Любовник стали

По ту сторону окна шёл дождь – холодный, полный отголосков давно ушедшей осени. Зима на севере не удалась с самого начала. Ночь, дождь, мрак и холод, но лишь по ту сторону окна, там, на улице, вне этого жалкого и дешёвого трактира, в который занесла меня не лёгкая судьба беглого авантюриста. «Ночная бабочка» – так переводилось с местного наречия пропитое и забытое Единым заведение.

Я сидел в самом тёмном углу трактира, спиной к стене, лицом к двери – привычка, от которой не избавиться, в точности, как и от шрамов на теле и душе. На столе стояла уже седьмая кружка эля. Правда, пил его медленно, маленькими глотками, словно это было последнее, что осталось у меня в этом мире, словно каждый глоток мог оттянуть момент, когда я останусь наедине с собой. А вокруг кипела обыкновенная для подобных заведений жизнь: шахтёры из нижних штолен с руками, чёрными от угля, что-то не поделили с портовыми работягами – один такой даже водрузил чумазого шахтёра на свои здоровенные плечи и звонко вбил в пол. За этой картиной с неподдельным интересом наблюдали местные проститутки – рыжая, с татуировкой розы на бедре и внешностью ведьмы что-то оживлённо шептала второй, черноволосой, смуглой, с глазами мокрого пепла, которая в привычной для обитателей южных островов манере широко распахивала глаза и рот, наигранно разводя руками и издавая нечленораздельные полные шока звуки. Своими впечатлениями они старались делиться не только друг с другом: активно подключая к обсуждению конфликта двух рабочих групп необычайно худощавого и молодого трактирщика и сидящих за стойкой торговцев с гербами великой империи на плечах, они будто специально подбивали последних делать ставки и пить больше положено. Но больше положенного начинал ставить и пить только юный трактирщик. А торговцы – один блондин имперец, второй дварф, лишь с отвращением отводили взгляд, тщетно возвращаясь вновь и вновь и переходя на шёпот к обсуждению долгого пути дальше на север, туда, где находились загадочные и жестокие климатом Туманные Острова. Осознав, что манипуляции тщетны, жрицы плотской любви разочарованно вздохнули, но вскоре с жадностью стали оглядывать других постояльцев. Та рыжая даже бросила заинтересованный взгляд в мою сторону – этот тёмный угол, этот заваленный пустыми кружками стол и меня, закутанного в пропитанный спиртом, гарью и кровью чёрный плащ того же возраста, что и я. Однако интерес особы резко угас, когда мы пересеклись взглядами. Не знаю, может её отвратило моё далеко не трезвое состояние, а может и весь вид в целом – у меня ни гроша, ни даже дешёвого и вероятно подделанного южного динария. Впрочем, мне же лучше – я не хотел привлекать внимания, не хотел с кем-то контактировать даже взглядами. И отведя взгляд обратно на кружку с элем, я тяжко и протяжно вздохнул, выдохнул весь смрад трактира и продолжил цедить пойло.

Музыканты как в последний раз играли одну и ту же балладу про моряка и русалку, отдавшую за него жизнь. Казалось даже, что я уже и сам заучил каждую ноту, каждое слово. Но не потому, что слышу балладу десятый раз за вечер, а потому, что играют её в каждой таверне, в каждом трактире и даже в каждой корчме, с разницей лишь в степени трезвости музыкантов. Но даже это пошлое подобие музыки было лучше тишины. Тишины, в которой я вновь и вновь слышал её крики, её ненависть, её боль…

Мне хотелось, чтобы этот вечер оказался последним…

Но всё, как и всегда – музыканты теперь исполняли вторую по популярности балладу – историю о русалке и моряке, отдавшем за русалку душу. Проститутки теперь пытались споить трактирщика и облапошить на несколько крон. А торговцы… видимо осознав тягость пути громко стукнулись кружками и выпили до дна местное пиво, пропитанное грязью угольной шахты и вонью рыбы. И, видимо, заметив их печальное ликование, работяги обеих групп помирились и стали выть в унисон музыкантам противную балладу. А мне казалось, что вечер этот кончится, но день, как и вся жизнь начнётся заново…

Я допил кружку. Заказал ещё одну. Выпил. А после ещё… так, пока в моих руках не оказалась одиннадцатая. Я долго смотрел на неё, крепко сжимал хлипкую ручку. Был ли я пьян? Определённо. Я чувствовал, как пульсируют мои щёки, как руки обдаёт жаром, а взгляд плывёт. Но мысли оставались предательски точными, трезвыми. Я хотел нажраться как свинья, упиться вусмерть, стать уязвимым и слабым для тех, кто уже третий час ждёт меня там, под дождём, в холоде и мраке отвратительного декабря.

Своих преследователей я заприметил ещё на улице: трое, с тяжёлыми шагами, пропитанные смрадом мокрой шерсти, ржавого железа и чужой ненависти – её ненависти. Первый раз такие же ребята застали меня на переправе через Райку – гигантскую реку, что разделяет молодую империю Найтмар на юге континента. Они были подготовлены, хорошо вооружены, у одного даже был мушкет. Но я зарезал их в переулке, прикинувшись попрошайкой, а после сбросил тела в мутные воды Райки.

Второй раз меня чуть не застали врасплох – это было в таверне, в самом центре Эндгарда, столице империи. Я тогда неплохо получил за дуэль с одним имперским ландскнехтом – здоровяк кичился своим причастием к ордену Чёрных полос. Ну, я его и повалил, даже клинок не пришлось обнажать. Разложил на мостовой да изъял двуручник, а после заложил у ростовщика поблизости – на те золотые марки и снял комнату в лучшей таверне города, даже девчонку на ночь нашёл… а она оказалась наёмницей. Что ж, в исподнем я ещё не сражался. Четырёх мордоворотов повыбрасывал с окна, а девчонку связал, выставив в чём мать родила на потеху местной аристократии. Сам же дал дёру. Не спал трое суток правда… но зато пересёк границу, добрался до родной республики, а там и столицы, в которой бывал лишь по призыву. Маргард… родная республика с одноимённой столицей… навестил армейский друзей, страшно напился, опосля с ними же и свернул шеи очередной группе головорезов. Даже лиц не помню… зато сплю крепче, чем мог бы. Думал, в Стальном Пределе – этом северном королевстве, щите, естественной островной границе между континентом и Островами Тумана, смогу найти покой, но, как и в прошлом, нашёл лишь очередные испытания. Что ж, зато теперь я здесь сам по себе…

Трое преследователей, наконец, решились войти. Парни, ещё совсем молодые – они не похожи на предыдущих. Но их взгляды, движения, грубая, изрядно потрёпанная одежда… они похожи на юнцов из богатых домов, которые решили сбежать, начать вольную и полную приключений жизнь. На их шеях цепочки из чистого серебра, на клинках, рукоятями коих они так гордо светят, священные писания. Парни явно готовились охотиться на вампиров, хотели походить на нас – тех, кто проливал кровь в войне с порождениями тьмы. Но они явно не были готовы. Они быстро разочаровались и в жизни, и в приключениях, и даже в самих себя. Их было трое. Они осмотрелись, а после один из них, тот что повыше, покрасивее, нарочито элегантнее, не отбрасывая былые привычки аристократии, прошёл к стойке, оттолкнул проституток, потеснил торговцев и схватил за ворот трактирщика. Парень что-то нашептал, злобно ухмыльнулся, держа свободную руку за спиной и поглядывая по сторонам. Он искал меня.

Но я опустил взгляд на кружку. Эль нагрелся, вкус стал хуже, отвратительнее. Дрожащими руками я поднёс к губам кружку, сделал жадный глоток. Громко опустил на стол, так, что аж ручка задрожала, готовясь оторваться. Я покачался, опустил голову ниже. Нутром почуял, как на меня смотрят, как указывает трактирщик, как поддакивают проститутки. Я не почувствовал, услышал, как ухмыльнулся, как надменно ко мне направился тот парень. Но я не смог скрыть улыбки – пацан клюнул на простейшую уловку. Он уверен, что я уже не тот, что я вовсе и не являюсь тем самым Марко Стальгольмом, который в одиночку подверг огню целый город, который один убил столько вампиров и остался человеком…

Но парень оказался не настолько глуп. Его приятели тоже приближались. Один встал рядом, навис надо мной. Второй подошёл сзади, протиснулся, со скрипом протёртой кожи положил руку мне на плечо.

– Марко Стальгольм? – надменно, но с искусственно протянутым акцентом, каким обычно владеют выходцы бывшей теократии, произнёс тот самый, что был у стойки.

Я медленно поднял взгляд и растянулся в пьяной, но обворожительной улыбке – той же, которой соблазнил немало дворянок и из-за которой меня не раз вызывали на дуэль их ревнивые мужья. Я улыбался так лениво, так надменно и самовлюблённо, будто провёл ночь с королевой, будто только что проснулся и ещё не решил, чем занять свою высокородную натуру.

– Всё может быть, – нарочито медленно протянул я. – Смотря кто спрашивает.

– Первый сын… – парень вдруг осёкся. – Блэйд. Просто Блэйд.

– Я не про тебя, малыш, – чуть прищурившись, оскалил я зубы.

Парня это задело, он нахмурился, вцепился в меня острым, злобным, полным ненависти взглядом. Злобно, но тихо рыкнув, парень уселся напротив меня, придвинулся, попытался склониться, будто боялся, что я отведу взгляд.

– Либо ты выйдешь сам, либо…

– Либо? – теперь уже мерзко ухмыльнулся я и отпил из кружки.

– Либо выйдешь вперёд головой.

– Обычно говорят «ногами».

– Чх, – сжал кулаки парень.

– Полагаю, ваша компашка пришла от графини ля Антуаннет, – и снова отпил я из кружки.

– Не думал, что за такое подобие человека могут столько платить, – с отвращением произнёс парень, когда я рыгнул ему в лицо. – Но для тебя есть послание… прощальное перед…

На мгновение он зажмурился, уже не в силах терпеть вонь дешёвого пойла, смешанного с ароматами неделю пустовавшего желудка. Но этого мгновения хватило, чтобы толкнуть стол, сдавить юнца. Эля было достаточно и для того, чтобы брызнуть им в лицо второго – того, что так же склонялся надо мной. А тот, что держал руку на моём плече, был просто не готов узнать для себя, что есть люди просто физически сильнее него. Мне не составило труда встать, огрев в процессе парнишку кружкой по руке, явно сломав пальцы. Я может и ударил бы кружкой повторно, на сей раз в лицо, но пожалел – слишком уж многое она повидала. Пришлось замарать руки. Нос парня прохрустел, а сам он опустился по стене вниз. Облитого элем я приложил к столу, а придавленного…

– Ублюдок, – шипел главарь этой шайки, глядя на то, как я медленно обхожу его сзади и беру за волосы.

– Передай госпоже Антуаннет, что я мёртв, – и с этими словами я трижды впечатал лицо парня в стол.

Лишь когда наёмник обмяк и скатился под стол, я обратил внимание на письмо. Окровавленное, смятое, с до боли знакомой печатью дома Антауннет – я взял его, сунул за пазуху и тяжело вздохнул, чувствуя, насколько же вымотала меня эта короткая и нисколько не продуктивная сценка общения с молодым поколением.

Таверна же молчала. Все с удивлением смотрели на меня, человека, уложившего голыми руками троих. Человека, чей капюшон спал. Но молчание продлилось недолго – кто-то начал хлопать, а после и все. Музыканты вдруг заиграли старую, почти забытую народом балладу о маргардской пехоте. Одна из проституток, рыжая, подошла ко мне, обняла за шею, ударив в нос смрадом затхлых духов и дешёвого вина:

– Да ты герой, – провела она грубой ладонью по моей щетинистой щеке. – Хочешь, я тебя награжу? – казалось, голос её изменился, стал тонким и нежным, приятным слуху и как будто бы настоящим. – Для тебя бесплатно…

Но смотрела она на меня как на клиента – устало, без улыбки. Выпитое сказывалось, она еле стояла, толкалась бедрами о мои, тяжело дышала.

– Нет, дорогая, – с улыбкой ответил я, протянув ей крону. – Сегодня я уже занят.

Я отстранился, бросил на стол ещё горсть монет поменьше, за выпитое, и направился к выходу. Трактир вернулся к прежнему быту, а я встал под дождём. Быстро намок, но из-за выпитого не ощутил холода. Зализал намокшие волосы, провёл грубыми ладонями по лицу, выдохнул. Я против воровства, ненавижу мародёров, но стянуть незаметно кошельки с ремней тех начинающих головорезов посчитал своим долгом. Как минимум плата за моральный ущерб, а как максимум – урок на всю жизнь. Впрочем, плата за урок жизни была небольшой – у меня на руках оказалось лишь парочка крон, да десяток грошей – до Нивара, города неподалёку, добраться хватит, а вот до столицы… подработаю по пути. Главное, что на ближайший месяц, наверно, до самого Новолетия, я смогу пожить без внезапного появления в моей жизни очередной шайки мордоворотов. Однако… меня узнали в трактире…

Дождь не кончался. Я шёл по грязи прочь из портового района. Рассветом не пахло, но судя по зажигающимся в окнах огням, этот городок неумолимо просыпался. На мгновение мне даже показалось, что я снова в Генуе, в ту ночь, когда всё охватил огонь. Город, в котором когда-то я держал её за руку, проносился вдоль улиц, когда она кричала: «Он не монстр! Это мой брат!». Ночь, в сумраке которой я увидел клыки на бледном, изуродованном лице близкого друга. И пламя, в котором я бил первым и в котором убил, покинув пепелище с рассветом… она осталась там, хватала пепел, кричала мне в след…

Я остановился посреди дороги, дождь стекал по лицу. Его холод отрезвлял тело. Но разум, ни на секунду не угасающий разум он лишь сильнее бодрил. Мне стало тесно, сделалось невыносимо противно и тошно. Горло сдавливало, внутри точно бесы точили ножи. Я сдавил челюсть, закрыл глаза, схватил себя за волосы, за эти дрянные вьющиеся локоны цвета ночи. Опустился на колени:

– Я… – тяжело дыша и дрожа голосом, шептал я, – не умею любить иначе…

И впервые за столько лет расплакался. Мне убивало и разрывало изнутри осознание, я не мог смириться с потерей, я не хотел отпускать то, что так сильно любил. Всё моё нутро отказывалось принять тот факт, что я больше никогда не смогу вернуться туда…

Но мне пришлось встать, пришлось подняться, утереть лицо и двигаться дальше – на север, в Стальной Предел – столицу этого одноимённого королевства. Я хочу отправиться туда, в тот город, где я был молод, где узнал цену жизни, где стал собой, но был свободен от чувств. Туда, где возможно, смогу начать всё сначала…

***

Шёл всю ночь. Дорога под ногами была разбитая. В лужах, оставшихся после дождя, отражались звёзды, будто кто-то разбил небо и его бросил осколки под ноги, чтобы я не забывал смотреть вверх, даже когда внутри всё падало вниз. Ветер дул с севера, холодный, как пощёчина, и нёс запах солёного, дымного, чего-то гниюще-сладкого. Я слишком хорошо знал этот запах, эту вонь, свойственную всем городским окрестностям после войны – смерть, которая будто бы следует по пятам. Это её дороги, её тракты. Ею связаны все города…

Сапоги мои промокли, как и плащ, насквозь. Шкура зарубленного и освежёванного ещё где-то на континенте лютоволка тоже как-то умудрилась промокнуть и отяжелеть. И пусть я шёл налегке – отказался тратиться в том городишке, пусть лишь меч, подаренный мне братом, бил по бедру при каждом шаге, я чувствовал тяжесть. Но только лишь меч – память о брате, с которым я не виделся уже как десять лет, подбадривал меня.

– Ты жив, пока идёшь, – говорил я вслух, вспоминал слова брата, а сам смотрел на повешенных вдоль дороги.

Мёртвые – вот мои собеседники. Они уже не осудят, не обидят, не предадут… но мне отчего-то жаль их. И даже страшно. Ведь кто-то из этих отгнивших, лишённых лица и личности, когда-то был чьим-то братом, отцом, мужем, чьей-то любовью… кто-то из этих тел продавал цветы, любил так искренне и нежно, а теперь просто висит… кто-то создавал, кто-то разрушал, кто-то просто созерцал… и вот они, в одном ряду, висят. Убийца, праведник и мать… страшно, до ужаса, до дрожи и слёз.

– Старшой, – сказал, отведя взгляд на рассветное, холодно-розовое небо, и пар вырвался из моих уст, – ты бы, наверно, сейчас сказал: «Марко, кончай ныть, возьми себя в руки! Вот, я, рыцарь Чёрных Полос, некогда имперец, а ныне вновь маргардец!», но у тебя же теперь новая любовь, новая семья, новая жизнь… «Нет, Марко», – хмурился я, пытаясь вспомнить лицо брата, – «Через не могу! Бери себя в руки, найди новую любовь, новую семью! Начни новую жизнь!».

И я ухмыльнулся, ёжась от утреннего холода, замечая, как медленно, но верно, с каждым новым шагом, мир передо мной покрывался инеем, а где-то вдалеке появились тучи.

– Мирэк, – я улыбнулся, победно, но с горечью, – я отвечу на это… смог бы ты полюбить другую, зная, что из-за тебя, твоих действий, твоего желания спасти… она, кто была всем, кто сняла с тебя шутовскую маску, позволила быть верной до гроба… она… лишилась всего, но продолжила любить, но ненавидеть всем сердцем. Легко ли было бы тебе, брат? Хах…

Я рассмеялся.

– Впрочем, ты бы так же смеялся… всегда смеялся над моими шутками… и сказал бы, что это «любовь так ударила»… Но, Мирэк, это ведь мы сами себя бьём, сами бросаемся на эти скалы… но ты бы всё равно обнял меня… либо дал подзатыльник… как отец.

Отец рано покинул нас. Мне не было и семи, когда он погиб. Единственное, что помню о нём, это жёлтые Охотничьи глаза и слова о том, что настоящий мужчина должен быть щитом. Вот только я стал мечом… порой в ночи мне даже кажется, что отец смотрит на меня, видит меня и… взгляд его тяжёлый. Такой же, как у матери, наверно… не стоило мне тогда уходить вслед за братом, бросать её…

– Но, мам, ты ведь хотела, чтобы мы жили… прожили столь же яркую жизнь, как вы с папой? – я сглотнул, стало слишком тяжело.

Я помню её глаза и её молчание. Она замолчала в ту же ночь, когда не стало отца. Она всегда смотрела, но не говорила, но даже взгляд, его одного было достаточно, чтобы понять всё. Я помню, как она смотрела, когда я в детстве приносил домой раненую птицу и плакал, потому что не знал, как её спасти. Я помню её тёплые объятия, тихую улыбку, которой порой так не хватает. Порой мне не хватает их всех: Мирэка и его смеха, способно разогнать, кажется, всю тьму в этом мире, отца и его сурового взгляда, что прогнал бы любые сомнения, и нежных объятий мамы, исцеляющих любую боль…

В такие моменты тишины и одиночества я часто останавливаюсь, закрываю глаза. Пытаюсь вспомнить их лица, но кроме глаз, таких же серых, но таких живых, не могу. Но даже это греет меня. А потом я открываю глаза и вижу дорогу, лужи и тени впереди. Останавливаться значит вспоминать. А вспоминать значит тонуть. Поэтому я иду дальше. Иду, пока ноги не начнут гореть, пока грудь не разорвётся от холода, пока мысли не станут тонкими, невесомыми, пока они не исчезнут. И я иду, пока не провалюсь в бездну беспамятства…

На закате того же дня я дошёл до сожжённой деревни.

Дома стояли чёрные, как обугленные кости, в воздухе висел запах горелой плоти и мокрой золы, на покореженной площади висели тела – двадцать семь: женщины, дети, старики, их подвесили за ноги, будто туши на крюках, лица были искажены последним криком, глаза выклеваны воронами. Это жертвы былой войны. Те, кого подозревали в связи с вампирами.

Я снял их всех, один труп за другим. Руки дрожали не от тяжести, а от ярости, которая поднималась из самого нутра, горячая, как расплавленное железо. Когда снимал последнюю – девочку лет десяти с длинной светлой косой – я увидел, что не так давно она была живой.

– Не успел, – прошептал я, закрывая ещё мокрые глаза малышки. – Прости.

Не знаю, сколько они тут провисели, но не понаслышке знаю, как долго могут продолжаться мучения. На мгновение мне показалось, что девочка вздохнула – по щеке прокатилась слезинка, холодная, почти ставшая льдинкой. Я стёр её, погладил ребёнка по голове и прошептал:

– Держись, малышка, скоро… станет легче, – я надеялся, что хотя бы душа её обретёт покой.

Я бы никогда не назвал себя верующим. Так уж вышло, что не верил я ни в сказки о Трёх, ни в мифического Единого. Но я никогда не говорил. Так уж сделалось в моей жизни, что для веры не было места. Но люди… быть может моя неумелая, но искренняя молитва упокоит их души? Я не храмовник, не паладин, далёкий от обеих церквей настолько, что всякий вампир будет казаться в сравнении со мной праведником, но я не могу просто смотреть на страдания других. Может потому и решил похоронить казнённых…

Я вырыл одну большую яму за деревней, рядом с небольшой речушкой. Все силы отдал, но до темноты управился, а после, сел на ближайший камень. В сумке осталось несколько папиросок – не помню, как они у меня появились, но лишь благодаря ним и почти выцветшему магическому камушку я закурил. Будучи солдатом, так мы провожали в последний путь товарищей. А теперь… теперь дым поднялся высоко к небу, да так, что на мгновение мне показалось, что кто-то там сверху кивнул. Наверно, отец… или та девочка…

– Ненавижу войну, – затушив окурок, прошептал я.

Дым вскоре окончательно рассеялся, и я остался один с тишиной, которая была тяжелее любого крика. Ни птиц, ни зверей, ни шелеста веток – война, что прошлась по этим землям пять лет назад уничтожила всё, оставив после себя безжизненное поле, названное кем-то северными степями… глупость.

Я не стал ночевать в деревне, не стал спать в принципе. Отчего-то я вновь был бодр. А потому продолжил идти и лишь к рассвету добрался до перевала. У развалин некогда сторожевой башни был вбит указатель, из которого я узнал, что до Нивара мне топать ещё три долгих дня, а до столицы двенадцать. Я криво улыбнулся: «Двенадцать дней, чтобы забыться… маловато, боюсь, не получится».

Однако голод свалил меня спустя сутки, в молодой роще. Полдень, я пытаюсь набрать воды из родника, но поскальзываюсь и падаю на камни. Холод, сырость, боль в животе и сухость во рту. В тот же день пошёл снег. Повезло хоть, что сил хватило на то, чтобы отползти в небольшое ущелье поблизости. В нём я и уснул, но вскоре проснулся от страшного холода. Сжёг шкуру и ветки, до которых сумел дотянуться. Лишь наутро осознал, какую глупость совершил – не согрелся, так ещё и шкуры лишился, и магический камень истратил…

Чтобы не сдохнуть настолько собачьей смертью, стал копаться в сумке – эликсир исцеления, забавный пережиток эпохи магии, который смог поставить ненадолго меня на ноги.От холода я, конечно же, не спасся, зато смог к очередному рассвету заявиться на какую-то ферму.

– Небогато живёте! – сипло крикнул я мужику, сидящему на скамье у небольшого дома.

– Бродягам не рады! – хмуро ответил тот и потянулся за спину.

Я криво улыбнулся и откинул плащ. За столь долгое странствие я перестал обращать внимание на собственную одежду, однако…

– Аристократ? – подозрительно щурился мужик.

– Как видите, – вздохнул я, демонстрируя некогда дорогие одеяния обсидианового цвета, – на пути из Ростора в Нивар попался шайке головорезов…

– И чем помочь? Денег нет, лошади тоже.

– Мне всего лишь нужна горячая еда и что-то теплее… хотя бы согреться у огня.

Мужик продолжал подозрительно щуриться.

– Плачу, – вынув из мешочка пару монет, продолжил я, – крона и десяток грошей…

Мужик вздохнул, оглянулся по сторонам и встал со скамьи:

– Стой здесь, еду вынесу, а в дом… нет, будь здесь.

Я улыбнулся. Хотя бы так.

Вскоре мне вынесли горячую похлёбку, чёрствый хлеб и стакан вина – наверно, и мечтать о таком нельзя, после стольких дней. Я сидел у костра на заднем дворе, ощущал подозрительные взгляды хозяев фермы. Пересёкся взглядами с выглядывающей из амбара девчушкой. Та боялась меня, но любопытство казалось сильнее. А ведь с точно таким же любопытством на меня смотрели пару лет назад…

Однажды я уже был в такой ситуации… но не один. С графиней… нет, тогда она стала просто Розой. Мы шли через перевал, ехали на карете, но попали под обвал. Чудом выжили, но до Генуи пришлось добираться пешком, через леса, зимой…

Я улыбнулся. Вспомнил, как на похожей ферме, только беднее, нас накормили. Опасались… не каждый день знатная особа и её рыцарь заваливаются без сил на бедную ферму в глуши…

И что тогда, что сейчас, задерживаться не стал. После трапезы и слов благодарности покинул ферму. Сил стало гораздо больше, а до Нивара осталось совсем чуть-чуть…

Когда начало смеркаться, а в глазах темнеть от усталости, меня окликнули – позади, шёл караван.

– Опа, – на осле ко мне мчал дварф с отчего-то знакомым лицом.

Обогнав меня и развернувшись, каратышка что-то промолвил на своём и прищурился:

– Дествительно, неужто вы! Хольдер! – завопил басом дварф.

– Прошу простить моего шумного друга, – ко мне верхом на лошади подъехал мужчина, блондин, с гербом империи на плече. – Позвольте, не вы ли тот господин, что устроил то представление в трактире пару дней назад?

Я прищурился, вглядываясь сначала в лицо блондина, а после в карлика:

– Да, я.

– Нам передали, что вы тоже направляетесь в Нивар… – блондин замялся, – хм… не желаете составить нам компанию?

– С чего бы такая честь?

Блондин улыбнулся, снял перчатки и спешился:

– Я, герр Хольдер, – протянул он мне руку, – торговец из Эндгарда. А это мой партнёр, Хульгар. Мы перевозим лекарства и снадобья. Видите ли… планировали доставить их до Островов Тумана… да сезон штормов грядёт. А вы, говорят местные, ветеран, местность хорошо знаете, да и выглядите как человек честный.

– Действительно? – устало улыбнулся я. – Не знал, что обо мне вообще говорят…

Так и принял их приглашение. Сел в повозку, указал путь, рассказал о местности, да улёгся на, купленной ещё у того фермера, овечьей шкуре. Заснуть не мог, а потому, когда вопросы у торговцев закончились, уставился на полное звёзд небо.

Честно, поначалу я хотел отказаться, но чем ближе подходил караван к Нивару, тем гуще становились леса, а с ними появлялось всё больше рисков…

– Герр Стальгольм, – от созерцания неба меня отвлёк Хольдер, – позвольте поинтересоваться, с какой целью вы следуете в Нивар?

– Просто отдохнуть, – прикрыв глаза, ответил я.

– А после?

– После в Стальной Предел… а что?

– До нас доходили слухи, будто тьма сгущается… многие правители теперь собирают ветеранов и добровольцев.

– Правда? – с толикой тоски, посмотрел я в обеспокоенные глаза имперца. – И кто говорит?

– Глашатаи, торговцы… да все. Вот, в Найтмаре об этом в каждой таверне болтают. Думали, на островах спокойнее будет, но… как видите.

– Ну, значит, добровольцем иду.

– Вы же из Маргарда? Это по акценту слышно… – намекал Хольдер.

– Действительно… хотите побольше узнать? – криво ухмыльнулся я.

Торговец кивнул, а я вздохнул:

– В прошлом защищал Предел в составе маргардского легиона… думаю, это достаточный ответ?

– Да, герр Стальгольм… о, смотрите, снова снег.

За время разговора тучи заволокли небо. Снова обдало холодом. Вздохнув тяжело и печально, я укутался в плащ и закрыл глаза. Повозка тряслась, а кто-то из каравана устроил перекличку. Торговцы о чём-то оживлённо спорили. А я провалился в беспамятство, которое кто-то называет сном.

В том году так же шёл снег, только ранний. Я возвращался с охоты – так мы с Розой называли поход на ярмарку в Генуе. Только отстроенный после войны город, казалось, не просто ожил, а стал ещё живее, чем до войны. Небольшой городок, некогда принадлежавший теократии, бывший когда-то городом-академией, пристанищем магов, стал главным центром праздника. Каких только выдумок можно было найти на прилавках, от фейерверков до редких фейри в баночках. И в том потоке людей считалось невозможным отхватить хотя бы буханку свежего хлеба. Но мне удавалось. Ни одна служанка Розы, ни один её рыцарь, никто не мог справиться с этим заданием лучше меня.

Я возвращался победителем. Гордым, счастливым. А она встречала меня… она боялась снега, не любила зиму, но настолько любила меня, что могла выбежать босиком. А Генрих, граф Генуи, брат Розы и мой близкий друг… он ругал её, но быстро превращал всё в шутку. И после каждой такой охоты мы на час-два запирались с ним в кабинете. Пили травяные настои, играли в бильярд, а на все шутливые крики Розы впустить её, притворялись, что испарились. Даже дворецкий, старый, полуобморочный старик, и тот поддерживал нас. Но, конечно же, после мы всегда выходили, получали заслуженные тумаки от графини и…

– Уходили спать, – прошептал я, не в силах уснуть.

Дремота и видения преследовали меня до самых ворот Нивара.

Стены Нивара – высокие, монолитные, безопасные. Я улыбнулся и сказал себе: «Ну, вот и всё. Приехал». Распрощавшись с торговцами, направился в город и улыбался, как всегда, потому что иначе не мог. Потому что выжил, добрался до промежуточной цели.

Я вошёл в Нивар, когда солнце было ещё высоко. Город встретил меня запахом свежего хлеба, смолы, моря и чего-то металлического, что всегда висит в воздухе перед большой войной, но это оказался всего лишь местный фестиваль кузнецов.

Снег неспешно падал мелкими хлопьями. Солнце светило, а вместе с ним, казалось, светились и люди. Нивар, наверно, один самых населённых городов королевства: здесь и дварфы кузнецы, и бледнолицые реликсы, торгующие травами и снадобьями; здесь же и мы, простые люди, далёкие от магии – кадеты играют в снежки, гоняют ребятню, стражники втихаря смеются с молодых и приветливо улыбаются приезжим. В отличие от Ростора, жители Нивара охотно принимали чужаков – впрочем, Нивар и привлекал купцов, авантюристов и простых путешественников своими товарами и возможностями. Отсюда и до столицы можно доехать, на что моих средств, кстати, хватало, и до любой точки мира доплыть можно – после войны Предел стал активнее развивать судоходство. Возможно, мне стоило сразу плыть сюда…

Я шёл по одной из улиц, тщетно пытаясь вспомнить, как добраться до торговой площади. Улицы были широкие и одинаковые, а дома магнатов и прочих аристократов сверкали стеклами на каждом шагу. В многочисленных садах гуляли благородные девицы в плащах с мехом и знатные сэры, облачённые в утеплённые камзолы. Я шёл среди них чужой, грязный, с овечьей шкурой на плечах и потрёпанным мечом за поясом, но никто не смотрел с презрением – все знали, что такие, как я, теперь нужны больше, чем золото – порой казалось, что в толпе я видел знакомые лица. И я точно их видел, ведь многие сэры – те же солдаты, те же люди, с которыми мы когда-то бились плечом к плечу.

Торговую площадь так и не нашёл, запутался в одинаково облагороженных кварталах, но хоть купил мясо у одной рыжей девушки на рынке. Та прелестно улыбнулась, когда я поцеловал ей руку и сказал: «Спасибо, красавица, ты спасла мне жизнь», а она покраснела. Уже дальше я шёл, жуя оленину и думая, что, может, и не всё потеряно, и может, где-то впереди меня ждёт хотя бы одна ночь без воспоминаний. Но потом я увидел трактир с вывеской «Голая девушка с двумя кружками» – пожалуй, так это должно переводиться на маргардский. Вошёл, потому что ноги сами привели.

Внутри было тепло, пахло жареной свининой и дымом от камина, у стойки сидели стражники в доспехах с эмблемой волка на груди, у окна – кадеты, перекидывающиеся в карты, а в дальнем углу спиной ко мне сидел мужчина неопределённого возраста в кожаной куртке, с длинными серыми волосами. Я узнал его по движениям плеч ещё до того, как тот обернулся.

– Диего! – крикнул я, когда мужчина удивлённо уставился на меня своими жёлтыми глазами. Морщины на его лице задёргались, будто он увидел призрака, но отличительный знак профессии, свисающей с его здоровой шеи, явно давал понять, что даже на призрака он бы так не среагировал.

Он улыбнулся той же ухмылкой, что и я, только в его глазах было меньше боли и больше усталости.

– Старый чёрт… Ты как здесь оказался? – и всё же он, казалось, был рад.

Мы обнялись, а после стукнулись кулаками левых рук – старая клятва, которую дали ещё на войне.

– Какими судьбами? – спросил я.

– Работа. Королева зовёт. А ты?

– Само как-то…

Мы сели, заказали свинину и пиво, разносчица слегка побледнела от взгляда Диего, а я про себя усмехнулся:

– Да иди ты, – сразу же нахмурился старый друг, только заметив мою насмешку.

Диего, огромный мужчина, испещрённый шрамами и морщинами, с густой бородой и хмурым взглядом, казалось, в душе оставался всё таким же молодым, полным сил и отваги, как и десять, двадцать… много лет назад. Я не знал, сколько ему точно лет, да и не спрашивал. Охотники на чудовищ не стареют, а если и стареют, то крайне медленно…

Мы тем временем смеялись, и впервые я смеялся по-настоящему, от души, потому что рядом был человек, который знал меня буквально с пелёнок, ведь именно он, единственный и самый верный друг отца, помог нам с Мирэком стать теми, кем мы являемся…

Мы ели, пили, вспоминали старое: как Диего учил нас с братом драться, охотиться, как был нашим наставником в академии, как сражался с нами на многочисленных войнах. В отличие от нас с братом, Диего был родом из империи, когда та ещё была раздробленным королевством. Долгие годы он был верным клинком самого кайзера, но после последней, как он сам говорил, войны, покинул дворец и решил вновь посвятить себя истреблению чудовищ. Вместе с тем, он рассказал, что прибыл по зову королевы – в катакомбах столицы завелись жуткие твари – рейнеры…

Я слушал и кивал, а внутри что-то шевелилось – не то страх, не то предчувствие, будто кто-то уже держал меня за горло и шептал: «Ты оказался здесь не просто так». Когда разносчица принесла вторую порцию свинины, Диего посмотрел на неё жёлтыми глазами, и она чуть не уронила поднос, а я засмеялся – лишь немногие, те, кто знали об истинной натуре Диего, не боялись его взгляда.

– Вот же шут, – с ухмылкой и по-дружески прорычал он. Мы чокнулись кружками, и в этот момент я почувствовал, что наконец-то живу.

А потом, с темнотой, мы вышли на улицу. Ночь была холодная, но ясная, звёзды горели ярко, точно в детстве, когда мы с Мирэком лежали на крыше и считали их, споря, кто первым увидит падающую. Диего закурил трубку, протянул мне, я затянулся, кашлянул – табак был крепкий, северный, такой же, как внезапно опустившийся на город мороз.

– Завтра отправляемся в столицу, – сказал Диего. – Королева хочет видеть всех, кто способен противостоять тьме.

Я кивнул, но всё же спросил:

– А если она спросит, почему я с тобой?

На что Диего моментально выдал:

– Скажи правду. Или соври. Ты же мастер, – и с еле различимым ехидством пожал плечами.

Я засмеялся, но смех вышел с ноткой горечи. Мы дошли до постоялого двора, сняли одну комнату на двоих, как в старые времена, легли на жёсткие койки, и я долго не мог уснуть – слушал, как Диего дышит ровно, как в детстве слушал дыхание брата. Потом сон всё-таки пришёл, и в нём я снова был в Генуе, снова держал её за руку, снова видел клыки, снова поджигал дома, только на этот раз она не кричала, а смотрела на меня, молчала. Лишь когда я попытался коснуться её, произнесла: «Ты пришёл». Я проснулся в поту, Диего уже стоял у окна, курил и смотрел на рассвет.

– Плохой сон? – спросил он.

– Старый, – ответил я.

С рассветом мы покинули Нивар…