Маленькая Фрейзи Хоран

.... — А ты знаешь, что еще когда мама была молодая, здесь затонул почтовый клипер? — мелкая Фрейзи сидела на жерди, огораживающей имение Дарби от рощи, куталась в зеленую шаль и болтала ногой. Она жевала травинку, поэтому вместо «клипер» у нее получилось «кйипер». - Маяк еще тогда работал. Только в эту ночь он почему-то не зажегся. А тучи висели так низко, что задевали крест на часовне. И шторм был ужасный.

— Пугаешь? — я поправил форменный пиджак, в котором недавно сошел с поезда, показывая, что я теперь не сопливый дошколенок, а студент-первокурсник и таким побасенками меня не проймешь.

— Не-а! Няня говорит, что крики несчастных, которые пытались добраться до берега слышались до самого рассвета, — Фрейзи спрыгнула с жерди и помчалась вниз с холма к узкой полоске песчаного пляжа.

Сейчас его лениво облизывали волны, а море было похоже на стеклянную поверхность стола ректора. Я поднял свой сундучок и побрел за ней. Обстоятельности своей матери Фрейзи не унаследовала совершенно, поэтому даже не подумала проводить меня в дом и напоить чаем после целого дня пути в поезде, а потом часа трясской поездки в телеге с их дворецким Поррисом.

С тех пор, как тетя Рози обнаружила (с помощью моего письма), что у нее есть племянник, к тому же оставшийся давно сиротой, она считала своим долгом, приглашать меня к себе на лето в имение. Хоть таковым старый дом на вересковой пустоши можно было назвать и с натяжкой.

— Зато море потом целый месяц выносило кучу разных интересных штук. — продолжила Фрейзи. — Видел, у нас дома подсвечники серебряные? Это мама нашла. И тот гобелен. Правда у него дыра в углу. А дядя Перри нашел сундук с монетами, только ни с кем делиться не стал. Его даже хотели закидать камнями, но он видимо священнику отсыпал на покаяние и его не тронули.

— И вы взяли вещи, которые принадлежали бедолагам, погибшим в море? — я был огорошен, никогда ранее я не предполагал в своей юной кузине такой беспринципности.

— Ну и что? — Фрейзи поковыряла носком ботинка влажный песок. — Им-то они уже не нужны! У меня, кстати, тоже кое-что есть!

Она отвернула ворот и показала серебряную в темных проточинах монетку, висевшую на простой шерстяной нитке.

— Мама говорит, она поможет мне от неприкаянных духов, которые в лунные ночи выходят из моря и ловят своих жертв. На берег-то ни один труп не выкинуло.

Я поежился, и мы вместе посмотрели на море, веками поджидавшее своих жертв. И обольщавшее их своим невинным видом, как сейчас.

— А может и мы сокровища поищем? — Фрейзи уже целенаправленно ковыряла песок под камнем.

— Ну уж нет, забудь эти глупости! — я решительно взял ее за руку и вдруг под носком ботинка Фрейзи что-то звякнуло...

***

Места здесь были унылые, неприступные. Скалистый, поросший осокой и вереском берег оканчивался крутым спуском, который метра через два переходил в узкую полоску песчаного пляжа. На песке, словно по прихоти огромного великана, были разбросаны валуны. Самые мелкие — размером с человеческую голову, самые крупные в половину дома. Такие же валуны перегораживали с виду уютную бухту, прозванную местными Чертовой Головой, за ее круглую форму, сужающуюся ко входу, наподобие шеи. Пройти в нее можно было только по узкому ходу между подводными камнями. Даже опытным морякам было это не под силу, если не иметь карты. Но вряд ли у кого таковая была. По крайне мере, за те семь лет, что я приезжал к тете на летние каникулы, я ни разу не видел в бухте судна. Даже рыбаки, на своих маленьких лодках, предпочитали избегать ее. И выходили в море у западного окончания мыса, хотя ветер был там не в пример сильнее.

Маяк — памятник иных, великих времен, который ранее предупреждал моряков об опасности, был заброшен и зарос травой. На осыпающихся ступеньках, ведущих в верхнюю камеру, в теплый день грелись ужи и иногда гадюки. Небольшое деревце проросло в стене на уровне пяти метров, и теперь его корни, в поисках пропитания, разрушали стену маяка, вгрызаясь все глубже. В детские годы мы с Фрейзи облазили его весь, пока тетка не прознала об этом и не запретила категорически бывать внутри. На наши расспросы — почему, только хмурила лоб и отмалчивалась. Помахивая скрученным в руке фартуком. Верный знак, что если мы не уймем наше любопытство, то получим не только устную нотацию, но и фартуком поперек спины. Тогда мы отстали, но наше любопытство не унялось.

Я не был здесь семь лет, не по причине неприязни, или иного неприятного происшествия. Но рента, которую оставили мне мои бедные покойные родители, была столь скудна, что ее хватало только на оплату обучения, съём небольшой комнатушки под крышей в Лихтенпорте и простых продуктов. Поэтому, когда мне представилась возможность подзаработать на последнем курсе, я с радостью согласился. Каждое лето и первый месяц осени я подменял младшего служащего в инвестиционной компании Вестерн Инкорпорейт Компани, который, по причине своего слабого здоровья, был вынужден эти месяцы проводить на водах. Поэтому бывать у тетушки не мог. Хоть и писал им изредка.

Зарекомендовал я себя хорошо. И мне дали не только отличные рекомендации и вид на работу, но даже удалось скопить небольшую сумму не только на будущее проживание, но и на небольшие подарки для тети Рози и Фрейзи.

Признаться, не без трепета возвращался я в те места, где не был так долго. У поезда меня встретил старый совсем седой Поррис на двуколке. Он сильно изменился, раньше мы с Фрейзи боялись его как огня, особенно, когда на спор лазили на яблоню за зеленцами. Теперь же это был седой сгорбленный старик. Но не только годы оставили на его лице свой отпечаток. В его глазах я прочел затаенную печаль, или даже отчаяние. Я погрузил свой сундучок и мы тронулись.

— Как дела, Поррис? Что тетушка?

— Хвала богам, здорова, хоть и сдала сильно, — Поррис закурил самокрутку и пустил лошадь тряской рысью.

Он правил с напускной небрежностью, но я видел, как он напрягся и начал вздрагивать от каждого шороха, когда мы въехали в рощу, хотя еще даже не совсем стемнело.

— В чем дело, Поррис? — не выдержал я.

— Ничего, ничего, мистер Алекс, — Поррис подхлестнул лошадь, — если поторопимся, может быть успеем к ужину.

Он принялся без причины понукать лошадь, но я видел, что дело не в торопливости. Поррису хотелось как можно быстрее проехать рощу.

Рощица тянулась почти до самой границы тетиного имения, но сначала упиралась в маяк. Почтительно огибала его массивное каменное основание, и оканчивалась у забора. Мы поехали вдоль забора к воротам, которые были обращены к морю. Не знаю, чья это была задумка — обратить ворота к морю. Возможно, предки Хоранов мечтали о причале, куда будут подплывать торговые суда, а торговые люди будут приходить в имение, через центральные ворота, до того, как узнали, что проход в Чертову голову практически невозможен. А может раньше бухта была судоходной, но какое-то бедствие обрушило камни в море. Теперь, чтобы от станции добраться до въезда, приходилось объезжать все имение по его границе.

Пока мы ехали, я видел, что сад сильно запущен. Лишь кое-где были видны неубедительные следы ножниц садовника на кустах. Да у самого дома были разбиты пара грядок, радующие взгляд свежей зеленью.

Окна в доме не светились. Только во флигеле мелькнула свеча, когда кто-то отогнул уголок занавески и сразу задернул обратно. Море так рьяно обрушивало свои валы на прибрежные скалы, что нам с Поррисом приходилось перекрикиваться, чтобы услышать друг-друга.

— Самая паскудная ночь, чтобы ему появиться, — крикнул мне Поррис, — как раз и штормит, и туман с холмов ползет. Паскудная погодка.

— Кому появиться?

Туман действительно наползал, несмотря на свежий ветер и беснующиеся волны, брызги от которых долетали почти до самых ворот.

Но Поррис только подхлестнул коня.

Тетя Рози сначала долго гремела замками, потом долго вглядывалась в мое лицо, светя фонарем и только потом заключила меня в свои теплые родственные объятия.

— Алекс, как ты возмужал! Ну проходи, проходи скорее, а то ужин скоро остынет. Прости, но вещи тебе придется занести самому. Прислугу я рассчитала. Они бежали, как крысы с тонущего корабля! А у бедного Порриса прострел в спине, ему сложно поднимать тяжести. Но твою комнату мы привели в порядок. Надеюсь, ты найдешь ее уютной.

Дом выглядел так, словно я и не покидал его все эти семь лет. Из новшеств в гостинной было только большое овальное зеркало в темного золота с патиной оправе. Выбор места для него был странным. Самый темный угол, за книжными полками. Окон там не было и зеркало я заметил только когда Поррис проходил мимо с подсвечником и в зеркале отразились огоньки свечей.

Тетя Рози говорила и говорила, словно опасаясь тишины, Поррис зажег светильники на стенах, а я все оглядывался в поисках Фрейзи. Но двоюродная сестра так и не показалась.

Мы сели за стол. За окнами беспрестанно шумело море, потрескивал камин. Поррис неторопливо шаркая ногами, обнес нас горячим. Тетя, смущенно порозовев морщинистыми щечками, откупорила графин с вином. Но даже после первой рюмки кагора я не ощутил того уюта, который любил с детства. Виски сдавливало. Шорохи старого дома усилились, перекрывая шум волн. Тетя Рози продолжала мило болтать, расспрашивая меня о работе, учебе и развлечениях большого города. Я рассеянно отвечал, раздумывая, когда же будет уместно спросить о Фрейзи. Мне интересно было, как она изменилась за эти семь лет. Я помнил ее милым ребенком с острыми локтями и острым же язычком. Но она вошла в ту пору, когда девочка внезапно перерождается в женщину. И не буду врать, я с трепетом ждал встречи с ней.

Часы пробили одиннадцать, так громко, что тетушка от неожиданности замолчала.

— Я, кстати, привез вам небольшие подарки. — я воспользовался паузой и подскочил к сундучку.

— Ой, как это мило! — тетушка снова зарделась, разворачивая хрустящую подарочную бумагу. — И ароматная вода и масло, просто прелесть.

— А это для Фрейзи, — я выложил на стол коробочку, упакованную в голубой бархат и перевязанную изумрудной лентой. Чуть более тщательно, чем упаковывался бы подарок просто родственнице. Я вопросительно посмотрел на тетю.

— Какую Фрейзи? — тетя недоуменно подняла на меня выцветшие голубые глаза.

Поррис, как раз в этот момент вошедший с чайником, замер за ее спиной.

— Ты ошибся, мой мальчик, никакой Фрейзи здесь не живет. Вот что значит так долго не бывать у родственников, совсем ты нас позабыл. — и тетя снова защебетала о том, как портит большой город молодых людей. Поррис с едва заметной паузой принялся разливать чай.

Чай я допивал с гудящей головой. За окном шумели волны. Старый дом поскрипывал, казалось, в такт им. Часы пробили полночь.

— Я пойду, устал с дороги, тетушка, — я почтительно склонился и поцеловал холодную, хрупкую, руку тетушки. И отправился наверх по скрипучей лестнице. Мой сундук, с видом огромного одолжения, взял на себя Поррис. Но двигался он при этом так медленно и преувеличенно покряхтывая, что я едва дождался его на верхней площадке. Прежде чем закрыть за собой дверь комнаты, я еще раз глянул вниз в столовую.

Тетушка сидела, рассеянно поглядывая в темное окно. Свечи в подсвечниках мерцали и потрескивали, заставляя качаться тени. А на столе, ярким изумрудным пятном, лежал невостребованный подарок с красивым синим бантом. Для Фрейзи. Которой, по словам тетушки, никогда не было.

*****

.... — А спорим, я допрыгну до второго пролета? — я опасно балансировал на нижней ступеньке лестницы, ведущей в верхнюю секцию маяка?

За зиму лестница подгнила, подломилась и из среднего пролета выломались несколько досок-ступеней. Теперь они опасными острыми кусками валялись на земляном полу.

Фрейзи оценивающе посмотрела на прореху в лестнице и презрительно фыркнула. Сама она, я был уверен, прыгнула бы, даже не задумавшись. Имение находилось далеко от города и нам летом приходилось довольствоваться только обществом друг друга. Больше детей рядом не жило. Но будь Фрейзи окружена толпой детей, она несомненно была бы там главной заводилой. До того дерзкий и любознательный был у нее характер.

До этого мы бродили по полосе прибоя, убегая от волн, и подол ее бежевого платья был забрызган. Мне повезло больше, штаны были сухие. А то, что, в одном ботинке хлюпало, я стыдливо умолчал.

— А ты не боишься? — вдруг совершенно серьезно спросила она, вовсе не в такт нашей предыдущей беседе.

— Чего? Да тут пара футов, максимум коленку рассажу. Или думаешь за штаны от тетки влетит?

— Не-а, — она сплюнула травинку, и вдруг придвинулась совсем близко, так, что я мимолетно ощутил свежий запах ее юной кожи. — Духа Маяка?

— Да ты что баек Порриса наслушалась?

Неведомое ранее чувство будоражило мне кровь. Близость девушки, которую всегда воспринимал только как друга по играм, вдруг смутила и восхитила меня. Я, красуясь, размахнулся руками и с крестьянским хэканьем, перемахнул через провал. Ступенька, на которую я прыгнул, опасно затрещала, так, что я на всякий случай взбежал еще повыше.

— Ну что там?! — крикнула Фрейзи.

Сверху она казалась совсем маленькой. Из-под желтой соломенной шляпки в разные стороны торчали косички.

— Да ничего, пахнет только плесенью.

— Осторожнее, там змеи могут быть!

Но, я уже пробирался наверх, старательно смотря под ноги. Мне хотелось добраться до верхней камеры и принести ей оттуда что-нибудь чудесное. Например, осколок линзы, или старый фонарь, оставленный когда-то маячником. И доказать ей...

Внутри вдруг потемнело.

— Что это?! — Голос Фрейзи снизу был едва слышен.

— Ничего, — ответил я браво, мельком глянув в смотровое окошко у лестницы, — туча большая. Надо до дождя домой успеть, а то придется тут пережидать.

— Ага! — больше Фрейзи ничего не говорила, только смотрела на меня, задрав голову. Шляпка упала на землю, но она этого даже не заметила.

Я добрался до площадки перед камерой и потянул на себя скрипучую дверь. Сверкнула молния, на мгновение осветив внутренность верхней камеры и грянул гром. И в этот же момент отчаянно завизжала Фрейзи...

*****

Утром подарка на столе уже не было. Тетушка пила чай из маленькой чашечки, размером с три наперстка.

— Доброе утро, Алекс, — в доме было прохладно, хотя камин уже горел, и чепца тетушка еще не сняла. Справа из-под него фривольно выбилась папильотка. — Садись завтракать.

— Спасибо, тетушка, я не голоден. Хочу прогуляться до еды.

— Сегодня сильный туман. Я отправила Порриса за продуктами в город, но он до сих пор не вернулся. И, видимо, не вернется до вечера. Слишком опасно ехать вдоль берега.

— Ничего, я возьму палку, и поброжу вдоль холмов. Надо нагулять аппетит.

— Ну что ж, — тетя Рози философски пожала плечами укуталась поплотнее в шаль и достала с приступочки клубки со спицами. Судя по уже вывязанной части, это была еще одна шаль, чуть поменьше, зеленого цвета. Словно для....

Порриса, как я сегодня собирался сделать, мне расспросить не удалось. И теперь непонятно, когда удастся. Туман мог лечь на наши холмы и на день и на три. А то и принести с собой непогоду в виде ливня и штормового ветра. Ехать по единственной дороге, проходящей по краю холма, обрывающегося в море в тумане было действительно опасно.

Возможно Фрейзи заболела и умерла, или уехала с заезжим купцом, а тетушка тронулась умом от горя, или возраста. Но мне хотелось знать правду, прежде, чем я уеду отсюда, быть может навсегда. Следовало дождаться Порриса, а пока я решил посмотреть на маяк. Слишком много тайн там осталось в нашем детстве, когда юное воображение пририсовывает черты пирата проходящему мимо бродячему торговцу, и черты неприкаянного привидения случайно оставленной на веревке одинокой простыне. Настроение мое было под стать погоде, когда я вышел их дома. Такое же хмурое и туманное.

*****

... Мы бежали с визгом под косыми струями дождя, оскальзываясь в траве. Я прихрамывал, потому, что подвернул ногу, когда прыгнул с лестницы, но убежать сейчас было важнее. Я клялся, что никогда не подойду к маяку ближе, чем на милю. Потому, что не забуду то, что увидел при вспышке молнии в верхней камере маяка.

Злобные красные глаза, исходящие нечеловеческой ненавистью. Черное одеяние развевающееся так, словно под ним не было никакого тела и кожаная широкополая шляпа, та, которую носили лишь пираты и каторжники.

Вряд ли я смог бы шевельнуться и сделать хоть шаг прочь, если бы отчаянный визг Фрейзи снизу не сдернул меня с места.

Потом мы прятались на сеновале, прижимаясь друг к другу. У Фрейзи были ледяные руки и я как мог согревал их в своих ладонях. Ее зеленая шаль промокла и она раскинула ее сушиться на стог сена.

— Что это было?! — я постарался, чтобы зубы не стучали друг о друга.

— Ты что дурак?! — Фрейзи была испугана и зла одновременно. Ее глаза сверкали как огоньки светлячков в самую темную ночь. — Это же и был дух Маяка! Говорят, это маячник, который не выдержал мук совести, когда погиб клипер. Лицо подруги перекосилось от ужаса.

— Брось! — Я постарался сохранять хладнокровие, как следует приличному молодому человеку. — Ну забрел какой-то бродяга переждать ливень!

— В маяк?! Да и кто тут у нас ходит?! Бродячие артисты раз в год, да и то ближе к осени, когда крестьянам есть чем расплатиться! Зато... — Фрейзи вдруг перестала даже трястись. — Если взять большой крест и в полнолуние попросить духа Маяка показать, где зарыты сокровища, он не сможет отказаться. И тогда я разбогатею и уеду отсюда куда-нибудь далеко-далеко, где много людей и большие дома. А не убогий холм, да три лачуги. А еще там не будет этого ужасного моря!

И тут по воротам кто-то заколотил....

*****

К маяку я подошел, когда солнце неубедительно попыталось прорваться через туман. Но смогло только обозначить свой контур на фоне неба. Где-то внизу шумело море. Волны разбивались о скалы, до меня доносился их глухой рокот.

Маяк с тех пор одряхлел еще больше. камни кое-где вываливались из стен и норовили свалиться на голову. Еще десяток лет и вечные туманы и влажный климат здешних мест окончательно победит единственный оплот человека на этом клочке берега. Внутри было пусто и сыро. Лестницу тем не менее кто-то укрепил. На месте сломаных досок, белели свежеструганные ступени. Я поудобнее перехватил свою палку с тяжелым набалдашником и двинулся наверх, ощупывая каждую ступень. Маячная камера была пуста и заброшена. Под ногами хрустели осколки. и мелкий песок, принесенный ветром. Здесь я когда-то увидел страшные красные глаза и странный колышащийся силуэт. Я не без дрожи огляделся вокруг, но камера была пуста. Видимо детское воображение и рассказы Фрейзи сыграли тогда со мной злую шутку. Я горько усмехнулся и вышел на балкон, опоясывающий линзу. Ветер здесь гулял не на шутку, невидимое в тумане море рокотало внизу. Я уже собрался спускаться, как вдруг под ногой что-то хрустнуло. Я наклонился и сердце скакнуло к горлу, заставив меня подавиться вдохом.

На полу балкона лежала серебряная монетка с черным выщербленным узором, продетая в толстую шерстяную нитку.

Которую всю жизнь, сколько я ее знал, носила Фрейзи.

Где я потом бродил в смятении, я не помню. Вернулся я домой, когда стало темнеть. Порриса до сих пор не было. В гостинной было натоплено, стол убран, но тетя Рози сидела в кресле за своим вязанием. Так, словно за целый день никуда не вставала с места. Зеленой шали не слишком прибавилось.

— А вот и ты, Алекс, — радушно произнесла она. — Я не знала, вернешься ли ты сегодня, или заночуешь в Портридже, ведь такой туман. Но я оставила тебе хлеб и буженину. Больше у нас ничего не осталось. Но ты же должен был привезти продукты. Я рада, что тебе удалось добраться до темноты.

— Тетя Рози, — только когда она заговорила о еде, я понял, что голоден до обморока. Я подошел к столу и взял из-под полотенца краюху хлеба и пару кусков буженины. — Я не Поррис, я Алекс. Это он уехал за продуктами. Вероятно, Поррис сегодня уже не вернется, сейчас совсем стемнело, а туман так и не разошелся. Я поем у себя в комнате и лягу. И вы ложитесь, тетя Рози, вам нужно набраться сил.

Во время моей речи тетушка благожелательно кивала, щелкая спицами. Но когда я поднялся наверх и обернулся, она так и не сдвинулась с места. Отсюда было видно, что теперь уголки ее губ опущены, а вязание бессильно лежит на коленях. Тетушка смотрела в темное окно и о чем-то напряженно размышляла.

Канделябра в моей комнатушке не было. Только одинокая свеча на столе. Устал я так, что кружилась и гудела голова. Болели ноги, видимо я целый день мотался в помутнении по холмам, пытаясь привести свои мысли в порядок.

Ужасно хотелось спать и одновременно я понимал, что сразу не засну. Я распахнул окно и сел рядом, чувствуя, как прохладный ветерок обдувает мой разгоряченный лоб.

Кажется, я заснул рядом с окном.

Проснулся я внезапно, как от резкого хлопка. За это время туман разошелся. Полная луна сияла над морем, проложив по морю светлую дорожку от горизонта, до самого нашего заброшенного причала. Листья на деревьях сада едва шевелились под легким ветерком. Одуряюще пах, цветущий у крыльца, жасмин. Так, что начинала кружиться голова. Мое окно находилось сразу над крыльцом. И белые шапки жасминовых кустов стояли по обе стороны крыльца, как потусторонние стражники. Наверное, у меня был обман зрения, но вдруг я увидел, что один из кустов раздвоился и двинулся в сторону моря. Я проморгался. Тонкий девичий силуэт в светлом одеянии удалялся. Я протер глаза, а потом, не раздумывая, бросился вниз, за таинственным силуэтом. Светлое платье мелькало среди деревьев сада. И сначала таясь, стараясь не привлекать себе внимание, а потом и не прячась, так как девушка не обращала внимания на шум за спиной и не оборачивалась, я шел за ней.

Силуэт, освещенный луной, в последний раз мелькнул за забором имения и исчез в маяке.

Я замер, не решаясь двинуться дальше. И что греха таить, испуганный столь странными обстоятельствами. Силуэт был явно женский. Тонкий и молодой, такой должна быть Фрейзи сейчас. Но она пропала. И, что уж, про себя я давно похоронил девушку, посчитав, что бедная тетушка именно от этого лишилась рассудка и ведет себя столь странно иногда. Размышлял я недолго. И не потому, что получил в наследство от родителей храбрость. Скорее рассудительность. А также благоросположение всех преподавателей за мою приземленную картину мира. Еще профессор Зельски говорил, что химеры, приведения и иже с ними есть суть видения нервических дамочек. А законы мира подчинены строгим физическим законам и ни на какие другие законы рассчитывать не стоит.

Поэтому, глубоко вздохнув, я двинулся к маяку. Полной темноты, чего я опасался, в маяке не было. Луна, нависшая над морем, освещала маяк через смотровые окошки вдоль лестницы. Я поднимался наверх то поражаясь ирреальности происходящего, то удивляясь собственной храбрости. Чего никогда в себе не замечал. В верхней камере никого не было. Здесь луна расстелила дорожки от окон, осколки маячной линзы сверкали в ее лучах, как драгоценные камни.

Иллюзию движения, будто пролетела ночная птица, я едва заметил, но двинулся туда, где глаз его зафиксировал.

Фрейзи стояла на балконе, окружавшем верхнюю камеру, облокотившись на старые шаткие перила. Я замер, не зная опасаться ли ее, или за нее.

— Привет, Алекс, — она обернулась ко мне так естественно, как будто мы расстались ввечеру и вот утром желаем друг-другу доброго утра.

Фрейзи действительно превратилась в красавицу за те семь лет, что я ее не видел. Из тощего подростка — мелкой Фрейзи она превратилась во взрослую оформившуюся женщину. Светлые соломенные волосы были собраны в небрежный пучок и выбившиеся по бокам прядки ласкали ее виски под легким ветерком. Лицо, излишне худое, в неверном свете луны, казалось совсем белым и на нем выделялись огромные темные глаза. Только глубокая складка между бровей портила выражение ее лица. Такие складки накладывает большое горе или долгая болезнь. Зеленая шаль, в которую она куталась, хотя ночь и была теплой, была истрепана так, словно носила она ее не снимая с тех самых пор, как мы расстались.

— Я так рад, Фрейзи, — слова не шли, мне приходилось проталкивать каждое слово через комок, застрявший в горле. — Тетя Рози сказала, что тебя ... нет.

— Тетя Рози? — Фрейзи наморщила лоб, будто пытаясь вспомнить, кто это, — ах да, все верно, Алекс, меня нет. Но это ничего.

Я видимо издал какой-то звук, то ли всхлип, то ли вскрик и она успокаивающе протянула ко мне руку.

— Это ничего. Я давно уже должна была это сделать. С самого рождения мне казалось, что я живу не свою жизнь. Чужую. Словно донашиваю за кем-то. Наше обветшалое имение за нашим родом. Одежду за маменькой и тетками. И эта жизнь в одиночестве. Вся-вся жизнь в одиночестве. Вся, до самого конца, представляешь, каково это знать. Всегда в одиночестве, кроме тех времен, когда ты приезжал на лето. Тогда я еще оживала. А потом ты перестал приезжать...

— Но, Фрейзи, я не знал... — Я задохнулся, не зная, что дальше сказать. Все дальнейшие объяснения были бы глупыми и бессмысленными, но молчать было выше моих сил. — Мне предложили хорошую работу на лето и я.... я должен был оставаться. Я не думал, что мои приезды так важны. Мне нужно было зарабатывать, иначе я не смог бы... Я писал вам...

Я окончательно сбился и замолчал. Фрейзи еще немного послушала тишину, под куполом маячной камеры, которая повисла после того, как я замолчал.

— Помнишь того Духа Маяка? Когда мне стало совсем тошно, я пошла туда. В лунную ночь. Такую, как эта. С большим крестом, который стащила из часовни.

— Ты утащила крест из святого места?! — я не удержался, осенив себя крестным знамением. — Но это же святотатство.

Девушка жестко расхохоталась так, что по маяку загуляло эхо.

— Ты всегда был правильным, Алекс. Правильным и милым. И очень приземленным. Да, я взяла крест и пришла в маяк. И встретилась с Духом Маяка.

Хотя небо было чистым до горизонта, где-то далеко, едва слышно прогрохотал гром, предвестник смены погоды. На море серебрилась дорожка от луны. Начиналась она ровно от причала, словно приглашала прогуляться по ней.

— И что же было дальше? — я не был уверен, что хочу услышать продолжение. Вместо ответа она сунула руку в карман платья и достала горсть серебряных монеток. Они поблескивали в свете луны. Фрейзи протянула деньги мне.

— Возьми, Алекс. — Она увидела, что я колеблюсь и снова расхохоталась, — Возьми же, ну! У меня теперь их сколько угодно. Все монеты, все драгоценные камни, которые похоронило море, погребая их вместе с жадными людьми теперь мои. Я обменяла их на скучную бессмысленную жизнь в ожидании смерти. Тысячи одинаковых рассветов и закатов, после которых тебя упокоят в каменистом жестком холме. И никто не уронит слезинки, кроме разве что штатной плакальщицы из Портриджа за мелкую монетку.

Фрейзи увидела, что я не спешу протягивать руку, тряхнула головой и сказала почти жалобно.

— Да, я теперь не та, что раньше, но возьми их. Позволь мне сделать хоть одно доброе дело, хоть такое и кто знает, что из этого выйдет?!

Я через силу протянул руку и через секунду ощутил в ней тяжесть звякнувшего серебра.

Рассвет разгорался над морем, обещая жаркий и безоблачный день. Я поднял голову и понял, что, во-первых я уснул на подоконнике, положив руку под голову, а во-вторых до бесчувствия отлежал руку и теперь по ней бежали болезненные иголочки. Я подвигал рукой, разминая ее, и тут задел стопку монет, лежавших рядом со мной. Струйка серебра потекла вниз к моим ногам. Монетки раскатывались по комнате, а я все никак не мог прийти в себя от изумления. Значит все, что произошло со мной, было не сон. Значит Фрейзи действительно существует и Поррис и тетя Рози не сошли с ума. Хотя в последней я не был уверен. Такое потрясение кого угодно сведет в могилу, а тетушка держалась на удивление бодро. Я ощутил нежность к своей единственной оставшейся родственнице, которая с таким достоинством несла тяжкое бремя своей тайны. Но Поррис, его стоило расспросить. Во-первых он трусил, но был явно в своей памяти, а во-вторых знал Фрейзи с младенчества.

Внизу заржала лошадь. Я перегнулся через подоконник и увидел, как в ворота имения въезжает лошадь, запряженная повозкой. Лицо Порриса было скрыто широкой шляпой от солнца, он сутулился и покачивался, в такт неторопливым движениям лошади, словно дремал.

— Поррис! — радостно вскрикнула тетушка, выходя на крыльцо. — Алекс, — она подняла к окну голову, придерживая чепец, — ты не поможешь ему разгрузиться? Хорошо, что Поррис решил ехать по холодку, чтобы яйца и птица не испортились.

Я быстро собрал серебро в стопку и сбежал вниз по ступеням. Из двери я выскочил одновременно с тем, как Поррис, сидевший до сих пор на козлах и не подававший никаких признаков участия, начал падать навзничь, а тетушка завизжала...

Похоронили Порриса на старом кладбище на вершине холма. Тетушку я поддерживал под руку. Она совсем сдала. Похудела, осунулась, все больше молчала, со щек сбежал ее вечный розовый румянец. На похоронах присутствовал только священник из Портриджа, служка, мы с тетей Рози, Перри с женой и пара рыбаков из домиков у причала, которые пришли в надежде на дармовую выпивку.

На душе было тяжко и муторно. После того, как был обнаружен мертвым Поррис, я съездил за доктором. Дознание назначать не стали, доктор сказал, что смерть была естественной от старости. Но мне не давало покоя выражение страха на мертвом лице дворецкого.

Найти прислугу, хотя бы временную в имение Дарби оказалось сложно. Местные отказывались, не объясняя причины и даже не желая торговаться. Священник прислал грузную женщину в черном платке повязанном вокруг головы и в юбке такого объема, словно под ней были поддеты еще десяток, да и та согласилась помогать по дому на месяц, не больше, пока мы не найдем настоящую прислугу. Женщину звали Глори. Говорила она с ирландским акцентом, отчего мне все время казалось, что она чем-то недовольна.

Все хлопоты по дому легли на мои плечи. Тетушка оставалась безучастной ко всему, говорила мало, ела только тогда, когда я напоминал ей об этом. А иногда ее приходилось кормить. Только одно дело осталось ей мило. Тетушка вязала почти все время. Зеленая шаль быстро увеличивалась в размерах.

Я еще два раза наведывался в маяк ночью. Но Фрейзи больше не приходила. То ли облака закрывали луну, то ли луна была не слишком полная. А может действительно то была полусон-полуявь, а никакая не встреча. В любом случае мне хотелось увидеть Фрейзи еще раз перед отъездом, который уже приближался.

Домашние хлопоты совсем отвлекли меня от таинственных дел, творившихся на маяке. Тетушке нужно было найти хорошую прислугу, а лучше двух. Нужно было договорится с доктором, чтобы раз в месяц он навещал тетю Рози, справляясь о ее здоровье. Я долго боялся пускать проклятое серебро в дело, но с деньгами у меня было туго. А такую сумму я сразу не заработаю. Мысль о том, чтобы продать имение и переехать в город тетушка в момент просветления отвергла сразу. Тогда я собрал всю горсть монет, проверив, чтобы ни одной не закатилось никуда и отвез священнику, чтобы в последствии он мог оплачивать прислугу и доктора, которых я нашел ценой неимоверных усилий и только в соседнем городе.

У меня оставалась неделя до отъезда, когда я увидел, что красноватое солнце садится в море, а на небе не было ни облачка. Луна, по справочнику моряка, пылившемуся на одной из полок еще со времен судоходного причала, сегодня обещала быть полной и я решил попытать себя еще раз и сходить на маяк.

Мы ужинали с тетушкой. Глори подавала блюда и тут же исчезала на кухне, гремя тарелками так, словно собиралась их побить. Тетя Рози вяло ковырялась в молочном желе, которое на удивление, получалось у Глори просто отменным.

Я болтал о каких-то пустяках, пытаясь разговорить тетушку. Так велел доктор. Но она была сосредоточена только на том, чтобы отковырнуть как можно меньший кусочек от желе. Так было последние две недели, поэтому ее слова, прозвучавшие прямо посередине моего рассказа о коллеге, перепутавшем присутственные бумаги, произвела эффект хлопнувшего у лица пакета.

— Это я виновата в смерти Порриса, Алекс! — сказано это было буднично, как очередная, ничего не значащая новость. — Я была слишком молода, а он очень красив. И умел ухаживать. Черные как смоль вьющиеся волосы, широкие плечи, а какие виды открывались с маяка!

Тут я понял, что тетя заговаривается все больше. Уж Поррис-то никак не мог быть тем высоким чернявым красавцем. Все время, что мы его знали с Фрейзи, он был худой, невысокого роста человек со светлыми волосами и невыразительным взглядом.

— Ну что вы, тетя, вы ни в чем не виноваты, — пылко воспротивился я, — Поррис был очень стар, ему пора было окончить свой жизненный путь. Ушел он спокойно и достойно. Не рвите себе сердце.

— Молчи! — вдруг крикнула тетушка. — Не знаю, когда случится это со мной, но не хочу, чтобы я ушла непрощенной, а ты остался в неведении. Я слишком долго думала об этом.

Мистер Хоран взял меня в жены совсем молоденькой девушкой. Но он оказался грубым, к тому же много пил. После небольшого землетрясения кусок скалы откололся и перегородил судоходный ход к причалу. Теперь суда не могли приходить к нам. Имение стало приходить в упадок и мистер Хоран пил все больше. Однажды он очень много выпил, схватил свой хлыст и погнался за мной, крича, что это я виновата в том, что он не может свести концы с концами. Я плакала, мне было ужасно страшно, но мистер Хоран не унимался. Тогда я заперлась в своей комнате, через окно по плющу выбралась в сад и бросилась бежать. — Тетя Рози задохнулась от долгой речи, откинулась на спинку кресла и замолчала.

— Тетя Рози, вам нужно отдохнуть, вы нездоровы. Может вам подняться к себе? — я был искренне встревожен.

— Нет! Молчи-молчи, Алекс, я должна все рассказать! Я бежала пока хватало сил. Как я не переломала себе ноги и не свалилась со скалы я не знаю. Когда я пришла в себя, вокруг не было ни огонька. Только маяк светил на холме. Я пошла и постучалась туда. Он мне открыл и его звали Гарри Грант.

В положенный срок родилась Фрейзи. Муж был слишком пьян, чтобы вспомнить, что было в ту ночь. Поэтому ничего не заподозрил. Его вообще к тому времени перестало все интересовать, кроме бутылки и ружья, с которым он уходил в пустошь, стрелять по банкам в ненастные вечера. Я оставалась с Фрейзи одна. Кормилицу, а потом и няню муж нанял только когда я слегла с горячкой и Фрейзи два дня кричала от голода.

Возможно поэтому Фрейзи выросла такой... корыстной. Она все время думала о деньгах и о том, чтобы уехать отсюда подальше. Мистера Хорана она ненавидела, ко мне относилась с презрением и жалостью. И тем не менее, любила.

Тетя Рози снова сильно побледнела и откинулась на спинку кресла, собираясь с силами. Несмотря на жгучее желание узнать, что же все-таки случилось с кузиной, я видел, что рассказ дается тете с трудом и принялся уговаривать ее остановиться и передохнуть. Возможно, даже подняться к себе и лечь в кровать. Тем более день сегодня быть жарким и душным, как перед грозой.

Вероятно, рассказ действительно утомил ее, потому, что на этот раз она согласилась. Я почтительно помог ей подняться и проводил в комнату. Уже у двери она остановилась и вцепилась в лацкан моего сюртука своими тонкими пальцами.

— Запомни, Алекс, Фрейзи, несмотря ни на что, не хочет зла. Но ее отец Грант будет защищать ее, если вдруг подумает, что девочке угрожает опасность. Думаю, именно это и случилось с бедным Поррисом. Берегись, Алекс. И держись подальше от маяка, мой мальчик!

Тетя нежно поцеловала меня в лоб и вдруг, ослабла и начала падать, я едва успел подхватить ее. Я перенес тетю Рози на кровать и крикнул Глори. Пульс у тетушки нащупывался, хоть и слабый. Вероятно, рассказ совсем оставил ее без сил. Я оставил Глори присматривать за ней, а сам запряг лошадь в повозку и поехал за доктором в Портридж.

В голове моей царил полный сумбур. Во-первых я понял, чего опасалась тетушка и Поррис все это время. Выходит дух Маячника, охранял Фрейзи и любую встречу с ней мог посчитать опасной? Во-вторых сама Фрейзи — видимо отчаявшись выбраться из бедности и скудности своей жизни, выбрала лунную ночь и пошла к Духу Маячника за богатством. Знала ли она в тот момент, что он был ее отцом?

Я выехал за пределы имения и въехал в рощу. Ночь была лунной, дорожка была усыпана лунными пятнами, как серебряными монетами. Счастлива ли сейчас Фрейзи, получив в свое распоряжение все богатства, о которых только можно мечтать. И чем ей пришлось заплатить за свое счастье. Не бессмертной ли своей душой?

Лошадка тряско бежала вперед, мне даже не приходилось понукать или править ее, она прекрасно знала дорогу, которая была здесь единственной. Страха у меня почему-то не было, хотя маяк нависал над головой своей черной громадой. На минуту подумалось, что нужно остановиться и попробовать встретиться с Фрейзи, но я отверг эту мысль. Чего бы она не хотела, она уже добилась своего, а тетушке была нужна помощь.

У меня в ушах до сих пор звучали последние слова тетушки: «Мальчик мой!» Я вспоминал интонацию с которой она их сказала и сердце мое сжималось.

Я был сиротой почти с младенчества, родители мои погибли, когда мне было два года. И родственной ласки я не знал и не ждал. И впервые услышав слова, с которыми близкий человек обращается к тебе с любовью и тревогой, я вдруг понял, как сильно был обделен всю мою жизнь. В тот самый миг, как только я услышал их, я понял, как ошиблась Фрейзи, обменяв материнскую любовь на россыпь монет.

Лошадь вдруг встревоженно заржала, загарцевала на месте и встала. Я вовремя натянул поводья, чтобы не упасть, и привстал в повозке. Метрах в пяти перед мордой лошади стояла темная фигура в свободно развевающемся плаще. Так обычно останавливают зазевавшихся ночных путников разбойники, чтобы ограбить, а может и убить. О, если бы это было так, я, возможно, был бы даже рад этому. Но я прекрасно помнил эту широкополую шляпу каторжника и красные глаза под ней, из которых буквально сочилась ненависть, продиравшая душу. Дух Маячника, а это был именно он, не стал даже разговаривать со мной. Он просто двинулся и лошадь, покорно, как загипнотизированная пошла следом.

Остановились мы возле входа в маяк. Я задрал голову, чтобы посмотреть, не стоит ли на балконе верхней камеры фигурка в белом платье, а когда опустил взгляд, призрака рядом не было. Лошадь стояла по-прежнему понурая, будто спящая. Я понял, что мне предлагают подняться в Маяк. И вряд ли я доеду до доктора, если буду противиться желанию призрака. Я решил положиться на волю Господа, перекрестился и двинулся вверх по ступеням. Страшно ли мне было в тот момент, я не знаю. Скорее, я, как и моя лошадка, подчинялся тем неодолимым обстоятельствам, которые влекут нас, помимо нашей воли. Как морская волна тащит на берег маленького крабика, который даже не тщится остаться на дне.

Фрейзи была там. Она стояла возле перил, разглядывая море и лунную дорожку, убегавшую прямо от причала. От причала, который больше никогда не сможет принимать корабли. Она была печальна и бледна, насколько я мог видеть ее в неверном лунном свете.

Говорить нам было не о чем. Словно та горсть монет, которую я передал священнику, чтобы ухаживать за тетушкой, разделила нас.

— Ты скоро уедешь? — Фрейзи комкала краешек зеленой шали. И я с удивлением увидел, что шаль не истрепана. Новая свежая, она еще даже пахла шерстью. Той самой, из которой вязала тетушка. И видимо закончила вязку.

— Мне придется. Но я буду писать тетушке, приезжать, как только смогу. Да и священник и доктор обещали присматривать за ней.

Она слушала меня, но взгляд и душа ее были далеко. Где-то там среди моря, где шел какой-нибудь парусник, с набитыми трюмами золотом.

— Ты же знаешь, кто мой отец? — невпопад спросила она, смутив меня.

Я не предполагал, что можно открывать тайну, которую мне велела сохранить тетушка. Но Фрейзи, не дождавшись от меня ответа, лишь сердито тряхнула головой.

— Знаешь! Маячник. Гарри Грант. А знаешь ли ты, что он нарочно не зажег маяк, чтобы корабль разбился у наших берегов и они с мамой смогли добыть побольше золота и уехать отсюда? Только он просчитался. Это был не почтовый клипер, а корабль, перевозивший каторжников. Отец говорил, что крики тонущих в кандалах карторжников каждую ночь звучали у него в ушах. Он продержался месяц. А потом выбрал лунную ночь и повесился. Прямо здесь в маяке. Но это не принесло ему облегчения.

Фрейзи сцепила руки и устремила взгляд своих горящих глаз прямо мне в душу.

— Когда я пришла к нему с крестом и требованием открыть мне клады, он отговаривал меня. Он плакал и стоял передо мной на коленях, просил не совершать эту ошибку. Но сердце мое было слишком твердым для этого. И ему пришлось открыть мне тайны здешних кладов. Только это не принесло мне облегчения. Золото и серебро жгло мне руки, драгоценные камни отвратительно пахли мертвечиной. Я могла построить себе дворец, но не могла там жить. Я могла убежать на край земли, но там не было ни единой души, которая могла согреть меня. Я мерзну Алекс. Я страшно мерзну все это время.

Сочувствие переполнило мое сердце к той самой маленькой Фрейзи, которая раньше сбегала с холма раскинув руки, и ковыряла носком ботинка песок, в надежде найти золотую монетку и я шагнул к ней, чтобы обнять и попытаться согреть. Но она шарахнулась от меня, как от прокаженного.

— Не смей! — Фрейзи отстранилась, вытянув руку в протестующем жесте. — Ты сам не понимаешь, на какую муку ты можешь обречь себя. Поплачь за маленькую Фрейзи как-нибудь в церкви и мне станет легче. Твои слезы согреют мне душу. А матушкина шаль согревает меня сейчас. Не торопи лошадь, Алекс, мама Рози уже умерла.

Я вздрогнул, отшатнулся и попытался броситься вниз, чтобы бежать то ли к доктору, то ли обратно в имение. Но голос Фрейзи остановил меня.

— Матушка знала, что вяжет мне шаль из остатков своей жизни. Она сама так хотела, чтобы хоть немного согреть меня и у нее получилось. Теперь я знаю, что мне делать. А с тобой Алекс, я просто хотела попрощаться. И хотела знать, что не исчезну бесследно. Это так страшно. Ты единственный, кто будешь знать историю маленькой Фрейзи. И может быть, когда-нибудь на склоне лет, седой и умудренный опытом, ты запишешь эту историю. Историю о девочке, которая мечтала о богатстве, а получила лишь пепел своих надежд. О женщине, которая не узнала материнской любви, пока не закуталась в шаль из ее жизни.

Я слишком долго брала и никогда ничего не отдавала. Моя мать умерла, пытаясь спасти мою душу. Мой отец... мой настоящий отец пытался дать мне богатство, а теперь его дух не может обрести покоя.

Пришла пора отдавать долги.

Лунная дорожка начинавшаяся от причала и уходящая за горизонт, вдруг протянулась до самого маяка. Фрейзи Хоран, хотя нет... Фрейзи Грант легко вскочила на перила и шагнула на нее. Горькая складка между ее бровей вдруг разгладилась и Фрейзи впервые робко улыбнулась и вдруг показалась мне совсем молодой. Той маленькой Фрейзи, которая стояла, задрав голову в маяке и спрашивала, не страшно ли мне.

— Знай, Алекс, теперь, если судно собьется с пути, если будет терпеть бедствие, я укажу ему дорогу между рифов и мелей. Напиши об этом. И пусть моряк не испугается, если в момент шторма и отчаяния, вдруг увидит перед форштевнем корабля девушку, бегущую по волнам. Пусть следует за ней и он будет спасен. — И Фрейзи раскинула руки и побежала по лунному лучу, как в детстве с холма.

Я вернулся в имение Дарби с доктором на рассвете. Но тому довелось только зафиксировать смерть тети Рози.

Похоронили мы ее через два дня рядом с Поррисом. Священник, я, доктор, чета Перри и Глори. Она, кстати, плакала больше всех, вытирая покрасневший нос большим черным платком. Я и подумать не мог, что за столь короткий срок она смогла так привязаться к тете Рози. Имение Дарби осиротело. Я собирал вещи, мне через пять дней следовало приступать к своим обязанностям на новой работе.

Поздней ночью, когда сундучок был уже собран, а окна имения заколочены, я вышел на крыльцо. Ночь была облачная, но не пасмурная. Возможно то была игра зрения, но вдруг я увидел, что в образовавшуюся от туч прореху пробился лунный луч, И куст на холме рядом с могилой тети Рози осветился лунным светом, в форме девушки в белом платье.

Уже перед отъездом на рассвете меня догнало письмо доверенного тети Рози. Все свое имущество, включая имение, тетя оставляла мне. Я отослал извозчика и долго стоял на берегу моря. Потом достал тщательно хранимую серебряную монетку на толстой шерстяной нитке, размахнувшись, бросил ее в море и двинулся на холм к имению. Мне предстояло много работы. Нужно было написать управляющему, что к сожалению, я не смогу приступить к работе этой осенью, привести имение Дарби в жилой вид и закупить много писчей бумаги. Мне тоже нужно было отдать свои долги.