Лукоморские тайны

Печка в доме у батюшки моего была знатная. Большая, с широкой лежанкой, и тепло держала долго. С такой и вставать не хочется, особенно в студень - месяц. Да разве ж усидишь на печи, когда друзья-приятели в окошко стучатся? В другую-то пору особо не повеселишься - нужно родителям по хозяйству помогать. А тут - гуляй, Емеля, твоя неделя! Вот мы и гуляли. Хочешь - крепости снежные строй, хочешь - на салазках с крутого берега речки нашей, Белой, катайся. Да, вот ещё что, по этой реке и городок наш Беловодьем прозывается. Не слыхали? Ну да ладно, не о том речь.

Хорошо, словом, зимой нам жилось, вольготно, весело. Но только не в ту зиму. Так уж получилось, что все мои друзья - соседские мальчишки - были меня на год старше. И всем им пришёл срок на государеву службу отправляться. Хоть их и в самом Беловодье служить определили - в страже городской, но всё ж таки не дома, а в тереме дружинном. И их только по большим праздникам на побывку отпускали. Вот тут-то я и заскучал, в самом деле на печь завалился. И от безделья дурные мысли в голову стали лезть.

Вот, сказывают, в Столенграде новое волховское училище объявилось. И по всему княжеству Лукоморскому ищут сейчас для него людей с особыми способностями к волхованию. Так чего искать-то, вот он я!

Без ложной скромности скажу - я с малолетства к волховскому делу большую способность имею. Не всякий взрослый, настоящий волхв у нас в Беловодье со мной тягаться способен. Так, по мелочи - дождик в свой огород наворожить, или наговор на амбар наложить, чтобы зерно не отсырело - это каждый может. А вот чужую волшбу распознать лучше меня ни у кого не получится. Я наговор вижу, прочитать могу, словно грамоту писаную, а раз так, то и повторить без труда могу - ну, дар у меня такой, стало быть.

Сказывают, будто дар этот у меня вот после какого случая проявился. Ещё совсем несмышлёнышем подговорили меня приятели зачерпнуть живой воды из наместникова колодца. Про сам колодец я чуть позже расскажу, а про живую воду объяснить придётся. Без неё, как известно, никакое чародейство не совершается, ни один наговор не подействует. На ней вся волховская премудрость держится. Оттого и охранялся колодец строго, а мне и приятелям моим виделась в таком поступке особая доблесть. Охрану-то я обманул и к колодцу подобрался, но поскользнулся и прямо в него свалился. Хвала Сварогу-вседержителю, вытащили меня из колодца, но водицы живой я там наглотался вдоволь. Еле откачали. А потом ещё и нагоняй получил. Но зато с той поры у меня способность к волхованию открылась.

А ещё кто-то из охранников утверждал, что видел в колодце том огромную щуку. Будто бы она меня кверху своим клювом и вытолкнула. Только я думаю, померещилось ему. Откуда в колодце щуке взяться? А про слово особое, волшебное, которому она меня обучила, люди уж точно придумали забавы ради. Рыбы-то ведь не то чтобы говорить, пищать не умеют. Зато человек такое понапридумывать может - раки в реке покраснеют!

Ну, так вот, лежу я, значит, на печи и размышляю. Друзья мои все при деле, чего ж мне бездельем маяться? В подмастерья к умельцу какому идти сейчас бесполезно, только чему путному научишься, как и тебя на государеву службу спровадят. А там, старшие парни сказывали, все науки забываешь мгновенно. Зато из академии этой никого в воинство княжеское забирать не велено. Отчего ж не попробовать?

Раз решив, я дело в долгий ящик не откладывал. Жаль, правда, что без родительского благословения ехать придётся, но они с самого утра на ярмарку подались, когда ещё вернутся. А вернутся, так ещё не известно, отпустят ли. И даже если отпустят, сколько времени на сборы уйдёт? А в княжеском указе ясно сказано - к Веселову дню всем охотникам надлежит в Столенград прибыть и в училище - академии чародейства и ведовства по-иноземному – объявиться, а опоздавших в академию не возьмут ни по какому щучьему велению.

Тут вы, должно быть, подумали: вот ты, голубчик и попался. Только что соловьём заливался, мол, негоже иноземными словами речь родную засорять, и сам же про академию какую-то заговорил. Так-то оно так, но ведь и сама волховская наука – вещь для Лукоморья новая. Раньше наговоры от дедов к внукам изустно передавались, и ни о каких особых училищах мы не слыхивали. Потому и слов для их обозначения ещё не придумали, не было надобности. Вот и приходится пользоваться заморскими названиями. Но коли позволят боги и дальше волховской науке в Лукоморье процветать, то и нужные слова появятся.

А отчего же, спросите вы, набор в академию проводился именно зимою? Я вам
отвечу - так уж заведено в княжестве Лукоморском. Любое путешествие или начало многотрудного дела на зимнюю пору приходится. В другое время ни один хозяин работника (или, к примеру, сына своего) никуда не отпустит, да и сам от хозяйства не отвлечeтся. Оно и понятно - недосуг. Волховство волховством, но надо же и сеять, и жать, и молотить. Да мало ли дел летом у землепашца. А вот зимой - пожалуйста! Хочешь - ремеслом каким займись, хочешь - извозом. А можно и в ученье податься. Так что другого времени для набора и быть не могло.
Однако ж, до Весесова дня не так много времени оставалось. Значит, и мне медлить не след. Вот только как до того Столенграда добраться? Почитай тыщу вёрст до него из нашего Беловодья. Это даже для конного - недели две в пути, едва поспеешь, а уж пешему - и до середины лета ковылять можно. Да и замёрзнуть в дороге недолго. То ли дело на печи лежать, да мечтами себя тешить.

Что заулыбались? Неужто и до ваших мест слух дошёл? Ну да, почти так всё на самом деле и было. Печь-то у нас ещё одну особенность имела. Не знаю уж, с какой целью, но печь клали не прямо в избе, а где-то в другом месте. А потом уже на место передвинули, да так на полозьях и оставили. И разумеется, не обошлось здесь без наговора самодвижущего. Печь передвинули и забыли, а наговор-то никуда не делся. И мне оставалось его только в действие привести.

Водицы живой у нас в кадке немного было, я ею печку и окропил. А ту малость, что в кадке ещё оставалась, я на стену избы брызнул, тоже с наговором. И крыша избы сама с места своего снялась, а затем и брёвна раздвинулись, чтобы печку со мною вместе выпустить. Правда, на то, чтобы обратно брёвна сложить, водицы уже не хватило. Ох, и осерчает на меня батюшка, когда разгром сей увидит! Но я, Дажьбожьим соизволением, к тому времени уже далеко буду. Хорошо катит печка, скоро и не тряско, да и тепло от неё, словно из избы никуда и не выбирался. А я на лежанке лежу и пирогом с брусникою, из дома прихваченным, угощаюсь. А чего? Я ж не Лопоухов какой - пешком да на голодный желудок в науку топать. Ай да голова ты, Емеля!

Широка однако ж земля лукоморская! Целый день по большаку моя печка тряслась, уже и от пирога одни крошки остались, а лес всё не кончается и не кончается. Посёлки по пути, конечно, встречались, пару раз прохожие едва успевали с дороги в сторону отпрянуть, но остановиться я нигде так и не решился. Одному Велесу известно, удастся ли снова мою повозку с места сдвинуть. Так до заката вёрсты и считал. А вернее, и не считал уже, сбился на второй сотне. А уж ночью и тем паче останавливаться глупо. Кругом ни души, темнота, глушь. Не то чтобы я так уж сильно перепугался, но зачем судьбу лишний раз испытывать.

Одно худо, к ночи подмораживать начало, а тулупчиком я дома разжиться не додумался. Валялся на печи старый отцовский зипун, им теперь и укрываться пришлось, да только напрасно, к утру мороз до костей пробрал. Я даже пару раз с печи спрыгивал и рядышком трусить пробовал для согрева, но только хуже себе сделал. Печка резво бежит, устаёшь быстро, да так потом употевший на печь и завалишься. Животу вроде бы от неё и тепло, а по спине колючий зимний ветер прохаживается. Нет, брат Емеля, так и захворать недолго.

Я, понятное дело, наговор от хвори нашептал, да только без воды живой как он подействует? Видимость одна, а не защита.

Так что солнышку утреннему я обрадовался, словно отцу родному. Да и местность вокруг переменилась. Сперва перелесочки пошли, а после и вовсе поля, такие же бескрайние, как и леса лукоморские. Верный признак, что до столицы великокняжеской осталось рукой подать. Ну, вёрст двести - триста от силы. Для моего коня - не расстояние. Но тут другая напасть приключилась - коней-то ведь кормить надо время от времени. Так же и с чарами, не будешь их подпитывать, быстро на нет сойдут.

Одним словом, где-то после полудня печка моя последний раз дёрнулась и встала. Делать нечего, нужно добрым людям в ножки поклониться да живой воды попросить. А я что, я не гордый. Добрёл до ближайшей деревни и постучался в первые же ворота. Да вот только отпирать их что-то не торопились. Открылась створочка узкая, и из неё глаза чьи-то выглянули. Ну, нос ещё в щёлку протиснулся, а что там за ним было – неизвестно. Потому как весь разговор сквозь эту створку и прошёл.

- Чего тебе, гость незваный, надобно? – спрашивает нос.

- Дяденька, - говорю, - нет ли у тебя водицы живой, наговор подновить?

- Отчего ж нет? – отвечает. – Плати десять шелягов за крынку и забирай.

Вот те на! Мокошь - заступница, это ж разбой среди бела дня. Да у нас в Беловодье на десять шелягов можно гуся купить. А у меня с собой и вовсе один пятак был. Да и не в этом даже дело. За воду живую у нас деньги требовать не принято. Стоит в чистом поле на окраине города Гром - камень, а из-под него живая вода даже в лютый мороз ключом бьёт и в колодец стекает. Колодец тот княжескому наместнику принадлежит, и воду из него черпать не дозволяется никому, кроме хозяина. Потому и охрана к нему приставлена. А сам ключ – ничей, или правильнее сказать, общественный. Это ж мать - сыра земля для детей своих расщедрилась, и дар этот себе присвоить – значит, её, матушку, обидеть. Подходи и набирай себе живой воды, сколько надобно.

А тут вот какое дело! Я сначала подумал, шутит хозяин. Но пригляделся в щёлку, глаза у него невесёлые, виноватые какие-то. Стало быть, не сам он это шутку придумал. Кто-то и с него за живую водицу спрашивает, пусть не по десятке, но тоже недёшево. И до того мне муторно стало его смущение наблюдать, что в другие избы я и заходить не стал. Понятно, что и там то же представление разыграют. Чуть с досады не плюнул я на землю - матушку, хоть неоднократно за то от родителя по затылку получал, развернулся, да и пошёл прочь.

А печка моя, сказывают, так до сих пор и стоит в чистом поле, только с дороги мужики здешние её сдвинули, чтобы телегам проезжать не мешала. Небось, и страшилки для детей про неё уже сочинили. Посмотреть бы, да вот не довелось мне больше странствовать по той дороге.

В следующей деревне я про воду уже и не заикался. Спросил только у старушки одной, как до столицы добраться ловчей.

- Да рукой подать, - отвечает. – По дороге – вёрст полста будет, а напрямик, через лес – и двадцати не наберётся. Но по лесной тропе лучше не ходи. Сказывают, лихие люди там промышляют. А по дороге всё ж таки нет-нет, да и разъезд княжеский проскачет. Путь длинней, зато спокойней. Завтра к ужину на месте будешь.

Ага! Ей легко сказать "завтра к ужину". А что я есть буду до этого ужина? Если уж за крынку воды такую цену заломили, так про хлеб и спрашивать страшно. Да и переночевать ещё не известно, пустят ли. Нет уж, до утра я как-нибудь дотерплю, но к тому времени надобно до столицы добраться. А значит, никаких обходных путей, пойду напрямик через лес. Что за дурак в этакий мороз разбойничать станет?

На самом деле даже хорошо, что холодно. Снег жёсткий, ноги не проваливаются. Только скользко немного. И ветер аж до костей пробирает. Вроде бы и деревья кругом, но всё равно задувает. Зипунишка-то на мне не ахти какой. Интересно, там, в академии одёжу какую-нибудь выдают? Хорошо бы. И на довольствие чтобы сразу поставили. Как там гонец княжеский говорил - "трёхразовое питание". Ещё бы горяченькое! И в баньку бы отправили, или хотя бы просто к печке пустили.

У-у-ух, зябко-то как! Хоть в сугроб зарывайся и лета жди. А вон, кажись, кто-то уже так и поступил. Или в темноте померещилось? Нет, точно шевелится сугроб. Медведь, что ли? Нет, мелковат для медведя. А вот на человека в звериной шкуре очень похоже. Неужто и впрямь разбойники?

- А ну-ка стой, отрок! - донеслось из сугроба. - Кто такой? Куда идёшь?

- Д-д-да я, д-д-дяденька, эт-т-то…

Вы не подумайте, что это я лиходеев так испугался. Просто от холода зуб на зуб не попадал. Хотя, если честно, немного боязно было.

- А тебе, Свищ, так важно знать, кто да куда? - заговорил другой сугроб. - Пусть шубу снимает, да кошель отдаёт. И поживей давай, парень! Не видишь, замёрзли мы, тебя поджидая.

Замёрзли они, видите ли! А я? Сами-то хоть каким-то мехом укрыты, а у меня - одна видимость. Мне даже обидно стало.

- Какую шубу? Глаза протри! А кошеля своего у меня, сироты, отродясь не было. Только и надежды в городе в академию поступить, а иначе совсем пропаду.

Это я, конечно, уже слезу пустил. Но с меня и в самом деле взять нечего.

- Слышь, Хват, опять академик попался, - хмыкнул тот, кого назвали Свищём. - Третий за неделю. И кто ж вас всех через лес идти заставляет? Ладно бы по срочному делу, а так…

- Говорил я тебе: на большак подаваться надо, - проворчал второй. - Там народ побогаче бродит. Можно и купчишку какого мелкого подстеречь.

- А можно и на разъезд нарваться, - не согласился первый. - А я назад на каторгу не хочу. До сих пор вздрагиваю, когда во сне этих чудищ вижу.

- А ты болтай побольше! - ещё угрюмей сказал Хват. - Вот парнишка в городе про беглых каторжников и расскажет. Или прирезать его теперь, чтобы не узнал никто?

От таких слов у меня внутри всё похолодело, хотя, казалось бы, куда уж больше. Вот тебе и сократил дорогу! Бежать? А куда? В десяти шагах ничего не видно. А уж разбойники-то этот лес наверняка лучше меня знают.

- Да не слушай ты его, отрок! - Свищ и сам выглядел каким-то испуганным, но по карманам меня всё ж таки похлопал и пятаком не побрезговал. - Не убивцы мы. И не от хорошей жизни в лес подались. Ступай себе подобру-поздорову. Но и нас уж не выдавай.

- Благодарствуйте, добрые люди! - пробормотал я и пошёл вперёд, не решаясь оглянуться. - Помогай вам Дажьбог!

И только за поворотом тропы подумал: а в чём помогай? В разбойном промысле? Или скрываться от княжьих стражников? А хоть бы и так! Потому как люди они, и облика человечьего не потеряли даже в лесу диком. Пожалели меня, не тронули. Может, и их кто пожалеет, приютит и накормит. Да и меня бы тоже хорошо бы накормить. Или хотя бы обогреть…

Я почувствовал, что засыпаю на ходу, растёр щеки снегом и прибавил шаг…

Прямо к городу я из лесу не вышел, всё на ту же дорогу вернулся. Но оно и к лучшему. Через полверсты на обочине огонёк показался. У большого костра спали с десяток обозников, и ещё один за огнём да лошадьми приглядывал. Скучно ему было, вот он и пустил меня к костру. А как узнал, что я в учение иду, так ещё и похлёбкой угостил. Видать, и он меня не первого такого встретил. Да и старший обоза, как проснулся, гнать меня не велел и даже место выделил на подводе. И въехал в Столенград уже не замёрзший несчастный паренёк Емелька, а довольный собой и всем вокруг будущий волхв Емельян Перечин.