искренность стихии. — А ты по мне?

— Я тоже соскучился, — ответил Матто́, и его голос дрогнул от правды.

Фааво улыбнулась, понимая его невысказанное ожидание и жажду продолжения вчерашнего.

— Вижу, тебе нравится моё красивое тело, — она констатировала это фактом, а не вопросом.

Матто́ почувствовал, как жар приливает к его щекам, но смелость вчерашнего дня не отпустила его.

— Да, нравится, — твердо сказал он.

— Тогда смотри, любуйся, — Фааво протянула это слово, как приглашение к ритуалу. — Мне приятно, когда на меня смотрят.

И она резко, изящно перевернулась на спину, раскрывая взору парня все свои прелести.

Её грудь была небольшой, формой напоминающей две плоские, влажные раковины, отражающие утренний свет. Тонкие, нежно-розовые соски были более крупными, чем у земных женщин, и упруго напряжены от прохлады. Кожа на её животе была гладкой, словно шёлк, отливающий перламутром.

И, наконец, лоно. Фааво чуть раздвинула ноги, предоставляя ему полный обзор. Вчерашняя ночь дала ему только намёк на инаковость. Сейчас он видел это ясно: вертикальный, влажный разрез был обрамлен мягкими, светящимися складками. Промежность была покрыта тончайшей, почти прозрачной кожей, отливающей нежным, холодным блеском — жемчужным покровом, который делал лоно похожим на распустившийся цветок водных лилий.

Матто́ ощутил горячий, всепоглощающий прилив желания и абсолютного восхищения. Он чувствовал себя археологом, который нашёл древнее, сияющее сокровище. Его дыхание сбилось, и член, вне всякого сомнения, встал — каменным, горячим столбом.

— Ну как тебе? Нравится? — спросила Фааво, следя за каждой его реакцией, её улыбка была торжеством.

— Очень! — ответил Матто́, осмелев под тяжестью её взгляда. — Очень нравится!

— Если хочешь, можешь меня потрогать, — сказала Фааво, и её голос был низким, бархатным, как шёпот водорослей. — Мне нравится, когда меня трогают и ласкают.

Она видела его нерешительность, остатки земного стыда.

— Не бойся, — добавила она с мягкой, ободряющей улыбкой. — Я ведь вчера тебя трогала.

Это подействовало. Напоминание об их абсолютной близости уничтожило его страх. Матто́ подошёл ближе, его сердце стучало о рёбра. Он опустился на колени рядом с ней и медленно, почтительно прикоснулся к её груди.

Его тактильные ощущения были шоком: несмотря на то, что её тело только что вышло из воды, её кожа не была прохладной. Грудь Фааво была удивительно тёплой, словно нагретой изнутри — ровное, мягкое тепло, как от солнечного камня. Перламутровая кожа была гладкой, как шёлк, и немного влажной, что усиливало контраст с его горячей ладонью. Он чувствовал под ладонью упругую, но нежную плотность и тонкую, бархатистую поверхность её кожи. Когда его пальцы коснулись нежно-розового соска, он ощутил тончайший, почти электрический трепет, а сам сосок был неожиданно податлив и мягок, словно кожица спелого фрукта, а не жёсткая сердцевина, как он ожидал.

Девушка прикрыла в блаженстве золотые глаза, издав тихий, длинный вздох — звук, полный расслабления и доверия.

Затем она слегка развела ноги.

— А теперь здесь приласкай меня, — попросила Фааво. — У тебя такие нежные и тёплые руки, не то что у наших мужчин.

Властный, манящий приказ. Матто́ почувствовал прилив гордости и осознания своего превосходства. Он склонился ниже, вооружённый уроками Ирико́.

Его пальцы, нежные и горячие, коснулись лона.

Анатомия была гипнотизирующей. Внешние складки, покрытые перламутровой, светящейся кожей, были мягкими и влажными. В центре он видел чётко очерченный разрез, а над ним — чувствительный, набухший бутон, который был горячее всего остального тела.

Лоно Фааво было неожиданно, экстремально горячим — температурой, контрастирующей с её тёплой грудью. Это было слово Стихии, огонь в воде.

Фааво застонала — глубоко, протяжно.

Матто́ начал ласкать, вспоминая правильный, нежный, но уверенный ритм. Его пальцы двигались по мягкой, жемчужной влаге, скользя по чувствительным, инородным изгибам. Он чувствовал кончиками своих пальцев тончайшие, еле заметные гребни на внутренней стороне складок, которые пульсировали под его прикосновением.

Инаковость анатомии была мучительным наслаждением: он исследовал нечто древнее, чистое, предназначенное не для человеческого мужчины. Его тактильные ощущения были феерией: гладкость перламутра на кончиках пальцев, жар, идущий из глубины, и растущая влага, которая становилась горячей и липкой.

Фааво застонала громче, протягивая его имя. Её бёдра слегка приподнялись, напирая на его ладонь, требуя большего давления.

— Иди ко мне, мой мальчик, — сказала Фааво, и её золотые глаза горели властным, чистым желанием. — Я хочу приласкать тебя.

Она спустила штаны Матто́, и нежно обхватила ладонью его возбуждённый член.

— Какой он у тебя горячий... — прошептала она, и начала его ласкать губами и ротиком — быстро, жадно.

Затем она отстранилась, её взгляд стал серьёзным.

— Я хочу почувствовать твой горячий член в своей дырочке, — попросила она. — Пусть он согреет меня изнутри, мне это очень нужно.

С этими словами девушка полностью вылезла из воды.

Матто́ впервые увидел её ступни. Они были поразительными: длинные, тонкие пальцы были соединены полупрозрачными, тонкими, серебристыми перепонками — наподобие ласт, но изящнее, словно творение ювелира.

Немного неуклюже, как птица на суше, она встала и осторожно сделала пару шагов по влажному песку, а затем с облегчением опустилась на траву. Фааво улеглась на спину, улыбаясь, и раздвинула ножки. Длинные, грациозные пальцы её рук раздвинули свои половые губки.

— Смотри, как моя девочка ждёт тебя, — сказала она с гордой откровенностью.

Перед Матто́ открылся зев её лона. Это было сокровенное, сияющее место. Внешние, мягкие складки были покрыты перламутровой кожей, но внутри он видел узкий, манящий туннель. Её половые губы были толще и насыщеннее цветом, чем у земных женщин, покрытые тончайшим, мерцающим перламутровым пушком. Лоно влажно сияло — горячая, липкая влага подчёркивала её готовность.

Это разрушило окончательно стыдливость и все остальные тормоза. Сбросив последние цепи стыда, Матто́, запутавшись в сброшенных штанах, навалился на Фааво — горячий, нетерпеливый.

Он ладонью направил свой член, и неожиданно оказался внутри.

Мгновенный шок, невыносимое блаженство. Он застыл, переживая и ощущая: её лоно было экстремально горячим, обжигающим, словно он проник в самое сердце Стихии. Плотное, обхватывающее тепло сжимало его член, не отпуская его. Тактильные ощущения были запредельными: тугая, горячая, влажная плоть была инородной и абсолютно совершенной. Он чувствовал себя якорем, брошенным в кипящую бездну наслаждения.

Фааво под ним застонала — глубоко, нетерпеливо.

— Осторожнее, мой мальчик, — прохрипела она, придерживая его бёдра. — Он у тебя большой.

И под её чутким руководством и советами — "Медленнее... теперь глубже, вот так, о да!" — он начал её трахать, работая в мощном, целеустремлённом ритме.

Её стоны стали долгими, тягучими, как шум водопада. Физика их слияния была бурной: Матто́ видел, как вздрагивает её перламутровый живот от каждого толчка, как её тело извивалось под ним, принимая его огонь.

Под его напором Фааво начала достигать предела. Её глаза закрылись, а длинные пальцы вцепились в его спину. Он почувствовал её оргазм: резкая, нечеловеческая дрожь пронзила её тело, а мышцы её лона начали сжиматься вокруг него быстро, мощно, ритмично — спазмы были глубже и сильнее, чем любые, которые он знал.

Он был захвачен её волной.

Его оргазм был моментальным, ошеломительным взрывом. Он закричал — низко, горлом, и хлынул в неё мощной, горячей волной.

— Давай, давай, всё в меня! — приговаривала она, её голос был хриплым, победным.

Он затопил её. Опустошенный, блаженный, бездыханный, Матто́ рухнул на неё, не в силах дышать, потерянный в горячем, стихийном тепле её тела. Его лицо уткнулось в мокрую линию её шеи, он чувствовал её биение сердца под перламутровой кожей.

Фааво не оттолкнула. Она нежно обняла его, её длинные, сильные пальцы медленно гладили его потную, дрожащую спину.

— Мой мальчик... Мой огонь... — шептала она, и её голос был влажным, глубоким, словно песня, идущая из глубины озер. — Ты наполнил меня. Ты согрел меня так, как никто не мог. Спасибо тебе.

Её нежные слова, противоречащие дикой ярости их акта, успокаивали его бушующее сердце. Матто́ лежал, поглощая эту неземную нежность, постепенно возвращаясь из транса в реальность.

Время текло медленно, наполненное лишь их тяжелым, прерывистым дыханием. Наконец, Матто́ почувствовал, что силы возвращаются. Он медленно приподнялся на руках, отводя взгляд, который снова наполнился смущением при виде сотворённого ими беспорядка.

Он начал выходить из неё. Член, всё ещё твёрдый и набухший, медленно скользил по её горячей, сжимающей плоти. Выход сопровождался низким, влажным звуком — последний, чувственный "чпок", разорвавший утреннюю тишину.

Когда его плоть окончательно покинула её лоно, Матто́ увидел, как из её вагины, сочась, вытекает обильный след — густая смесь его семени и её горячих, липких соков.

Фааво вздохнула с облегчением, но тут же попыталась встать.

— Мне нужно... в воду... — проговорила она, указывая взглядом на озеро. — На земле... мне тяжело и непривычно. Не моё место.

Матто́ понял. Он помог ей подняться. Её перепончатые ступни неуклюже скользили по траве. Она быстро, но с трудом добралась до берега.

Нырнув в прохладное, тёмное зеркало озера, Фааво сразу преобразилась. Тяжесть ушла. Она обернулась, улыбаясь ему, и вода вокруг неё засияла.

Она рассмеялась, лёгко, как журчание ключа, и подвинулась ближе к берегу.

Матто́ сел на песок, смотрел, как на её коже дрожит отражение неба. Некоторое время они просто молчали.

Он заметил, что вокруг озера нет ни следа человеческого присутствия — ни тропы, ни кострища, ни даже лодки. Только гладь воды и кольца от её движений.

Фааво слегка кивнула. Её улыбка стала чуть печальнее.

— А как ты сюда попала? Здесь же нет вытока… — он огляделся, показывая на неподвижный берег. — Вода стоит, как зеркало.

Фааво отвела взгляд. В её глазах мелькнула грусть, будто в глубине всплыла давняя боль.

И тогда она начала рассказывать — медленно, негромко, так, что её слова перекликались с дыханием озера.

— Весной, когда река разлилась, вода залила все низины. Мы с сёстрами плавали по новым местам — охотились на рыбу, радовались теплу. Мы не заметили, как заплыли в это озеро. Мужчины, что были здесь вчера, перегородили русло, чтобы мы не смогли вернуться. А потом вода спала , и мы оказались отрезаны.

Матто́ нахмурился.

— Зачем они это сделали?

Фааво на миг задумалась, потом сказала почти шёпотом:

— Они думали, что, когда ослабнем от голода, станем… сговорчивее.

— Сговорчивее? — переспросил он, не понимая.

— Они хотели нас заставить, — её голос дрогнул, но она быстро справилась с собой, — хотели нас продать… для утех.

Матто́ замер. Что-то горячее, похожее на стыд и ярость, подступило к горлу.

— Почему вы не ушли? Здесь ведь недалеко до большого озера, там река рядом.

— На земле мы беспомощны, — ответила она спокойно, как будто это было не жалобой, а фактом. — Я могу пройти десяток шагов, может, два. Дальше — больно. Перепонки рвутся, тело сохнет. Да и я теряюсь там, где нет воды.

— Но ведь тут всё просто! — сказал он, не удержавшись.

Она улыбнулась уголком губ.

— Просто — для тебя. А ты попробуй найти дорогу под водой, где свет гаснет после первых шагов.

Он задумался, потом кивнул.

— Пожалуй, понимаю.

Некоторое время они сидели молча. Вода шептала им что-то своё. Потом Матто́ спросил:

— Как я могу помочь?

Фааво посмотрела на него — взгляд её был серьёзен, задумчив.

— Может, у тебя есть повозка… или тележка? Мы бы смогли добраться до реки, если бы ты нас отвёз.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал он, быстро, решительно. — Но… где твои подруги?

Фааво слегка улыбнулась.

— Хочешь увидеть?

Она опустила голову под воду. Поверхность озера дрогнула, будто от звука, которого он не услышал, но почувствовал кожей — лёгкая, глубокая вибрация прошла по воде.

Через несколько мгновений из глубины, одна за другой, всплыли две девушки. Их движения были медленными, как у теней в лунном свете. Они были разными — одна темноволосая, с глазами, словно глубокая омутная ночь, другая светлая, с волосами цвета речного песка, — но обе несли в себе ту же холодную, невозможную красоту, что и Фааво.

Матто́ смотрел на них, забыв дышать.

Фааво молчала, чуть покачиваясь в толще озера, её волосы струились вокруг лица, как водоросли, и в этих движениях было что-то тревожное, хрупкое, как у пойманной птицы.

— Я… — начал он, сглотнув, — я сейчас схожу в посёлок. Постараюсь сегодня же… вас перевезти.

Фааво посмотрела на него с надеждой и лёгким страхом — как будто боялась поверить. Он улыбнулся, успокаивая, и поднялся.

Берег казался неожиданно крутым, воздух — тяжёлым, пахнущим сырой землёй. Матто́ шёл, не оглядываясь, и только один раз обернулся: за его спиной на воде всё ещё блестела белая точка — волосы Фааво.

---

Тропа к посёлку шла по старому руслу, заросшему осокой и низкими ивами. Вода здесь когда-то шумела, а теперь в ложбинах хлюпала грязь, блестели лужицы, где прыгали лягушки.

Матто́ шагал быстро, почти не замечая — ноги сами знали дорогу. Мысли метались, как рыбы в сачке.

Он представлял себе три женские фигуры в воде, их странные глаза, прозрачную кожу. Стихийи… дети воды…

От одной мысли о них по коже пробегали мурашки — смесь восторга, страха и нежности.

"Нужно их спасти… хоть как-то. Не могу просто уйти и забыть."

Но дальше вставал вопрос — как?

Сельчане не поймут. Никто не поверит в “водных девушек”. Скажут — выдумал, или, что хуже, пойдут смотреть. А мужчины — те самые, что вчера кричали у озера — наверняка не отступятся.

"Главное — сделать быстро, тихо. Никому не говорить."

---

Посёлок дремал под тёплым солнцем. Воздух густел от запаха сена и пыли.

Матто́ шёл вдоль изгородей, стараясь не встречаться глазами с соседями, пока не дошёл до дома Сульверна. Тот сидел под навесом, чистил охотничий нож.

— Эй, ты чего такой? — прищурился Сульверн. — Вид у тебя, будто клад нашёл.

— Да ну, — отмахнулся Матто́, сев рядом. — Слушай, мне бы тачку на колёсах. Ту, что у тебя за сараем стоит.

— Тачку? — Сульверн поднял бровь. — А тебе зачем? Рыбы, вроде, сегодня не наловил.

Матто́ почувствовал, как горло пересохло.

— Да… я, это… нашёл старую сеть внизу у оврага. Хочу починить, дотащить домой — там тачка нужна.

Сульверн пожал плечами:

— Ну, бери. Только вечером верни, мне завтра самому пригодится.

Матто́ кивнул, быстро поблагодарил и двинулся прочь.

---

Дорога обратно тянулась под жарким солнцем. Колёса тачки скрипели, перекатываясь по неровным камням. Он шёл медленно, чувствуя, как с каждым шагом внутри растёт напряжение.

Солнце клонилось к закату, когда показались первые ивы, а за ними — блеск воды.

Над озером стоял прозрачный свет, словно воздух сам держал дыхание. Где-то плеснула рыба, и Матто́ вдруг почувствовал — его ждут.

Сердце забилось чаще. Он прибавил шагу, и в голове, сквозь гул ветра и пение птиц, мелькала только одна мысль:

“Только бы всё получилось. Только бы успеть.”

Фааво выбралась из воды, когда он подкатил тачку к самому краю берега.

Солнце уже клонилось, его лучи ложились на гладь озера, превращая её в жидкое золото.

Девушка тяжело дышала — ей явно было непривычно быть вне своей стихии. Её кожа поблёскивала влажным перламутром, а ноги дрожали, будто у новорождённого зверька.

Матто́ подставил руку.

— Осторожно… вот сюда, держись за край.

Фааво послушно оперлась, но движение далось ей с трудом. Её ладони были прохладные, как камни на дне ручья. С усилием, пошатываясь, она залезла в тачку, стараясь устроиться так, чтобы не свалиться.

— Накрой меня, — прошептала она, — если кто увидит… И… чтобы тело не высохло слишком быстро. Мне больно, когда кожа трескается.

Матто́ порылся в куче тряпья, достал старую мокрую мешковину, окунул её в озеро и бережно накрыл ею девушку. Ткань сразу прилипла к её телу, повторяя изгибы — только слабый вздох вырвался из-под грубой, влажной материи.

Первые шаги дались тяжело. Колёса вязли в земле, гремели по корням, и Матто́, стиснув зубы, тянул изо всех сил.

Спина горела, руки сводило. Воздух стоял густой, словно сам сопротивлялся.

Иногда мешковина чуть шевелилась — он слышал приглушённое дыхание Фааво и понимал: она терпит, верит ему.

До реки было полверсты. Когда он наконец добрался, в горле першило от жажды, а ноги дрожали как осиновый лист.

Он опустил тачку, снял мешковину — и Фааво, бледная, но улыбающаяся, выдохнула.

— Спасибо, — прошептала она, и, сползая в воду, сразу ожила — словно сама река вздохнула вместе с ней.

---

Вторая — Ла́рвия — оказалась ещё слабее. Её пришлось почти тащить, помогая руками. Вода с её тела стекала в пыль и превращалась в узкие ручейки, будто сама стремилась обратно к озеру.

Матто́ снова накрыл её мокрой мешковиной, чтобы защитить кожу от иссушающего воздуха, и двинулся в путь.

Мышцы ныли, в висках стучало. Каждый шаг был как удар.

"Ещё немного… только бы успеть," — повторял он, когда тачка снова проваливалась в грязь.

Когда он доставил вторую стихийю, Фааво уже ждала у воды, помогая подруге нырнуть. Их короткие крики — как птичьи — разрезали вечерний воздух.

---

Третья, почти не говорила , только благодарно коснулась его щеки прохладными пальцами и всё время жмурилась от солнца.

Он тянул её по той же тропе, будто во сне. Тело перестало слушаться, взгляд плыл. Ладони в кровь, дыхание рваное.

Когда они добрались, он просто рухнул на колени у воды.

Три женские фигуры уже плавали рядом.

Фааво подплыла ближе, глаза её сияли мягким светом.

— Ты спас нас, — сказала она. — Мы не забудем.

И с этими словами она оттолкнулась ногами и скользнула прочь. За ней — две другие, как три светлые тени, растворяясь в серебре реки.

Он остался на берегу, с пустой тачкой и сердцем, которое билось в нём, будто пойманная рыба.

*

Не успели волны сомкнуться над головами девушек, как под водой вспыхнула ссора.

— Это всё из-за тебя! — сорвалась Ла́врия, набрасываясь на Фааво, словно дикая рыба. — Ты нас подбила на это, тварь! Мы чуть не сдохли в этом озере! Чтобы я ещё раз тебя послушала!

Фааво медленно скосила глаза в её сторону. Её золотые зрачки сузились.

— Угомонись, дура, — процедила она, удерживая себя нужной глубине. — Я вас не заставляла. Вы сами пошли за мной, визжали от радости! "Будем жировать, отдыхать, наслаждаться!" — помнишь, как захлёбывались?

Ла́врия притихла, но продолжала бурчать, недовольно шлёпая водой.

— Я же решила проблему, — продолжила Фааво, голос её стал ледяным, металлическим. — Этот мальчишка вовремя оказался в нужном месте. Духи воды меня любят. Я как увидела его, сразу поняла — вот он, шанс. А когда он начал пускать слюни на моё обнажённое тело, я поняла: он сделает всё, что попрошу.

Она усмехнулась — холодно, расчётно.

— Только нужно было разыграть наивную, восторженную дурочку, побольше лести, восхищения. Ну и, конечно, позволить ему трахнуть себя. Сладенькое он точно любит.

Третья девушка, А́лиса, подалась вперёд, ухмыляясь.

— И как? Понравилось? Мы видели, как ты стонала под ним.

Фааво презрительно дёрнула плечом.

— Ну такое, на любителя. Не скажу, что противно, но пришлось притворяться, изображать обожание, страсть.

А́лиса закатила глаза.

— Да видели мы твоё актёрское мастерство. И как ты с обожанием глотала его сперму. Не противно было?

Фааво скривилась. Она вздрогнула, будто её только что ударили.

— А ты как думаешь? — бросила она, протирая губы тыльной стороной ладони, словно пытаясь стереть вкус. — Я у наших мужчин не люблю глотать, а тут — у человека. Фууу. Как вспомню эту мерзость.

Гнев и отвращение накатили на неё волной.

— Но что не сделаешь ради свободы! — Фааво резко обернулась к двоим. Её золотые глаза сверкнули, а лицо исказилось в хищном оскале. — И чтобы никто об этом не знал!

Она погрозила им длинным, изящным пальцем.

— Иначе я отомщу. Вам не понравится, вы знаете.

Девушки вздрогнули, осознав масштаб угрозы.

— Будем молчать, Фааво! Мы не дуры! — заторопилась Ла́врия, отплывая от неё подальше.

— Не чувствуешь себя мерзко, так использовать мальчишку? — с вызовом спросила её А́лиса.

Фааво вскинула голову.

— Нет. Он получил то, что хотел — залил меня всю спермой, и думал, что покорил Богиню. Да и к тому же, я своей лестью и восхвалением подняла ему самооценку до небес. Как же его хочет и отдаётся со всей страстью такая, как я.

Она усмехнулась, и эта ухмылка была остра как зуб хищника.

— Думаю, это поможет ему в дальнейшем, когда будет кадрить какую-то крестьянку. Так что тут мы квиты.

Внезапно её золотые глаза потухли, и в них вспыхнул грубый, животный голод. Фааво резко метнулась в сторону — молниеносное движение, едва заметное глазу. Вода вокруг взорвалась. Она вернулась через секунду, держа в руке небольшую, трепещущую рыбину.

Мгновенно она разорвала её зубами — короткий, влажный хруст. Кровь разошлась красным пятном по воде. Фааво сожрала рыбу за два жадных глотка.

— Жрать хочу, не могу, — прорычала она, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Мы в том озере сожрали всё, что движется. И последние два дня пришлось жрать лягушек.

Она передёрнулась от отвращения.

— Ладно, поплыли, — скомандовала Фааво, вновь становясь лидером. — Я знаю место, где можно быстро насытиться.

— Ты в прошлый раз также говорила: "легко, много", — пробурчала Ла́врия, не доверяя ей.

— Так, не начинай, — Фааво метнула в неё ледяной взгляд. — В этот раз — точно. Поплыли.

Она нырнула первой, её тело скользнуло в глубину, длинные перепончатые ступни толкнули воду. Две другие девушки молча последовали за ней, и поверхность озера вновь стала безмятежной, скрывая за своей гладью ложь, хищность и жажду, которая была сильнее страха. Матто́ остался на берегу — пьяный от собственной иллюзии.

*

На следующий день ,ближе к вечеру, когда солнце клонилось за верхушки ив, а комары уже звенели над лужайкой, Матто́ сидел у сарая, точа нож. Мысли бродили лениво, но внутри всё ещё звенело — от тех дней, от воды, от её взгляда.

Он вздрогнул, когда услышал шаги.

— Вот ты где, — сказал Сульверн, выходя из-за изгороди. Голос был спокойный, но в нём чувствовалась натянутая струна. — Я тебя ищу с обеда.

— Что-то случилось? — Матто́ попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.

Сульверн подошёл ближе, облокотился на столб.

— Да, пожалуй. Слышал сегодня историю одну… — начал он и, не глядя на друга, достал из кармана нож, стал им ковырять кору. — Там, у северной отмели, где ты, кажется, любишь рыбачить.

Матто́ застыл. Нож в руке чуть дрогнул.

— Историю? — переспросил он.

— Угу. — Сульверн кивнул. — Мужики рассказали. Весной, говорят, в одно озерцо запустили малька дорогой рыбы. Хотели разводить, к осени выловить, продать. Дело хорошее, прибыльное. А потом, как река разлилась, кто-то туда стал наведываться. Сначала думали — зверь, а оказалось — три стихийи. Красивые, говорят, но наглые до невозможности. Ловили рыбу, как свою.

Он поднял глаза, посмотрел на Матто́ пристально.

— Они пытались с ними договориться чтобы те им в уплату натаскали речного жемчуга. Те отказались. Тогда мужики перекрыли русло, чтоб не ушли. Хотели, чтоб возместили ущерб. Пытались выловить -порвали сеть.Всё впустую. А потом… кто-то помог им сбежать. На тачке перевёз прямо к реке.

Сульверн сделал паузу. Слова падали в тишину, как камешки в воду.

Матто́ смотрел в землю. Плечи напряглись.

— Я… — начал он, но голос сорвался. — Я не знал. Думал, они… просто застряли.

— Верю, — тихо сказал Сульверн. — Ты бы не стал помогать, если б знал, что они чужое едят.

Он выдохнул, посмотрел в сторону. — Только, видишь, теперь мужики злы. Убыток им немалый. Они ищут того, кто помог.

Матто́ побледнел.

— Думаешь… узнают?

— Пока нет, — Сульверн пожал плечами. — Но будь осторожен. И… — он замялся, потом чуть хмуро усмехнулся. — В следующий раз, если тебе нужна будет тачка, — он выделил слово, будто нажимая на больное место, — скажи честно, зачем.

Голос стал тише. — Я не хочу, чтобы из-за тебя пострадала моя стая.

Матто́ медленно кивнул. Щёки горели, будто от пощёчины.

— Прости, — выдохнул он. — Я не хотел зла. Я просто… думал, делаю доброе дело.

— Добрые дела, Матто́, — сказал Сульверн, глядя прямо в глаза, — хороши, когда знаешь, кому ты помогаешь.

Он развернулся, собираясь уходить, но обернулся уже на тропинке. — Ты ведь умный парень. Только не позволяй сердцу слепить глаза.

Матто́ остался один.

Солнце садилось, и небо над лесом мерцало красным — как кровь, растворённая в воде.

Он сидел долго, чувствуя, как всё внутри холодеет. В голове звучали её слова, её смех — теперь уже чужой, насмешливый.

Он вдруг понял, что впервые за эти дни ему не хочется идти к реке.

И когда поднялся ветер.