Маг 11

Однако до стрельбы и моего немедленного убийства дело все же не дошло.

Да и не могло дойти без явного зримого разрешения Вождя народов. Или даже его конкретного приказания.

Вождь-прагматик на все истошные крики про клевету особого внимания не обращает. Изучает реакцию своих ближних на правду, выдаваемую мной. Хочет проверить зримо, насколько мои слова подействуют на высшее военное командование Советского Союза. Именно в моей трактовке будущих разгромов и страшных потерь.

И видит, что его негативная оценка моих откровений совпадает с реакцией остальных героев Гражданской войны.

Только он, скорее, самого бестолкового в будущем наркома прикажет расстрелять, чем лишится меня, своего любимого и незаменимого лекаря. Боль в ревматических суставах научатся лечить только в наше время, да еще путем замены самих суставов.

Так что тут без шансов выбор Вождя в мою пользу по сравнению с товарищем Ворошиловым, наверняка, тоже хорошим стрелком.

Но проверить реакцию высшего командного состава Красной Армии на неприятную правду все-таки не отказался.

«Ну, для него пока никакая не правда, а просто мои слова, которым он верить никак не хочет и даже не может себя заставить!» — наконец понимаю я.

Я на автомате движением пальцев накинул купол вокруг себя, благо стою перед столом совсем один, пока никто не наваливается мне на плечи, заглядывая бдительно в руки.

Не держу ли я в них что-то опасное для самого товарища Сталина и всей Советской Родины?

После обыска с полным раздеванием и прочими предосторожностями, конечно, окажется немного смешно.

Что может оказаться в руках у человека, которого тщательно досматривали самого, еще всю одежду бдительно перещупали и просмотрели на свет лампы.

Как будто охрана подозревает меня в умении использовать что-то неизвестное, типа, сильно могучей магии.

Или они думают, что свою развитую внутреннюю энергетику я могу в качестве оружия применять и бить всепроникающими импульсами.

Нет, конечно, ничего такого они не думают вообще.

Только мне вообще не требуется в руках что-то держать, чтобы, например, выбросить Вождя в окно за его спиной могучим ударом маны. Вместе с рамой и всеми стеклами в ней.

Правда, за окном всего-навсего высота второго этажа, зато брусчатка под ним самая настоящая, а сила удара придаст товарищу Сталину высокую скорость полета.

Прилетит затылком на камни, да еще позвоночник тут не получится уберечь от страшного удара.

Наверняка все такие обстоятельства вместе делают выживание Вождя делом маловероятным.

Или можно просто расплющить ему голову таким же ударом об стену.

Забрать оружие у той же охраны я смогу без всяких проблем, после чего устрою азартную перестрелку со всей охраной Кремля.

Был бы хоть один Палантир при себе — никто бы меня не смог остановить даже в огромной Москве.

Если бы я решил, что так будет лучше для страны и людей, в ней живущих, я бы уже давно так поступил.

Не стал бы думать о виновности или невиновности, а просто сделал свое дело.

Все же здорово я после моря уже пролитой крови, пусть совсем нехороших людей и существ, огрубел и стал достаточно безжалостным Жнецом по сути своей, как в одном из романов называется такой персонаж.

Или частые переходы между Храмами так на мне сказываются?

Полного и точного ответа на такой вопрос у меня нет. Только мне кажется, что нормы приличия в нагибаторстве я еще не перехожу. Не убиваю невиновных, когда есть время хоть немного разобраться в том, кому что полагается по заслугам.

Но подобное деяние можно было бы совершить безболезненно для страны в двадцать четвертом или двадцать седьмом годах. Партия большевиков-победителей давно бы уже пережила невосполнимую потерю и выдвинула нового лидера из своих дружных рядов.

А вот в тридцать восьмом, всего за год до начала второй мировой, менять лошадей на перегоне точно поздно.

В принципе, сам товарищ Сталин вполне разумно ведет свою внешнюю политику, про такое мне хорошо известно.

Не страдает излишней принципиальностью и готов договариваться даже с дьяволом. Быстро раскусит ползучую английскую интригу насчет кинуть СССР под Германию, потом заключит очень внешне выгодный договор о ненападении с фашистской Германией. И довольно расчетливо подставит остальные великие европейские страны под удар немецкой машины первыми.

Правда, из всех будущих сражений Германия выйдет окрепшим победителем, станет еще сильнее, забрав себе вооруженным путем Данию, Бельгию, Голландию, Норвегию, Грецию, Сербию и большую часть Франции.

«Ну, Данию можно не считать, она пять часов воевала, потом бравые потомки викингов радостно подняли руки вверх», — напоминаю себе.

Еще и Польшу с СССР поделит по-братски.

Еще в лагерь союзников победоносного вермахта перейдут обиженные Советским Союзом Румыния и Финляндия, тоже потом отберут весь юг страны и всю Карелию у недавних обидчиков.

Отберут на какое-то время, но бедствий и страданий советским людям принесут несметное количество.

Заключит договор товарищ Сталин вместе с Молотовым всего за неделю интенсивных переговоров, кстати.

Понятно, что Гитлер не собирался его долго выполнять, только не облажайся Красная армия так в войне с финнами, вполне возможно, Великая Отечественная началась бы гораздо позже.

Или даже никогда не началась бы. Впрочем, уровень армии оказался в обоих случаях примерно одинаков, неуместная бравада про ведение войны на чужой территории быстро сменилась горечью от постоянных разгромов и поражений.

Так что во внешней политике Вождь показал себя однозначно молодцом. А вот то, что Красная армия не умеет воевать против опытного и грозного врага — все равно его вина.

Слишком увлекался количественными показателями в ущерб качеству, создавая плохо обученные дивизии и насыщая их техникой, которую придется бросать при отступлении. Потому что правильная идеология, как считают советские командиры, легко заменяет воинские умения и тренировки до седьмого пота.

Впрочем, те же обученные англичане и французы показали себя примерно так же против немцев, так что все относительно. Тоже драпали, роняя тапки и бросая десятки тысяч единиц исправной техники в лапы врага.

Зато лично сам товарищ Сталин очень даже побаивается умеющего воевать немца и пытается оттянуть начало войны как сможет. Надолго не получилось, но все или многое можно исправить, если просто поверить в мои слова.

Поэтому я несколько секунд даже раздумываю, не пора ли мне умереть от пули наркома Климента Ефремовича Ворошилова. Для чего необходимо снять свой защитный купол и начать восстанавливаться уже в Храме.

Кажется, здесь я смог сделать не так много, как рассчитывал, однако главное успел рассказать.

«Как воспользуются теперь подобным знанием Вождь со своими присными — уже их дело. Не поверят и ничего не поменяют — также придется драпать до Москвы», — говорю я себе, глядя в черный зрачок пистолета наркома.

Раздумываю старательно, однако должен себе лично признать, что еще не все из конкретно необходимого успел донести до ушей товарища Сталина.

Про те же просто обязательные рации на каждом танке и пушки калибром побольше ничего не упомянул.

Ну и про то, что пока придется только старательно обороняться, не давая окружать себя после фланговых прорывов.

Но такое знание не получится сейчас никак донести до ушей и сознания возбужденных полководцев товарища Сталина.

Впрочем, с такой организацией армии можно только относительно успешно в обороне отсидеться.

А то ведь в июле сорок первого товарищ Сталин со своими полководцами устроили встречное сражение основными корпусами гитлеровцам. Пришлось тогда, после холодного душа новых разгромов, быстро понять руководству страны — война будет долгой и страшной, не удастся ее закончить за полгода победными маршами.

Да, нарком-маршал все же не стал рисковать своей жизнью, ведь пара охранников держит под прицелом меня, а вторая пара уже именно его страхует от всяких неосторожных поступков.

Не попробует ли он, возможный изменник и предатель, направить ствол пистолета в сторону Вождя?

Однозначно будет признан таким злодеем после крайне опрометчивого поступка. Больше ничего не потребуется натасканным церберам, чтобы констатировать покушение на охраняемую персону.

Уверен, тогда никакое звание и должность, как дружеские отношения с Вождем, не спасли бы Климента от быстрых пуль умелых стрелков. Думаю, именно такие красавцы стрелять точно и метко хорошо обучены.

Впрочем, он сам такое положение хорошо понимает, заодно отлично осознавая, что применять оружие в кабинете Вождя без его личного приказа — смерти подобно.

Да еще в лекаря, который обихаживает того лично.

Так ведь слово молвить Вождь сам всего-навсего лекарю разрешил почему-то. Значит, не стоит так рисковать жизнью и пока отлично складывающейся карьерой.

Поэтому пять секунд он старательно целится в мою сторону, подальше от тела Вождя, а потом быстренько убирает свой черный ТТ в кобуру, заметив становящийся недовольным хладнокровный взгляд товарища Сталина.

— Иосиф, прошу меня простить! Однако такую клевету на нашу армию я слушать не могу! Убил бы гада! Разреши мне это сделать лично! Хотя бы во дворе его пристрелю!

Буденный, наоборот, сейчас благоразумно молчит и не размахивает стволом, он-то не несет непосредственной ответственности сейчас за все вооруженные силы Советской страны.

Которые, по моим рассказам, получат здоровенных люлей в совсем недалеком будущем.

Отвечает только за ее кавалерию и состояние лошадок, еще выездку и прочее владение лошадиной матчастью непосредственно. Данную сторону я не критикую совсем.

Красные командиры из Генштаба тоже вылезать с заявлениями не спешат, хорошо понимая, настолько такое здесь и сейчас опасно. Да еще не понимают они ничего в происходящем.

Откуда я такой всезнающий взялся на их голову? Что учу их всех, да еще таким тоном сильно убедительным.

— Могу ответить, товарищ Сталин! Поздно будет уже что-то менять, когда наступление на линию Маннергейма захлебнется. А вот подготовиться к нему как следует заранее, чтобы тяжелым калибром повыносить не такие уж могучие бетонные укрепления белофиннов вполне возможно. Только одни войска Ленинградского округа не справятся с умело воюющими финнами, необходимо сконцентрировать гораздо более серьезные силы. Само время выбрано правильно, замерзшие болота и озера помогут нашим воинам наступать везде. Все мои четыре основных рекомендации зафиксированы на бумаге, сейчас лежат среди моих вещей. Они должны дать возможность избежать больших потерь и разгромить финскую армию гораздо сильнее и быстрее. Потому что в противном случае белофинны вместе с немцами неминуемо вступят в войну с Советским Союзом, захватят всю Карелию и могут дойти даже до Свири. Необходимо разоружить финнов любой ценой до полного нейтралитета в будущей войне. Пусть даже придется дойти до Хельсинки!

Ну, слушают меня пусть с заметным недоверием, однако вполне внимательно.

Во всяком случае, именно генштабисты слушают, а вот маршалы изо всех сил показывают, что я просто клевещу на Красную армию. Нет, они мне явно не верят ни на йоту, просто не могут через себя перешагнуть.

Я могу еще много чего сказать слушателям, правда, большинство своих идей уже изложил в письменной форме.

И собираюсь такое делать до конца.

Но тут Вождь меня прерывает. Тем более охрана уже снова переместилась ко мне за спину:

— Достаточно! Мы с товарищами обсудим те сказки, что вы нам тут рассказали. Можете быть свободны, Автанадзе!

Товарищем уже не называет меня, данное изменение в общении ясно показывает, что жизнь моя вскоре станет здорово хуже.

Как у самого подлого клеветника на мудрую Советскую власть и ее доблестную, могучую, непобедимую Красную армию.

Воюющую только на чужой земле! Легко и непринужденно под мудрыми заветами товарища Сталина!

Пока охрана уже снова в режиме арестованного тащит меня из кабинета, выкручивая руки, я слышу довольные смешки от маршалов и поддерживающих их командиров из Генштаба.

Слова Вождя про сказки наглядно заставят их быстро принять определенное мнение.

Кажется, моя агитация вызвала совсем другую реакцию, чем я искренне рассчитывал!

Однако, что-то еще кричать напоследок я уже не хочу, понимаю, придется продолжать обрабатывать Вождя при сеансах лечения. Если они еще случатся в моей жизни, хотя, куда он вообще от меня денется?

Охранники, уже весьма жестко контролируя меня, дотащили до кабинета дежурного, где продержали довольно долго в одном из кресел. Кажется, пока получают инструкции, как теперь со мной поступить, пока Поскребышев исчез за дверями кабинета.

«Наверняка сейчас мне предоставят совсем другое жилье и вообще совсем другое обхождение с обслуживанием», — понимаю я.

«Да, прощай, крутая квартира с элементами роскоши! Прощайте, шикарные рестораны с отличной кухней и вкусная водочка в запотевших графинчиках! Прощай, моя нежная подруга, настоящая красотка и профессионалка по созданию хорошего настроения для опекаемого своей родной госбезопасностью поднадзорного гражданина!» — мысленно перечисляю я все то, от чего придется отказаться.

«Думаю, или в санаторий обратно переведут, откуда забрали. Или еще чего похуже».

Через полчаса оказывается, что совсем похуже. Меня выводят из Кремля через Боровицкие ворота и тут уже передают из рук в руки приехавшим молодцам в такой же форме. Приезжает уже не моя охрана, а именно такие натасканные конвойные, которые мне быстро цепляют жесткие наручники, называя их «бабочками».

Хорошо хоть руки остаются перед собой, в таком положении я смогу показать конвою много разных удивительных фокусов.

Впрочем, даже с руками сзади легко удивлю бывалых церберов своими необыкновенными возможностями.

Шустро тащат меня в машину, точно такой же черный «Паккард», и сразу же куда-то везут.

А когда я поворачиваю голову попрощаться с остающимся за спиной Кремлем и лично товарищем Сталиным, сразу же получаю довольно ощутимый подзатыльник от соседа слева, такого сурового и широкоплечего молодца со злобной рожей.

На самом деле я специально его провоцирую, правильно осознавая возможные последствия.

— Не смотреть назад! — рявкает детина. — Смотреть только перед собой! Глаза вниз!

Начинаются всякие конвойные штучки, можно возмутиться и потребовать предоставления адвоката и ордера на арест.

— Будет тебе и ордер, будет и адвокат, будет тебе и кофе! И какао с чаем! Поехали! — услышу я наверняка в ответ.

Вот подобный беспредел меня сильно начинает бесить — давать лупить себя простым мордоворотам я как-то больше в этой и других жизнях не собираюсь! Становится вполне понятно уже, как именно решил Вождь теперь устроить мою жизнь.

Ладно, в кабинете Вождя я перетерпел свое довольно сильное желание обезоружить всех, потом долго бить ногами по глупым головам, пока они не поверят в предсказанное мной будущее.

Ну или еще стукать ими же об стены кабинета! Или даже прямо о монументальный стол, чтобы правильно набрались внушаемой мудрости и внимательнейшим образом послушали достоверно все знающего человека.

«Отнять у товарища Сталина все здоровье, которое я успел в него перекачать? В конце концов, его дело слушать меня, пришельца из будущего, отлично знающего историю данного периода, а не пальцы свои больные гнуть перед моим лицом!» — уже заметно злюсь я на то, как все случилось.

— Охренел, что ли? Тварь ползучая! Ты знаешь, откуда вы меня забрали? Из приемной товарища Сталина! Я туда обратно вернусь, а ты мне задницу лично вылизывать будешь! — распинаюсь я на всю машину, готовясь перехватить инициативу в подзатыльниках. — И начальнички твои тебя еще отталкивать станут, чтобы первыми лизнуть!

Здоровенный конвойный в конкретно обидное обещание, конечно же, не верит, поэтому пытается мне еще добавить по уху.

Мол, много вас таких отсюда уехало. И где теперь они все? Все еще живые около параши отираются, а большинство уже на том свете червей кормит своими пышными телесами.

Только я принимаю решение больше совсем не стесняться, раз уж мы всего впятером катимся в машине. Перехватываю его кулак обеими ладонями, да сразу же ломаю ему руку в запястье, заглушив все звуки в салоне его диким ревом.

В это время конвойный справа наваливается на меня, пытаясь вцепиться в скованные руки, но также получает обоими кулаками с маной в лицо и вырубается на какое-то время.

В это время сотрудник спереди только успевает понять, на заднем сиденье что-то идет не так, оборачивается ко мне, пытаясь помочь товарищам. Однако получает ботинком в лицо с огромной силой, втыкается затылком в деревянно-железную торпеду и тоже оказывается в бессознательном состоянии. Судя по звуку удара, вполне может больше в себя не прийти никогда.

Ну, удар ногой и его силу из неудобного положения весьма трудно контролировать, легко палку перегнуть и нанести непоправимый ущерб здоровью начальника элитной конвойной команды.

«Да и хрен с ним, не жил нормально, так и не начнет уже!» — переживать за здоровье борзых оперативников я вообще не собираюсь.

Водитель, совсем не похожий на остальных волкодавов, разглядев начавшееся восстание на заднем сидении, резко тормозит у обочины, пытаясь одной рукой управлять машиной, а второй вытащить револьвер из кобуры. Я перехватываю его руку, спокойно дожидаюсь, когда машина, резко прянув вперед, остановится со звуком жесткого удара бампером обо что-то крепкое, и трескаю с применением маны ему по затылку.

Тоже вырубаю, теперь в салоне остается в сознании только негромко воющий сосед слева, баюкающий свою правую руку.

Пришлось немного над ним поиздеваться, вцепившись в искалеченную руку и приказав, указывая на наручники:

— Снимай!

Снимать он не хочет, а тянется, наконец, здоровой рукой к кобуре, после чего сразу теряет сознание от боли. Я ведь не стал ждать, когда он куда-то там дотянется. Ключ от обоих оков я нахожу у него в кармане гимнастерки, специально же смотрел, куда он его положит. Взявшись за него зубами, после нескольких неудачных попыток смог все же вставить его правильно в замок и, провозившись с пару минут, опять же с помощью зубов, освободить одну руку.

Дальше дело идет еще быстрее, через минуту я оказываюсь без наручников в машине, заваленной телами находящихся в беспамятстве конвоиров из НКВД. Двое из них пробуют прийти в себя, но снова оказываются отправлены полежать в беспамятстве.

И что мне теперь делать? Вот ведь как жестко выступил, не сдержался от отчаяния, а теперь в понятном затруднении оказался.

Куда мне теперь бежать, когда я стою посередине Москвы, недалеко от кремлевской стены, да еще Боровицкая башня виднеется за спиной?

Так уж вышло, что сопротивляться побоям я начал на автомате, давно мне уже не положено такому некультурному воздействию подвергаться.

И так столько времени я притворялся обычным человеком, ждал благодарного отклика за свое послушание от товарища Сталина. Ясно ведь, что пугать его и личную охрану вождя моими способностями было совсем нельзя.

Но все равно ничего особенно не дождался, а теперь мое внутреннее раздражение и понятная злость подзуживают всем непонятливым надавать как следует, чтобы опасались и уважали, а руки больше не распускали.

Этот, на переднем сиденье, бросил водителю, что едем на Лубянку.

И что из этого следует?

«Ну, зная тяжелый характер Вождя, я смею предположить, что меня посадят в камеру, как особо охраняемого гражданина, где будут все же часто водить в тюремную баню и обильно кормить, чтобы я не мытьем, так катанием набирал необходимую для лечения энергию».

Женского внимания однозначно лишат надолго. Динэру точно водить в камеру для правильной выработки внутренней энергии не станут.

Раз повел себя слишком дерзко и амбициозно, обидел уважаемых людей прямо в лицо неверием в силу Красной армии!

Чистейшей воды антисоветская агитация! И еще перед кем?

Перед самим товарищем Сталиным и прочими боевыми, самыми заслуженными в Гражданскую войну, наркомами!