Макабр лукавых глаз

(отрывки из хроники потерянных душ)

ЧАЕПИТИЕ

Зима крепчала, хоть за окном и стояло лето. Ветхие кости с трудом переносили сковывающий крохотную квартирку холод. Медленно шаркая истёртыми валенками, в сторону кухни брела старушка, неловко переступая с ноги на ногу.

— Ну что ты там, долго ещё? - подгонял ворчливый хриплый мужской голос из недр спальни.

— Сам бы сходил, пень ты чёртов! - недовольно выкрикнула в ответ старушка. - Только брюзжать и можешь! Ишь, взял моду...

Разбросанные по квартире и покрытые пылью крупицы прошлой жизни беспардонно, выдавливая иной раз слезу и проводя скальпелем по сердцу, напоминали о том, что некогда меж этих двух бурчащих друг на друга ворчунов царила любовь. Искренняя и неподдельная. Когда-то давно. В прошлой жизни. Сейчас же на смену любви пришли привычка и нужда. Должно быть, это нормально, как у всех, доживших до седых висков, разменявших бок-о-бок седьмой десяток.

— Ма-а-аня-я-я... - уже несколько мягче и протяжней прозвучало из комнаты. Так жалок был сей голос в подобные моменты...

— Обожди! Минутку ещё. Сейчас принесу! - ответила старушка.

Доковыляв до кухни, Маня, в миру - Мария Петровна, остановилась около раковины, засмотревшись на лежащий в ней средь кучи посуды нож, покрытый тёмной коркой из жира и засохшей крови. Мыть посуду абы как - грешок супруга, забыть помыть её вовсе - следствие деменции, неуклонно крадущей по кусочку от каждого из членов престарелой супружеской пары.

Устало выдохнув, Мария Петровна выдвинула ящик, достала из него баночку с какими-то таблетками, повертела её в руках, после чего снова посмотрела на обросший грязью нож.

«Надо бы помыть» - проскочило в голове у старушки, после чего та, напрочь забыв об этом скоротечном и не особо важном в данный момент импульсе, вышла из кухни, сжимая в руке баночку с остатками заветной «рецептурки», что удерживала на плаву её ворчащую «половинку».

Сердце... Старое сердце не знало покоя. Ёрзало в кресле в ожидании временного утешения, а часики всё тикали. И вот снова оно - время унимать боль.

— Вот, Федь, держи - протянула Маня выловленную из баночки таблетку старику, сидящему около покрытой сажей буржуйки.

— Угу, - промычал тот и, пробежав глазами по сторонам, недовольно добавил: - А вода? Где? Забыла?

Мария Петровна треснула его ладонью по затылку.

— Налито же, - указав на железную кружку на печке, возмущённо ответила старушка.

— Эх... Вот встанет очередная поперёк горла, вот помру, и что ты...

— Пей давай! - очередной шлепок пресёк Федин ропот. - Или кто-то льда сегодня натопил, а я не знаю?

Отрицательно покачав головой, старик молча забросил таблетку в рот, протолкнул её скромным глотком кипячёной воды и отвернулся к играющим в топке печи языкам пламени, направив в их сторону руки.

Зима крепчала, испытывая на прочность тех, в ком ещё оставалось тепло. Морозный июльский ветер, прорывающийся временами сквозь прорехи в законопаченных щелях, свистом своим походил на хищных птиц, что жили прежде по ту сторону окон согреваемой буржуйкой квартиры.

Фёдор, поглощённый огненным танцем потрескивающих головешек, улыбнулся, обнажив остатки своих жёлтых гниющих зубов. Он любил, сидя перед печкой, предаваться воспоминаниям, в особенности - тем, когда вся их большая семья: и Мария Петровна, и дети, так же сидели, но не около старой буржуйки в крохотной квартирке, а перед большим камином - наследием отца Фёдора, Никиты Ивановича, выложившего сей каменный очаг ещё в прошлом веке в гостиной старого фамильного дома на окраине города.

— Никитич, а помнишь, как здесь, в парке... - начала было Мария Петровна.

— Конечно помню. Лето только раньше было теплее.

— Намного. Но что поделаешь? Значит, на то была Его воля.

Старик посмотрел на висящее на стене выцветшее семейное фото, аккурат около тускло подсвеченного несколькими лампадками иконостаса, и с хмурой задумчивостью спросил:

— А они? На то тоже Его воля?

— Не богохульствуй! - с визгом отрезала старушка. - Не нам судить. Да и хорошо, что детки наши всего этого не видят.

— Эх... Да, пожалуй... - протянул Фёдор Никитович, уставившись обратно на огонь, потерев ладони и сомкнув их на груди. - Поесть бы. Осталось чего?

— Да, есть ещё вроде пара кусочков. Пойду гляну. А ты подкинь пока дровишек. Холодает.

Старушка побрела к кухне, замерев ненадолго перед винтажной фотографией счастливых молодых супругов с двумя ребятишками на фоне величественного камина. Приложив сморщенную ладонь к отпечатанному на плёнке Мгновению, Мария Петровна почувствовала тепло. То ли от камина, то ли от воспоминаний. Давно уж это было. И да, хорошо, что детки те всего этого не видят.

Старенькая хрущёвка в пять этажей, на квартиру в которой Мария с Фёдором некогда вынуждены были променять свой загородный дом, походила больше на огромную «коммуналку». Все знали друг друга. И все знали друг о друге всё. Ну или почти всё... Единственное, чего никто из оставшихся не знал - насколько далеко разрослась сковавшая их дом морозная корка.

Кто-то уезжал, бросая пожитки. Кому-то ехать было некуда. Некоторым - уже не к кому. Те немногие, чьи бетонные клетки до сих пор отапливались, чьи покрытые сажей печи неумолимо принимали в себя всё новые и новые подношения, способные гореть - любили двух старых соседских ворчунов и помогали им кто чем мог, будь то найденные в ходе очередной вылазки наружу чудом уцелевшие консервированные персики, ведро кипячёной воды, либо собранные по опустевшей округе огарки, доски, тёплые вещи, в особенности - лекарства.

Мария Петровна, доковыляв до импровизированного морозильного ларя, встроенного в оконную раму, с усилием оторвала примёрзшую дверцу и принялась внимательно инспектировать содержимое.

— Хм, негусто, - заключила старушка, перебрав руками несколько кусочков какой-то грубо разделанной туши, овощи, пакет с наколотым льдом и ломоть промёрзшего плесневелого хлеба.

Взяв немного мяса, мороженую луковицу с картофелем, оставив хлеб по-прежнему дожидаться лучших времён, Мария Петровна закрыла ларь и выложила ингредиенты их с Федей скромного будущего ужина на стол близ раковины.

«Надо бы помыть» - снова проскочило в седой голове при взгляде на нож, что всё ещё лежал среди прочей грязной посуды в жиру и крови.

В дверь постучали. Весьма скромно.

— Я открою, - прокричал Фёдор Никитович, забросив очередное полено в печь.

Мария Петровна застыла, глядя то на лежащее на столе мясо, то на раковину, то на свои начавшие подёргиваться пуще прежнего руки.

Старик медленно отворил дверь. Гнилые зубы его снова обнажились, а глаза заблестели.

— Кто это у нас тут? - добродушно спросил Фёдор Никитович, несколько нагнувшись. - Лёша! Давно же вы с отцом не захаживали нас проведать.

На пороге стоял мальчишка лет восьми с испуганными глазами.

— Папа ушёл, - грустно произнёс маленький Лёша. - Дней пять уже как. Мне страшно. Может и он... Так как мама?

— Ну что ты, зайчик мой, - попыталась успокоить юнца после небольшой повисшей в воздухе паузы Мария Петровна, выйдя из кухни в прихожую, - зачем такое говоришь? Знаешь же, в округе запасов с каждым месяцем всё меньше. Должно быть, твой папа немного задерживается. Не переживай. Он обязательно вернётся.

Лёша стоял перед входной дверью, замявшись и дрожа в ознобе, не зная, что ещё сказать, в ожидании того, что взрослые решат его проблему и ему станет легче. Он не хотел домой. Там уже потухла печь. Там было пусто и холодно. Там всё напоминало ему об отце с матерью.

— Чего трясёшься? - спросил Фёдор Никитович, приструнив свой оскал в угоду не особо радостного контекста встречи. - Словно листик осиновый. Замёрз, поди? Давай, проходи. Чаю попьём. Горячего. Вон, дровишки трещат в печи уже свеженькие. Согреешься заодно. А там, гляди, и папа вернётся. Сделаешь же нам чай, Мань?

— Конечно, - кивнула старушка.

Зима крепчала. Вынуждала идти на крайние меры. Семьи редели. Дети неприкаянными тенями бродили по дому, по этажам, по квартирам тех, кого знали, кому доверяли, у кого можно было согреться, забыться хотя бы на время, перестать бояться и волноваться за судьбу своих близких и дождаться их возвращения, даже если ждать приходилось днями, неделями, месяцами...

Старики были рады гостям, в особенности - малышам, которые напоминали им об их большом фамильном доме, о камине, о собственных детях, оставшихся в Мгновениях, отпечатанных на фото.

Ветер завывал. Лёша аккуратно переступил порог, войдя внутрь. Фёдор Никитович запер дверь, после чего, положив руку на плечо маленького гостя, пригласил его в комнату, к буржуйке.

Мария Петровна набрала из подвешенного над раковиной умывальника с растопленным льдом немного воды в покрытый копотью чайник, выбрала из стоящих рядом с горой грязной посуды кружек самую чистую, вытянула из шкафчика один из пакетиков чёрного ароматного чая, бережно хранимого на случай дорогих гостей, и проследовала к печке, за которой уже разместился Лёша рядом с раскинувшимся в соседнем кресле Фёдором Никитовичем.

Тепло, испускаемое буржуйкой, накрыло паренька подобно пуховому одеялу. Посвистывание закипевшего чайника перебивало вьюгу, подвывающую из щелей. Было хорошо. Было как дома.

«Как дома...» - задумалась старушка.

«Как дома...» - оголил в довольной улыбке гнилые зубы старик.

Мария Петровна кивнула супругу, чтобы тот налил гостю чаю, а сама, ещё раз взглянув на их старое семейное фото у камина, отправилась на кухню.

Несколько минут старушка стояла у окна, вглядываясь в заснеженную даль, рассматривая еле заметные засыпанные снегом бугорки, под которыми нашли приют гонимые нуждой и голодом. Где-то там, далеко и уже очень давно стоит огромный дом. Опустевший. С очагом, навеки потухшим.

Вытащив из глубины верхней полки небольшую жестяную банку, Мария Петровна с усилием отвинтила крышку, достав дрожащими пальцами измятую фотографию. Слёзы прокатились по морщинистой щеке. Мгновение то излучало не тепло, а испепеляющий жар. Тот же дом. Тот же камин. Те же муж с женой. Те же дети, но мирно спящие в выставленных в центре комнаты гробах... Вот они, осколки, напоминающие двум засевшим в своей квартирке старикам о жизни задолго до того, как седина заплела их головы, а сердце подсело на дефицитную рецептурку, как неумолимо нарастающий холод стал вечным вороном на плече тех, кто ещё жив.

— Мань... - шёпотом произнёс вошедший на кухню Фёдор Никитович. - Уснул.

— Всё выпил?

— А то. Чай-то у тебя бесподобный.

— Хорошо. Сейчас приду. Дай ещё минутку.

Старое сердце не знало покоя. Оторвав с болью от груди сжимаемую в руке фотографию, Мария Петровна положила её обратно в банку, рядом с двумя пакетиками праха и крохотной жменей белых как снег зубов.

— Да, хорошо, что детки наши всего этого не видят... - тихо произнесла старушка, затем подошла к раковине, вытащила из неё старый грязный нож, посмотрела на покрытое жиром и кровью лезвие, после чего, тяжело выдохнув, направилась в комнату, где беззаботно спал их гость в ожидании папы, который уже не вернётся, а рядом, раскинувшись в кресле перед испускающей приятное тепло буржуйкой, грел свои ветхие кости обладатель самой мерзкой на весь дом улыбки.

Позже, когда соседи начнут беспокоиться за очередное опустевшее в их доме «гнездо», добродушные старики поведают всем грустную историю о храбром мальчике и его заботливом отце, на поиски которого он отправился, несмотря на уговоры остаться.

Зима крепчала. А что до Марии с Фёдором - как минимум, ещё несколько недель о еде им можно будет совершенно не беспокоиться…