Лучший день врага

Мать.

Ветер метал искры с пожарищ домов, нёс гарь с некогда сытой золотом нивы, раскачивал верёвки старого колокола, толкал обезображенные тела висельников и рвал серые волосы на непокрытой голове рыдающей женщины. Седая в неполные двадцать, она горела стыдом и опустошающим чувством чёрной потери.

Всё то, что она знала, любила, все те, с кем дружила, ссорилась и смеялась, были преданы огню и жуткой смерти. Богом забытый медвежий угол, куда даже мытари приходили через год из-за удалённости, был разорён, ограблен и уничтожен. Про́клятая война отняла у неё все: семью, друзей, соседей и дом, походя, как серп умелой крестьянки рвёт шею одинокому колосу.

Красная-черная жатва щедро залила всю деревню и округу, разрисовывая всё и всех в алый и сажевый. Красным горело поле до самых небес, полыхали дома. Красным горели раны от кнута и сабли, кривого ножа и удавки. Тем же цветом расцвели увечья на истерзанных жителей небольшой деревеньке, пометив беременных и молодух, старух и их детей, отцов и внуков. Позже яркий цвет сменялся антрацитом угля, погружая мир во тьму.

Огонь и пепел. Смрад мёртвых тел и треск горящих хат. Война прибрала и взрослых, и детей, скотину и припасы, жадно слизнув своим шершавым языком всё живое, оставив, как памятник, скорбящую сироту и вдову в одном истерзанном и постаревшем на десятки лет за один день теле.

И имя её Смеяна.

Словно издёвка судьбы. Из всех женщин осталась лишь одна, которую так горячо возжелал сотник. А насытившись, отдал трофей своей полусотне. Их похоть оставила на белой коже синяки и ссадины, душила горло окровавленными руками, мяла грудь, рвала плоть.

Неполная сотня вдоволь натешилась, но их числа тень в разорванном платье не знала. Лишь рыдала, слыша стоны насильников, предсмертные крики сельчан, да тревожный голос колокола. Сознание покинуло её, сохранив рассудок до вечера. Но что с того? Придя в себя, Смеяна жаждала лишь смерти. Маленькие кулачки били обожжённую землю, хрупкие ручки пытались вырвать гвозди из распятых людей, а глаза снова заливали волны слёз и отчаянья.

Она шла по единственной дороге в своём изорванном венчальном наряде навстречу закату. И разноцветные ленты неуместно и пошло развевал стоклятый ветер, раскалённый от огня и тлетворный от запаха стылой крови. Там. В центре мёртвой деревни стоял колодец. Там. Она ждала объятий ледяной воды и долгожданное прикосновение смерти, что избавит её от мук. Исколотые ради потехи ножом ноги кровоточили, орошая пыльную дорогу красными каплями, несли поруганное тело по ниточке злого рока к финалу. Мимо перевёрнутого свадебного стола и грязной скатерти, праздничных блюд и битой посуды. Мимо мёртвой скотины и порубленных псов.

Старый колодец не принёс долгожданного облегчения. Старый колодец был братской могилой, доверху наполненный соплеменниками. Увидев столь печальное зрелище, Смеяна сдалась. Ноги подкосились, больно ударила земля по опухшим коленям. Через десяток ударов сердца разум покинул истерзанное тело.

Красный диск солнца скатился на покой, пряча свой лик за чёрными, обугленными полями, а навстречу, по просёлочной дороге, тащила чёрного рыцаря полуживая кляча, теряя розовую пену с пасти. Дотянув тяжёлую ношу к мёртвой деревне, лошадь сдалась. Её качнуло в сторону, худые, истерзанных ранами ноги надломились, и она пала.

Закованный в сталь рыцарь спешился уже с мёртвой скотины, медленно перекинул меч на плечо и осмотрелся.

— Погуляла сестрица, — глухой голос прокатился по пожарищу, отзываясь эхом в чёрных пастях разрушенных печек и в раскрытых ртах мертвецов. — Но и мне достался сосуд.

Тяжёлые сапоги поднимали пыль и пепел, пока неожиданный гость не сблизился со Смеяной. Протяжным воем отозвалась сталь, тяжело покидая ножны. Кривое и щербатое лезвие опустилась на плечо.

— Новым именем нарекаю тебя! Отныне ты Матерь мщения. Осталось лишь наполнить тебя огнём.

Покорная чужой воле, Смеяна поднялась с колен, а рыцарь нежно подхватил её за локоть, как заботливый супруг оступившуюся половинку. Три шага, что она не дошла до колодца, были преодолены с трудом. Все её естество сопротивлялось, но её провожатый был настойчив и неумолим.

— Зри! Те, ради которых ты осталась жива. Назови их имя, запомни их раны.

— Марко. Мясник. Копьями пробита грудь, ножом вскрыта шея и толстое пузо. Несмотря на дурной характер, он не был плохим, просто вспыльчивым.

Чем дольше говорила девушка, тем легче ей давались слова. Скупые, тяжёлые, полные невыплаканных слёз. В те мгновения, когда она указывала на близких и родных, её провожатый поддерживал или подсказывал нужные слова.

Сложнее всего было с обезображенными огнём и пытками. Но, по еле заметным чертам, лоскутам одежды или цвету волос, девушка смогла их узнать. Девушка всё шла и шла, указывала перстом на изувеченные тела, называла имя, профессию, иногда вспоминала моменты из жизни, не замечая своих изменений. Седые волосы впитали в себя копоть и сажу, тлеющие головешки и запёкшуюся кровь, все больше напоминали всполохи костра в тёмную ночь. Чёрные вены на бледно-синих руках вспухли, как корни деревьев в мёртвом лесу.

— Здесь будет поле маков, напоминая о пролитой крови, а над ним чёрные вороны-дым всепожирающего огня...

Отец.

Горели сигнальные огни, пугая ночь. Тихо перекликались дозорные, а у костра собрался полный десяток, где шутками и ругань прогоняли смертельную усталость и липкий страх перед завтрашним сражением. Самым говорливым был Якоб-молодой писарь из села Холмистое. Несмотря на подначки воинов, а порой и открытую неприязнь, он гнул свою линию упрямо, как вол тянет плуг.

— Я рассматриваю все желания и поступки людей с трёх точек зрения. Первая, принятие. Вторая, вызов. Третья, неудовлетворённость.

— Во как, — удивился седой вояка. — Ну-ка, поясни старому...

— Вот смотри, Баристан. Допустим, сын лавочника вдруг решил податься на корабль и мир поведать. Это вызов! — начал воодушевлённо вещать писарь. — Вопреки воле отца и своему характеру. А если бы остался продолжать дело, то было бы принятие. А вот работая в лавке лет так десять, решил вдруг купцом стать, то это неудовлетворённость.

— Занятно. Ну а я, десятник копейщиков. У меня какой вариант? — с лёгкой улыбкой спросил седой воин.

— Ну...— протянул было Якоб. — Здесь сложнее, я же не знаю, что именно вас побудило. Вот взять, к примеру, Долговязого Березня. Когда клич короля в ополчение был, рекрутеры поехали по деревням и весям люд созывать. Но Березень не вышел сам, то был бы вызов или неудовлетворение от своей доли, а пошёл по жребию, то бишь принял свой рок.

—Да заткнёшься ты уже, пустомеля,—вдруг взъярился самый крупный из бойцов, молодой новик из горняков. — В строю балаболит, на учениях не унимается, ещё и перед сном его слушать — сил нет!

— Остынь, Боров, — примирительно произнёс Баристан.— А тебе, Якоб, я так скажу. Есть долг. Есть призвание, а есть случай. Когда все три нитки в одном кулаке, то человек многого достигнуть сможет. Мой долг — ваши жизни сохранить на первые три сшибки. Моё призвание — война. И случай нас всех свёл у одного костра, в одном десятке.

— Десятник, — вдруг отозвался самый молчаливый из всех. — А что нас ждёт после третьей рати?

— Я уж думал, ты нем, Молчун, — рассмеялся ветеран,— Три — сакральное число. Если трижды бился и выжил, то по характеру твоему и силе будет назначение. Кто-то станет мечником, другой в услужение к рыцарям пойдёт,а третьим, доспехи и алебарды. Затем ещё три сечи, и вновь отбор. Каждое ваше повышение—новый этап и знания в военном ремесле.

— А чего сразу не определять? — спросил Якоб.

— Чтобы такому дурню, как ты, правильное назначение дать, если выживешь, — зло рявкнул Боров.

Десятник Баристан резко обернулся, на мгновение ему показалось, будто чья-то рука легла ему на плечо. Но лишь дым от костра, что стелился по земле, создавал причудливый мираж женщины в белом саване.

Утро было мрачным, как рожа похмельного забулдыги. Десяток Баристана прикрепили к полусотне под рукой молодого барончика Криштиана Соппрета. Задачей поставили охранять мост и переправу перед деревней Коростели, защищая основные силы короля от возможного удара с фланга. Сам барон на пегой кобылице кружил вокруг строя, поднимая пыль и размахивая новеньким мечом. Дите, что ещё не наигралось в войну, которому доверили жизнь более чем шестидесяти копейщиков. За ним следом летели на своих клячах трое оруженосцев, таких же безусых молодцов, как и сам рыцарь.

— Плохо дело, — скривился Баристан, глядя на глупые выходки начальства, позже перекинулся парой фраз с другими десятниками, а затем от строя начали сбега́ть в лес по паре человек, и назад уже возвращались с острозаточенными кольями, длинной не меньше пяти локтей.

— Что ты задумал, Баристан? — задумчиво спросил Якоб.

— На ответственный фланг отправили юнца с неполной сотней копий. Без щитов и прикрытия стрелками. Нас сметёт десяток рыцарей на конях. Кажется, нашего нового сотника кто-то очень невзлюбил. Придётся хитрить, чтобы выжить.

Через час, когда строй достиг переправы и моста, десятников собрал барон для определения задач. Тужась от собственной важности, юнец вещал о важности рубежа и его роли в защите крепости. Пустые пафосные слова разбивались об ледяные маски старых вояк. Как только военный совет закончился, а молодой аристократ ушёл производить впечатление на своих оруженосцев, десятники вновь собрались, уже без руководства.

— Какие мысли, Кроули? — спросил самый нетерпеливый из ветеранов. — Не зря же мы тащили эту кучу дров?

— Нас отправили на убой. — Начал издалека Баристан. — Иначе происходящее назвать трудно. Собрали в одном отряде самых неудобных и штрафников. Мне же остался последний бой, в качестве десятника, затем, милостью короля, я получу прощение. А теперь, слушайте мой план....

****

Костеря гениальные решения в тактике, а также жару, копейщики рыли траншеи, прятали колья и готовили волчьи ямы и навесы от стрел. Несмотря на недовольство, в открытую никто не высказался. К тому же сами десятники не сидели сложа руки, а сами участвовали в подготовке укреплений.

– Господин Баристан, там барон того... – отвлёк от работы молодой оруженосец сотника по имени Латрий, секунду назад соскочивший с гнедой. Перепуганный и бледный, от него несло кислым пивом и стыдом.

– Чего того? – переспросил старый вояка, отирая пот с лица.

– Бабу заколол. Наливайщицу трактира...

Десятник оттолкнул в сторону юнца, лихо закинул ногу в стремя, а уже через мгновение нёсся во весь опор к таверне. Осадив лошадь, кинул поводья ближайшему мужику. Хмурая толпа встретила его тяжёлым взглядом, сжимала кулаки. Казалось, будто вся деревня собралась у запертой хаты.

Тяжело вздохнул Баристан, позже начал медленный разбег. Выбив дверь плечом, залетел по инерции в харчевню, на ходу подмечая детали.

Пьяный вдрызг барончик с заплаканными лицом, на полу лежит тело молодой служки в луже крови. А двое оруженосцев успокаивают сотника. На его шумное появление тутже вскочили и обнажили оружие.

– Меня... Сотника короля... Грязной тряпкой по лицу... – бессвязно стонал проклятия Криштиан, протягивая окровавленные руки старику. Баристан поморщился, но потянул за кисти, помогая дворянину подняться.

– Ты чего раскис совсем, сотник, как же ты в таком состоянии оборонять короля будешь? Не дело это. Пойдём, кваса немного примем и поспим часок. Олухи, поднимите рыцаря на ноги и тащите наверх. И чтобы я до утра вас троих не видел!

Детали, маленькие чёрточки и ниточки поведали ветерану больше, чем слова оруженосцев, которых он допросил. Кровь на ногах наливайщицы, рваная юбка, синяки на кистях рук и разбитые губы были красноречивее, чем бессвязные оправдания.

– Если выживу, повешу вас обоих! – пообещал десятник. Затем отобрал кошельки у сконфузившихся молодчиков, вернувшихся после выполнения поручения, чтобы уже на выходе отдать их старосте.

– Под суд барона не отдам. Поставь охрану у дверей. Если с ним что случится, вся деревня лес украсит. Вот тут держи на тризну и похороны.

Винил ли барона Баристан или нет, никто не скажет. Старый пёс войны хлебал и не такое, но насильничали и грабили зачастую лишь на стороне противника, а вот так в своей стране, в родном краю... В любом случае у него была задача сохранить жизни вчерашних крестьян и землепашцев, а размен одного сотника на работницу трактира его вполне устраивал.

****

Сын.

Первые всадники уже рвали поле ячменя чёрными тенями, когда солнце попросилось на покой. Два десятка рыцарей, закованных от пят до затылка, без флагов и знамён, оруженосцев и челяди. Наёмники и убийцы, залившие кровью сотню миль свободной страны. Бронированный кулак, что выбивает не только зубы, но и отрывает ударом голову.

Во главе отряда Карл Меченный, получивший дворянство за особые заслуги, а именно сокращение количества возможных рекрутов в армии противник. Проще говоря, он вырезал все деревни в окру́ге, насиловал и грабил. Сжигал дома и травил колодцы. Воистину рыцарство и благородность! И сейчас его каратели предвкушали очередное развлечение под боком у армии противника, тем сильнее был азарт.

Перебежчик, которого повесили менее часа назад, сообщил о неполной сотне копейщиков, что охраняли переправу. Небольшой риск, но доспехи сотника с лихвой его перекрывали. К тому же следом шли телеги интендантов, которые после всей резни соберут всё ценное, вплоть до обгаженных портков, а также добьют подранков. Да и что такое сотня копейщиков против тяжёлой конницы? Смазка для мечей и отработка приёмов.

Каре копейщиков выстроилось напротив моста в два ряда. Отличная тактика против лёгкой кавалерии, но копья длиной не больше пяти локтей, а это непростительно мало. Карл повёл отряд на мост в две шеренги, стараясь не терять инициативы и напора при форсировании брода, в тот же миг, когда копыта застучали по каменному мостку, строй копейщиков распался, пропуская вперёд телегу. Без того узкий мост перегородила чёртова коробка на ободах. Пришлось сбросить скорость, перейдя на рысь, лишь только преодолели узкое место, времени и места для разгона не оставалось. Бросив рыцарские копья и ромеи, всадники потянули мечи из ножен, за десяток шагов от строя, когда уже можно было рассмотреть страх на лицах черни, седой вояка крикнул приказ.

В ту же секунду натянулись верёвки, задирая частокол грубо заострённых палок. Разозлённый Карл пришпорил коня, стараясь сломить сопротивление и дать пример, лихо перескочив через препятствие.

Врубившись в строй копейщиков, принялся махать мечом по слабозащищенным воинам. По одному к нему добавлялись отставшие товарищи. А следом прозвучал приказ от Баристана.

– Держать строй. Шаг-коли, шаг-коли.

Вбитая на учениях наука дала первые плоды. Свалился от удачного удара первый рыцарь, а подняться ему уже не дали. Уколов круп коня копьём, один из десятников пустил её галопом прямо на колья. Но и защитники деревни несли потери.

Молчун упал на землю с раскроенной головой, даже не вскрикнув от боли. Якоб, выпучив глаза, прижимал рукой распоротое брюхо, гадая вызов ли его так разорвал, неудовлетворение сизой кишкой лезет или, может, принятие своей судьбы лишило сил. Сколько длилась сеча, никто не скажет. И без того неполная сотня ополовинилась ранеными и убитыми, а в рядах противника остался бешеный Карл и трое его ближников, которые даже не думали о победе, а пробивали себе путь к мосту.

Под громкое ржание завалилась пегая кобыла, подминая под собой седока. Рыцарь с трудом пытался вытащить ногу из-под крупа, размахивая мечом, пока его попытки не прекратил десятник, приложив неудачника обухом топора.

– Латы не помните, бей в лицо или подмышку! – давал наставления ветеран.– Коней изловить и стреножить и найдите мне этого Латрия. Нужно отправить донесение. Кто свободен, отделите раненых от ... остальных. Грузите в телегу тяжёлых и подвяжите подранков. Друзей вечем схороним, как жара спадёт. Десятникам подчитать оставшихся в строю и долю. Выполнять!

****

Рождение.

Охали и стонали раненые. Ржали лошади, не принимая чужаков. Да и в самой деревне голосили бабы от тяжёлой поступи войны да близости смерти. Им вторили цепные псы да подпевали петухи. Красный глаз бога покатился на покой.

– Сир Баристан. – Мялся неподалёку Боров, не смея поднять глаза.

– Говори.

– Там это... Якоб. Просит вас проводить его за грань. Тяжело ему... Я бы и сам, но рука не поднялась...

Тяжело выдохнув, сотник поднялся на ноги. Перехватив рукой перевязь с трофейным мечом, тяжёлой походкой пошёл к навесу с раненными. Чем ближе он подходил, тем темнее становилось вокруг, словно сама тьма липла к ветерану, и он её разносил, как ветер пепел. Подойдя к писарю, присел на корты, украдкой глянул на рану.

– Что же ты, сынок. Сдаться решил? – горестно проговорил, глядя в бледное лицо молодого философа. Тот болезненно усмехнулся.

– Такое не зашить даже волосом богини, да и запах я этот знаю, так пахнут мертвецы. Я вас прошу, сир Баристан, о последней милости. Пока лежал, понял про долг, призвание и случай. Но слишком поздно...

Сотник протёр лицо Якоба тряпкой, смоченной в уксусе. Через тяжелый взгляд Борова и Березьня склонился к голове подранка и зашептал ему на ухо. Когда Баристан поднялся, молодой писарь уже нашёл свою дорогу. Сняв с шеи покойника маленький холщовый мешочек, достал из него две монеты. Одну вложил в рот мертвецу, вторую передал Борову.

– Схорони его отдельно. Он человек болтливый, может за компанию не в ту сторону уйти.

Отчёт, что предоставили сотники, больше походил на сводку разгрома, чем победы. Их шестидесяти шести человек в строю было двадцать девять, два оруженосца на конях и с короткими копьями да спящий, мертвецки пьяный барон. Раненых, которые не могли биться, ещё пятнадцать. Остальным готовили последнюю дорогу сельчане. Большой ров, в котором уместились семнадцать вчерашних крестьян, лавочников и пастухов. Отдельно две могилы были вырыты для Якоба и безымянной трактирщицы. Немного постояв над телами, копейщики и деревенские поспешно забросали ямы землёй, пока солнце ещё не покинуло небосклон.

– Баба на мосту! – крикнул дозорный, а вскоре раздался скрип телег и ржание коней. То прибыли интенданты врага, надеясь поживиться.

– Стройся! – крикнул десятник, подгоняя бойцов. А Кроули повернулся к старосте: – Они пришли грабить и убивать. Я не могу вам приказывать, но если сейчас вы не встанете с нами в строй с вилами и лопатами, они придут в твой дом.

– А какая разница, барон нас заколет по пьянке или враг? Все итог один.

Сотник ничего не ответил, а пошёл к строю, на ходу поправляя перевязь меча. Он сегодня потерял восемнадцать сынов и одну дочь, но в его силах спасти ещё многих.

– Сюда беги, сюда, дурёха, – кричал десятник седой старухе в рубище. Но та, будто нарочно, еле плелась, с трудом перебирая ногами. На середине моста и вовсе рухнула на землю. А позже упёрлась худыми руками об мостовую и широко развела колени в стороны. Её стон было слышно далеко от моста.

– Это что же, она рожать решила? – изумился сотник. Затем быстро переключился на отдачу приказов:—

Десятники, все телеги изъять у сельчан, расставить полукругом. Строем перекрыть не сможем, так хоть сузим место обороны.

– С бабой то, как поступим, Кроули? — задал неуместный вопрос один из ветеранов.

— Коня мне, живо!

Интенданты врага были в замешательстве. Обычная работа заключалась лишь в мародёрстве и грабеже, воевать они не умели да и не хотели, но видя численный перевес в воинах, склонялись в битве. Старший обозник махнул рукой, пуская пехотинцев в атаку. Затем остановил бойцов, видя, как в их сторону скачет одинокий всадник. Криво усмехнувшись, решил, что дело идёт к добровольной сдаче в плен.

Какого было его удивление, когда всадник лихо спешился возле одинокой фигуры роженицы, а затем начал её осторожно поднимать.

Сотник был растерян и напуган. Он первый раз за всю свою ратную жизнь видел столь ужасающую картину. Молодая, но уже абсолютно седая девушка, натужно стеная, давила из себя плод. А затем краски мира вдруг поблёкли в приближающихся сумерках. Тьма залила небо и землю, клубилась над водой, пугая всю живность в окру́ге и вселяя смятение в сердцах людей.

Девушка вдруг истошно заорала и без сил завалилась на спину, а её подоле вдруг заплакал младенец.

Баристан пытался привести в чувства роженицу, но глядя в её стеклянные глаза, понял, что она мертва. Вытащив меч, рубанул пуповину, затем, особо не церемонясь, перехватил окровавленного младенца. Взяв под уздцы коня, осторожно побрёл назад. Животина вдруг взбрыкнула и понеслась прочь, чуть не вылетев с моста.

—Сохрани сына и отступайте, я вас оберегу, – грубым и сиплым голосом раздалось со спины. Кроули вздрогнул всем телом, но не нашёл в себе мужества даже повернуться. Ему достаточно было видеть искажённые ужасом лица трёх десятков.

В полночь усталые бойцы неполной сотни, под командованием барона Криштиану Сопперта добрались до расположения ставки армии. А Баристан Кроули, получив амнистию от самого короля, неожиданно дезертировал. Бросил своё призвание и долг, а также проигравшего битву правителя. Новые хозяева земли быстро навели свои порядки мечом и виселицей, истребляя даже намёки на неповиновение.

Никто и никогда больше не видел ветерана, лишь спустя шестнадцать лет в столицу прибыл Чёрный рыцарь с седыми от рождения волосами. Когда он достиг расположения казарм, лошадь под ним пала. Бросив труп животного, он перекинул через плечо перемётные сумы, а позже смело вошёл внутрь. Уже к полудню нового рыцаря приняли на службу.

В тот день летнего равноденствия начался самый ужасный период континента, который ещё долго будут поминать, как Сумеречный закат империй.