Мама всегда выслушает

— Маам! Маам! Маааам!.. — голос Анечки звенел в тишине, будто капля по стеклу.

— Иду, иду уже, — отозвалась мать где-то из кухни, сдерживая раздражение.

Дверь, перекошенная и давно не смазанная, скрипнула, впуская слабый свет из коридора. На пороге стояла Анечка — годовалая девочка, босоногая, в тонкой ночнушке, мятой и перекрученной, будто она ворочалась в постели слишком долго. Рыжеватые волосы торчали в разные стороны, щеки пылали от сна или от чего-то большего.

В руках у неё дрожал пластмассовый горшок, перевёрнутый, едва удерживаемый маленькими пальцами. Из него стекала тёплая жидкость — по рукам, по краю ночнушки, по полу. След тянулся от спальни до самой двери ванной. Коричневато-жёлтое пятно на линолеуме было причудливо вытянуто и словно пульсировало.

Мать застыла, мгновение просто глядя.

— Анечка… ну как же так? — прошептала она и подошла ближе, бережно забирая из рук ребёнка злополучный горшок, едва не расплескав остатки содержимого на тапки. Девочка молчала. Смотрела снизу вверх, не мигая. Улыбалась. Как-то странно — не по-детски, будто уже знала, что будет дальше: вытереть, отругать, потом поцеловать — всё как всегда, по сценарию.

Не сказав ни слова, Анечка развернулась и, пошатываясь на пухлых ножках, направилась по мокрому следу в сторону ванной. Шлёпанье её босых ступней по лужам звучало глухо, словно удары по сырой ткани. Мать медленно пошла следом, чувствуя, как неприятно липнет линолеум к подошвам — и не могла отделаться от ощущения, будто ступает не по полу, а по чему-то чужому, разлившемуся в доме без спроса.

Ванная была совмещённой, маленькой и сырой — старая плитка трескалась по углам, из-под облезлой раковины тянуло железом и сыростью, а в швах между плитками густо чернела плесень. Анечка остановилась у порога, глянула куда-то вверх, будто в ожидании чего-то привычного. Мать тоже подняла глаза — и на секунду задержала взгляд на зеркале.

Оттуда на неё смотрела уставшая женщина с сорок раз прокрученной усталостью в глазах. Волосы — русые, заплетённые наспех в неровную косу, из которой выскальзывали пряди. Лицо чуть осунувшееся, под глазами синева, как след от ночного недосыпа. Тонкий домашний халат, поношенный, с выцветшими цветами, сидел неровно, как будто сама ткань привыкла к спешке. Руки — сухие, с покрасневшими пальцами, пахли моющим от так и не домытой посуды.

Она смотрела на себя без удивления, без интереса — просто как на часть пейзажа, как на то, что давно уже не меняется. И лишь рядом — её дочь. Мокрая, довольная, тёплая, с широко распахнутыми глазами. Как маленькое солнце, вывалявшееся в луже.

Дома Анечке становилось всё скучнее. Шершавые страницы книжек, яркие кубики и погремушки, которые раньше так радовали, теперь лежали в углу, забытые. Движения ей явно не хватало — гулять они выходили редко, да и то ненадолго. Потому самым любимым её занятием стало купание.

Вода звенела под пальцами, струилась по коже, пенилась и плескалась, а сама ванна превращалась в море, полное чудес. Там, среди пузырей и звуков капающей из крана воды, Анечка становилась русалкой, принцессой или просто кем-то, кому всё можно. Купание было для неё не рутиной, а настоящим событием — почти как праздник.

Но сегодня Светлана — её мама — торопилась. Свете нужно было идти на смену в «Троечку» — небольшой супермаркет на углу бывшей парикмахерской, но почти на другом конце города. Это был всего лишь её третий выход на работу, и несмотря на то, что должность значилась как «универсальный работник», в реальности она успевала и выкладывать товар, и сидеть на кассе, и подметать.

Трудно давалась ей эта работа. Не по силам — по духу. После того как забеременела и ушла из предыдущего магазина, где простояла почти полгода у мясного отдела, Света словно потухла. Тогда, до беременности, всё было просто: работа, дом, вечно курящий сосед, соседка в бигудях, любимый мужчина. А теперь… теперь всё перемешалось. Ребёнок, пустые вечера, непонятные разговоры с матерью, тишина, которую не спасал даже включённый телевизор.

Работать она не хотела. Или не могла. То ли из-за какого-то внутреннего надлома, то ли из-за разговоров с отцом Ани, который исчез, оставив в памяти Светы только глухие звонки, холод на кухне и ощущение, будто всё это было не с ней. Но дома сидеть стало невозможно. Мама — бабушка Галя — начала давить. Словами, взглядами, шорохами кастрюль, даже своим дыханием. Дом становился тесным, хоть и был крошечным с самого начала.

И вот теперь, запыхавшись и держа мокрую Анечку на руках, Света краем глаза поглядывала на дисплей фитнес-браслета. Времени оставалось впритык. Если маршрутка не подъедет прямо сейчас — она не успеет. Не просто опоздает, а вообще не доедет. Их маленький город был таким, где автобусы ходили редко, а маршрутки — как повезёт. Общественный транспорт словно жил своей жизнью, с настроением и характером.

— Ну что ты, малышка, — пробормотала Света, опуская дочь в ванну. — Надо же оставаться на месте и звать маму, а не тащить мне своё… сокровище.

Анечка засмеялась, шлёпая ладошками по воде, пытаясь поймать струйки и притянуть их к себе, будто воду можно было обнять. На щеках блестели капли, волосы прилипли ко лбу. Она была вся в этом процессе — в своей игре, в воде, в себе.

— Эх ты, Анна-Аня, — Света невольно улыбнулась. Она устала, но внутри потеплело. Всё-таки это её первая дочь. Пусть нежданная, пусть принесла с собой и тревогу, и бессонницу, и одиночество — но и любовь тоже. Настоящую, тяжёлую, глубокую. За эти полтора года многое изменилось, но одно оставалось прежним: Света боялась не справиться, боялась не дать дочке того, чего не хватало ей самой в детстве.

Баловала? Да, бывало. Скрывала от бабушки сладости, «чтобы не слышать опять, что из ребёнка ничего не выйдет». И игрушек было больше, чем нужно. И прощалось многое. Даже такие проказы, как сегодняшняя с горшком и коридором.

И вот снова — щелчок замка. Скрипнула входная дверь, и Света тут же напряглась. Голос, знакомый до дрожи:

— Ань! Я пришла, давай-давай, быстрее, а то опоздаешь! Эти маршрутки как назло, ни одной сидячей! Заплатила как за такси. Ну что, дочке можно — маме нельзя. Мама потерпит, как всегда, да?

Бабушка Галя уже входила в ванную, шмыгая носом и покачивая головой. Света тем временем торопливо вытирала Аню полотенцем, натягивала на неё пижаму, а сама, как во сне, собирала сумку — ключи, перчатки, маска, бумажник — всё вслепую, на автомате.

— Ну что у вас тут случилось? — строго спросила бабушка, оглядывая ванную.

— Горшок уронила по дороге. Опять.

Галина закатила глаза, вздохнула и резко наклонилась:

— Утопишь нас всех, Анчека. Ну как ты так, а?

Анечка тихонько заулыбалась и потянулась к бабушке ручками. Та, конечно, не удержалась — смягчилась, обняла внучку, поцеловала в макушку и заговорщицки зашептала:

— Ну что, шалунья моя? Опять мокрая? Тс-с, никому не скажем… С бабушкой справимся, да? Только наш с тобой секрет.

— Мам, я побежала! — крикнула Света из прихожей, уже натягивая куртку.

— Иди-иди, — отозвалась бабушка. — Мы тут сами справимся. Правда, булочка?

Анечка счастливо захихикала. Бабушка начала дуть на её животик, пуская пузыри, и ребёнок визжал от восторга, извиваясь и хлюпая ножками. А Света уже выскочила из квартиры, натянула капюшон и побежала к остановке. Главное — не опоздать. Она была ещё на испытательном сроке. Второго шанса могло не быть.

Сзади хлопнула дверь. Вечер затягивался тучами. Где-то вдалеке прорезался рёв мотора.

Света ускорилась.

***

Теперь уже как по старинке — хотя это был всего лишь её третий выход на работу — Света вошла через заднюю дверь, не привлекая внимания. Вход вел прямо в служебный коридор, где пахло пылью, коробками и чем-то кислым. Она быстро переоделась в форменную рубашку, нацепила бейдж и поспешила в зал, уверенным шагом направляясь к кассам.

— Стоять! — раздался над залом голос, от которого у новичков дрожали коленки. Главная по смене — Наталья Петровна Шигайло. Вся в теле, в силе, с пронзительным взглядом и голосом, похожим на карканье вороны, если бы ворона ещё и курила. Стояла у входа в отдел, смотрела на часы, а потом медленно подняла руку и указала пухлым пальцем в сторону Светы.

— Ты пришла вовремя, и это хорошо. Но касса сегодня не твоя. Будешь на раскладке — спроси у Даши, она покажет. Живо!

Света кивнула, опустила голову и поспешила короткими шагами в сторону склада. Не возражала, не спрашивала — здесь это было не принято. Здесь не спорили, особенно с Шигой. Здесь выполняли.

На своём временном рабочем месте она уже почти ориентировалась: знала, где какие стеллажи, как разгружаются поддоны, и даже начала различать, что куда выкладывать. Но всё равно — не касса. А она надеялась, что сегодня таки посадят туда, где можно сосредоточиться на сканере, товаре и чеке. Где всё — по порядку, по рельсам.

А на раскладке всё иначе: тут мешают, тут зовут, тут начальники таскают туда-сюда, и каждый второй лезет с вопросами — а где-то, а куда это, а кто разрешал? Рабочий день проходил в суматохе и обрывках мыслей, в дёргании и чужих приказах. Только успеешь привыкнуть — снова тебя отправляют куда-то, снова перекройка, снова чужой отдел и чужие полки.

Вот и сейчас Света шла на наклонный пандус, где уже подкатили паллету со свежим товаром для выкладки. Тележка с коробками громоздилась до самого верха, пахло картоном и пряным запахом свежей выпечки с соседнего отдела. Она ещё не успела толком разобраться, с чего начать, как вдруг услышала голос сбоку:

— Привет, новенькая, — раздалось с лёгкой насмешкой.

Света повернулась. На стеллаже, прямо в складском проходе, сидела Даша — одна из «старожилов». На первый взгляд она казалась почти хрупкой: тонкие руки, узкие плечи, сухощавое лицо. Но стоило встретиться с её прищуренным взглядом и уловить резкие, уверенные движения — и впечатление рассыпалось. В ней чувствовалась жёсткость, будто пружина, готовая распрямиться в любой момент. В одной руке у неё болталась пластиковая кружка с уже остывшим кофе.

— Не бойся, выкладка — это кайф. Тем более, если делать по уму — никто и не придерётся. — Она кивнула куда-то в сторону потолка. — Вон, камера сзади, но слепая зона. Тут можно и перекурить, если чё.

Она щёлкнула пеплом мимо урны и спрыгнула со стеллажа.

— Сейчас дам тебе первую «телку», — сказала она, имея в виду тележку, — На полу стоят сладости, всё по ротации, по срокам. Шаришь немного в этом?

Света кивнула неуверенно. Она не знала точно, что такое «ротация», но догадалась — видимо, что-то про сроки годности или порядок выкладки. Ей не нравилось, что никто не объясняет по-человечески — всё через полуслова, намёки, будто она должна всё уже уметь, едва переступив порог.

— Ну и отлично, — довольно усмехнулась Даша, глубоко затянулась и выпустила струю дыма прямо в вентиляционный отсос, где уже скопилось серое облачко.

Света ничего не ответила, просто склонилась к товару, начала перекладывать коробки в тележку. Хотелось скорее вникнуть, начать что-то делать руками — лишь бы меньше говорить.

— Муж есть? — вдруг резко спросила Даша.

Света вздрогнула. Вопрос прозвучал как-то неуместно и слишком личным, особенно в этой пыльной кладовке между ящиками с вафлями.

Хотелось ответить что-то острое, вроде «а тебе какая разница?», но вместо этого она пожала плечами.

— Ага, поняла, — усмехнулась Даша, — по виду нет, я такие сразу вижу. Тут у нас коллектив, знаешь ли, в основном тех, кто «пережил развод». Сестричество бывших.

Она криво усмехнулась, будто сказала шутку, но смеялась одна. В складском полумраке её смешок прозвучал сухо и неохотно, как кашель после затяжки. Сигаретный дым повис сизым облаком, растворяясь между коробок.

Где-то вдалеке завыла сигнализация — открыли боковую дверь для разгрузки. Даша вздрогнула, бросила окурок в щель между поддонами и быстро шагнула вперёд, задевая ногой паллету. Склад снова ожил: глухие удары по коробкам, писк тележек, щелчки сканеров.

— Ладно, понеслась, — сказала она уже другим тоном, будто переключилась. — Сейчас на полке наведём красоту, а там, глядишь, и до кассы дорастёшь. Если, конечно, Шига не сожрёт.

Даша махнула рукой и бодро зашагала в сторону торгового зала, даже не оглянувшись.

Света осталась на месте на пару секунд, глядя Даше вслед. Потом перевела взгляд на коробку с пряниками, вздохнула глубоко — и, навалившись всем телом, покатила тяжёлую тележку за ней. Колёса скрипнули, упираясь в плитку, и движение оказалось куда труднее, чем казалось на первый взгляд. Света шла, ссутулившись, с опущенными плечами, будто тащила не просто товар, а саму себя.Она двигалась без внутреннего сопротивления, как будто внутри всё давно решено. Хотелось ли ей этого? Нет. Всё здесь — чужое. Люди, запахи, стены, даже ритм звуков казался каким-то «не её». Но выбора не было. Денег — тем более. Всё ради Анечки. Всё ради той маленькой жизни, что теперь была важнее её собственной.

«Ничего», — сказала себе Света, толкая вперёд тележку. — «Нужно потерпеть. Работа есть работа.».

Она вспомнила дочку — босую на тёплом кафеле ванной, с мокрыми волосами, держащую в руках резиновую уточку. И на секунду, почти невольно, уголки её губ чуть дёрнулись вверх.

— Эй, я что, смешная? — резко оборвала её мысли Даша. Света вздрогнула, подняла глаза. Та стояла у конца стеллажа, держала тележку с товаром и смотрела строго, прищурившись.

Света не ответила, только отвела взгляд и сосредоточилась на полу.

— Ты только не думай, что я такая нежная и хрупкая на первый взгляд, — бросила Даша, не оборачиваясь, проталкивая тележку к полкам. — Худощавая, да, но по щам влепить могу так, что мало не покажется. У нас тут всё просто: кто сильней, тот и главный. Такая вот демократия.

Из глубины зала вдруг донёсся резкий, требовательный голос:

— Где раскладка?! — Шига, так ее тут называли. Узнать её было легко: говорила как выстрел, а тень от неё падала раньше самой фигуры.

Даша не моргнула.

— Уже! — крикнула она, а затем скривилась и, шутливо, но явно с подтекстом, бросила в сторону Светы:

— Живо, пока Шига не закипела. Лучше ей на глаза лишний раз не попадаться. Ты ж уже поняла, кто здесь кто.

Света кивнула и, стараясь не уронить коробку, последовала за Дашей. Там, между рядами с товаром и полками с акциями, царило напряжённое спокойствие. Где-то пищали сканеры, кто-то подкатывал тележку, кто-то шептался. Пространство казалось одновременно шумным и глухим, как если бы магазин дышал сам по себе.

— Вот, бери отсюда, — она указала на коробку в самом низу загруженной тележки — конфеты, печенье, зефир в пакетах. — Это третий ряд, ближе к кассам. Всё проверь по срокам, не дай бог…

Света провела пальцами по коробке, кивнула и вопросительно посмотрела на Дашу, будто уточняя — только отсюда или всё сразу? Та в ответ лишь ухмыльнулась и подтолкнула к ней тележку целиком. Внутри всё было свалено без разбора: коробки лежали набок, кое-что перевёрнуто вверх дном. Чтобы раскладывать, сначала пришлось бы всё перелопатить прямо в самой тележке.

— Ну, бывает, — хмыкнула Даша. — Немного поднатужишься и достанешь… Ничего, нарастишь мускул. Если выживешь. Ладно, иди, я за тобой присмотрю.

К счастью, как выразилась Даша, «Шига» — Наталья Петровна Шигайло — в зале так и не появилась. По слухам, она ушла в кабинет, и это не могло не радовать. Света оставила тележку на месте и двинулась по проходам в поисках нужного ряда. Сориентировалась быстро, вернулась обратно и уже уверенно покатила нагруженную тележку к полкам.

Решила начать с прикассовой зоны — так проще и логичнее. Да и народу возле касс сейчас было немного: все, как обычно, толпились у акционного отдела с пивом, а у сладкого царила тишина.

Света достала первую упаковку и принялась аккуратно перекладывать товар. В тележке царил полный беспорядок: печенье, вафли, зефир — всё свалено в кучу, коробки набок, пакеты кое-где надорваны. Чтобы добраться до верхних полок, приходилось вставать на цыпочки, вытягивая руки и стараясь не зацепить соседние ряды. Поначалу работа шла терпимо, но довольно скоро хаос в тележке стал мешать — каждую вещь приходилось выкапывать из-под другой, и процесс затягивался.

— Вот же… — пробормотала она себе под нос, глядя на выкладку.
Вся полка оказалась забита до отказа. А Даша ещё и велела: «начинай снизу и вперёд по ходу ряда». Получалось, что ради «правильной выкладки» Свете предстояло сперва достать всё снизу, рассортировать по срокам, а потом уложить обратно. Товар разномастный, маркировки толком нет, просрочка наверняка сверху.

Нет, делать это по правилам ей вовсе не хотелось.

Сжав зубы, Света упёрлась руками в тележку и прокатила её дальше, до самого конца ряда. Там полки оказались посвободнее, и работать было легче. Она остановилась, поправила тележку и стала выкладывать товар. Медленно, аккуратно, без спешки: коробка за коробкой, всё на своём месте, всё в пределах зоны, всё с проверкой сроков. Но не так, как диктовала Даша — а по-своему.

Света перекладывала коробки на полку, шепча едва слышно, будто разговаривая сама с собой:

— Ну и ладно… если у них тут принято новеньких через саботаж и стёб принимать — пусть идут лесом… — она подалась вперёд, вытаскивая следующую пачку. — А если Шига вздумает претензии иметь… я ей тележку покажу… — коробка заняла своё место, она отряхнула руки. — А Даше… скажу куда попроще. Так, чтобы сразу поняла.

Она выдохнула, немного успокоилась и уже спокойнее стала разбирать сроки. Те, что с меньшим сроком — ближе к краю, посвежее — в глубину. Вот она, та самая «ротация», про которую все говорили. Даже странно — ничего сложного, просто надо думать.

Из размышлений её вырвали тихий голос. Где-то за стеллажом в соседнем ряду — будто кто-то разговаривал отрывками, тихо, словно по телефону. Но с нотками театральности, наигранности.

Света подняла голову. Она как раз заканчивала первый пролет, и тележка уже была почти пуста.

— Я беру, беру, — донёсся женский голос сбоку. — А что, если… ладно, не нужны, ну и пусть. А ты будешь? Нет, ну почему?

Света обернулась. Из соседнего ряда к ней приближалась женщина лет сорока. Светлые волосы, явно покрашенные, но уже отросли корни. Лицо круглое, в старомодных очках с толстыми линзами в золотистой оправе. На ней была длинная юбка и невнятная кофта, слегка растянутая. На плече — потёртая дерматиновая сумка, таких уже лет двадцать не делают. Свете вдруг вспомнилась молодость её мамы, будто кто-то вытащил персонажа из прошлого и поставил среди сладостей комментировать конфеты вслух.

Женщина брала упаковки, рассматривала, бормотала себе под нос, словно вела внутренний спор с невидимым собеседником. И была в этом что-то странное, неуловимо чужое — как будто она не совсем отсюда. Или из другой реальности.

Сначала Свете показалось, что женщина просто разговаривает по телефону — ну, мало ли, гарнитура, блютуз. Сейчас все ходят с этими невидимыми наушниками. Но приглядевшись внимательнее, она заметила: в руках — ничего, ушей — пустые, никаких проводов, затычек или микрофона. Похоже, говорила сама с собой. Смотрела на упаковки, хватала их, трясла, что-то бормотала, потом вдруг громко восклицала — всё это без логики и адресата.

— Городская сумасшедшая, — подумала Света и торопливо вернулась к своим делам. Сейчас ей было точно не до чужих странностей. Голова и так гудела — от недосыпа, от слабого кофе, от мыслей. Всё внутри гудело, словно затянутая проволокой глотка. Даже не от конкретной усталости — от плотности всего, что происходит вокруг.

Раньше, подумала она, таких людей почти не было видно. Лечили, изолировали, или хотя бы прятали от глаз. Сейчас — всё. Такие вот «блуждающие умы» стали частью ландшафта. И никто даже не удивляется. Не обращает внимания. Как будто так и надо.

— Ты посмотри! Этикетки подменили! — неожиданно выкрикнула женщина так громко, что Света вздрогнула и едва не выронила пачку пряников. В её голосе слышалось не просто раздражение — там звенела обида. Нет, даже не обида — растерянность, граничащая с отчаянием. Как у ребёнка, который понял, что его обманули, но не знает, как это объяснить.

Она повернула голову. Женщина рылась в упаковках, щурилась, поправляла очки, старательно разглядывая каждую. Рядом маячил Иваныч — охранник, один из самых старых работников магазина и по возрасту, и по стажу. Он тяжело переступал с ноги на ногу, ковыряясь в ценниках, будто намеренно делал вид, что ничего не слышит.

Николай Иваныч — бывший военный пенсионер, лет под шестьдесят. Спокойный, размеренный, без резких движений, говорил редко, но по делу. Именно он и объяснил Свете, где найти ключи от подсобки, как правильно настраивать сканер и где прячется кнопка отключения сигналки на складе. Он ей никогда не лез в душу, но подсказал многое за то короткое время то они были знакомы. Так что к нему она относилась по-доброму.

Она надеялась, что Иваныч сейчас всё разрулит, но он только кивнул в сторону женщины, не вступая в диалог. Просто слушал, не перебивая. Было в этом что-то странно-тревожное — как будто и он понимал: спорить с ней бесполезно.

А Свете оставалось доделать своё. Осталось всего две пачки на тележке. Она решила не отвлекаться. Лучше выложить всё, закончить выкладку и исчезнуть отсюда хоть на пару минут — в подсобку, в туалет, куда-нибудь.

— Ага! — вдруг раздалось совсем рядом, так что Света вздрогнула.

Она только собиралась достать из тележки последнюю коробку конфет, чтобы выложить на полку, но не успела — странная женщина потянулась внутрь, прямо к товару.

— Вот она, я её нашла! — заявила женщина с воодушевлением. — С шариками! Скоро разберут!

— Постойте, — тихо, но твёрдо сказала Света, перехватывая её за запястье. — Это ещё не выставленный товар, он подлежит выкладке и проверке. Его нельзя брать с тележки.

Женщина словно не услышала. Она продолжала тянуться к упаковке, но тут вдруг замерла, заметив руку Светы, упёртую в край ящика. Несколько секунд они смотрели друг на друга: Света — растерянно, женщина — будто бы с нарастающим ужасом, который тут же перерос в ярость.

— Убери! — прошипела она, — убери руку, я сказала!

Света отпрянула, как от ожога. В груди всё сжалось, будто ей влепили пощёчину. Воздух между ними загустел.

— Николай Иваныч! — выкрикнула она, посмотрев за псину безумной женщине. — Николай Иваныч! — повторила Света, громче.

Иваныч словно ждал этого. Он неспешно подошёл, глядя на происходящее с настороженным спокойствием.

— Так, что тут у нас? — спросил он нейтральным тоном.

Женщина в этот момент вытащила из тележки пачку конфет и, прижимая её к груди, сделала шаг в сторону, будто собиралась уйти.

— Она берёт неразложенный товар, — пояснила Света, но не успела договорить, Иваныч уже мягко, но уверенно перехватил женщину за плечо.

Она вздрогнула, дёрнулась, будто наткнулась на невидимую стену. Он не грубил, но в его движениях было что-то военное — чёткое, спокойное, дисциплинированное.

— Давайте так, — сказал он ровно. — Сейчас мы всё проверим. Если всё в порядке, я лично отведу вас на кассу. Хорошо?

— Убери руки! — женщина едва не выкрикнула, её голос дрожал, но не от страха, а от внутреннего надрыва. — Убери, я сказала! Я всё вижу! Я всё знаю!

— Не стоит так грубо, — ответил Иваныч, слегка отступив. Он продолжал говорить спокойно, будто пытался утихомирить не ребёнка даже, а раненого зверя. — Мы просто хотим убедиться, что всё в порядке.

— Сейчас я маме позвоню! — выкрикнула женщина, будто это был главный аргумент в её мире. Лицо её исказилось, как у человека, стоящего на грани срыва.

Света, наблюдая за сценой, сделала шаг назад. Всё выглядело слишком напряжённо, слишком хрупко, как стеклянная фигурка, которой не стоит дышать в затылок.

— Пожалуйста, вы можете звонить кому угодно, — осторожно вмешалась она, — только положите пачку обратно в тележку и покажите, что у вас в сумке. Это обычная проверка.

— Убери! Я уже звоню! — выкрикнула женщина, и отпустила пачку. Та упала на пол, а женщина, прижав сумку к себе и развернулась пытаясь уйти.

Иваныч аккуратно, но уверенно подтолкнул женщину на шаг вперёд и встал так, чтобы заслонить Свету собой. Теперь она видела только его широкую спину и дрожащие руки женщины, которые он мягко, почти по-отечески, заключил в свои. Затем Иваныч осторожно потянул за сумку, выдернул её из ослабевших объятий и стал неторопливо вытаскивать содержимое, перекладывая вещи обратно в тележку. Делал он это бережно, словно раскладывал по местам чужие рассыпавшиеся мысли.

Из сумки один за другим показались конфеты, шоколадные батончики, жвачка, банка консервированной фасоли, небольшая пачка туалетной бумаги, тонкая палка копчёной колбасы и даже влажные салфетки. Всё — с полок магазина. Самый обычный, будничный товар. Обычный и краденный.

— Это всё, что вы хотели приобрести? — спокойно спросил Иваныч.

Женщина отступила на шаг, сжала в руке телефон, будто это был последний шанс на спасение, и закричала:

— Я звоню маме! Вам всем конец!

Света вздрогнула от силы её голоса. Женщина нажала кнопку вызова, и почти сразу, будто кто-то на том конце ждал, начала говорить — быстро, сбивчиво, всхлипывая.

— Мама… мама, они… они забрали всё… Нет, не говори так! — её голос дрогнул, — ты же обещала…, а что теперь… Он трогал меня, мама! Этот старый, он… он…

Иваныч перевёл взгляд на Свету, потом снова на женщину. В глазах его было то ли изумление, то ли усталость. Он медленно достал рацию, надел очки и начал что-то искать.

— Я вызываю наряд, — спокойно прокомментировал он и отошёл чуть в сторону, не спуская с неё глаз.

— Они говорят, что я украла, — продолжала женщина, пятясь к выходу из отдела, ближе к кассам. — Но я не крала! Всё лежало — как ты и просила, мама! Ты говорила, они получат своё, помнишь?! Ты обещала…

Света стояла как вкопанная. В горле пересохло. Она не знала, как реагировать — вмешиваться? уйти? Её взгляд невольно скользнул по тележке, по полу, по женщинам у касс, которые уже начали оборачиваться.

Что-то было в этой истерике болезненно знакомое, почти липкое. Нечто из глубин детства, что-то, о чём Света давно не вспоминала. И теперь, наблюдая за чужим надломом, вдруг поняла: в этой женщине пугающе отразилось что-то её. Что-то, что она сама когда-то чувствовала, когда её собственная мать однажды оставила её одну, и она бродила по двору, глотая слёзы и не зная, куда идти.

— Наряд будет через пару минут, повезло, что были недалеко, — сказал Иваныч.

Света посмотрела на него непонимающе, словно он заговорил на чужом языке. Только спустя миг до неё начали доходить его слова. Она моргнула, тяжело сглотнула и снова перевела взгляд на женщину. Та заметно дрожала, пыталась что-то сказать, но губы её лишь беззвучно шевелились. Глаза блестели, на них наворачивались слёзы, которые никак не могли прорваться наружу. Женщина всхлипывала отрывисто, будто слушала чей-то строгий приговор, и делала крошечные, неуверенные шаги в сторону кассы, словно её туда тянула невидимая сила.

Иваныч оставался на месте, не делая ни шага, и только внимательнее следил за каждым её движением. Казалось, он понимал — бежать уже некуда, сопротивляться бесполезно. Света же просто смотрела на всё это, и в груди у неё сжимался тугой, колючий комок. Всё происходящее словно обрушивалось не на женщину, а прямо на неё саму.

— Нет! Ты обещала! — женщина взвизгнула, стиснув в руках телефон так сильно, что тот едва не выскользнул из пальцев. Её глаза налились слезами, лицо перекосилось от смеси отчаяния и ярости. — Ты обещала! — повторила она, и голос сорвался на хрип. Резко дёрнув рукой, она указала трубкой на Свету. По спине той пробежал холодок: во взгляде женщины плескались боль и ненависть, такие яркие, что Света невольно поёжилась и отступила на шаг.

— Это всё ты, сраная шлюха! Ты! — выкрикнула женщина, ткнув в неё дрожащим пальцем. А затем, будто что-то в ней сломалось, она рванула рукой и с силой метнула телефон прямо в голову Свете.

Лишь каким-то чудом Свете удалось вовремя увернуться — он пролетел в сантиметре от её виска и с грохотом врезался в стойку с товарами за её спиной. Полиэтиленовая упаковка треснула, и телефон, разодрав её, застрял внутри, будто намертво вбитый. С верхних полок посыпались яркие фантики и коробки, осыпав пол блестящим мусором.

— Шлюха! Шлюха! Шлюха! — надрывалась женщина, почти срывая голос, её истерика становилась всё яростнее и страшнее. Иванович лишь покачал головой, привычно опуская взгляд, а Света застыла, словно вросла в пол.

Отчего весь этот поток злобы обрушивался именно на неё? Почему именно она стала мишенью?

— Они любят таких, как ты! — продолжала кричать женщина, захлёбываясь слюной и слезами. — Им нравятся твои губы, твоя кожа, твои сиськи, а на меня они даже не смотрят! Они мной пользуются! Пользуются! — она почти захрипела от напряжения.

— Ты сгоришь в аду! Мама знает! Мама всегда выслушает!

Холодный пот скатился по виску Светы. Слова женщины впивались в неё, как ледяное лезвие, режущее без ножа. В них было что-то тягучее, болезненное, и хотя Света понимала, что это бред сумасшедшей, интонации тянули за собой обратное. В её голосе слышалось не безумие, а какая-то липкая, жуткая правда, от которой хотелось зажать уши и отвернуться.

— Они тебя достанут! — выкрикивала женщина, лицо её корчилось в судорогах. — Они насадят тебя на свои жалящие орудия, и ты испытаешь всю боль, когда они начнут рвать тебя изнутри…

— Хватит! — наконец рявкнул Иваныч. Его голос ударил, как выстрел. Женщина дёрнулась, будто получила пощёчину, и на миг замолчала. Глаза её расширились, и в них впервые мелькнула настоящая паника — словно она только что осознала, что перешла черту.

Она осела, обмякла, и вдруг разрыдалась по-настоящему, уткнувшись лицом в ладони, дрожащие и покрытые пятнами. Слёзы текли сквозь пальцы, вырывались рыдания, уже не похожие на обвинения — это был крик сломанного, беспомощного человека.

— Ну вот, блин… — пробормотал Иваныч, почесав подбородок и отведя взгляд. — Долго они там ещё?

И словно в подтверждение его слов, через гул зала, пробиваясь сквозь уже изрядно набежавших зевак, в проход вошли двое полицейских.

— Иваныч, приветствую, — начал один из полицейских, но охранник лишь бросил выразительный взгляд в сторону женщины. Тот сразу уловил намёк, осёкся и перевёл глаза на рыдающую, почти осевшую на пол женщину.

— Уже пятый супермаркет, — хмуро бросил он, глядя на неё. — Не надоело?

Но женщина и не думала отвечать. Она лишь что-то бормотала, а затем вдруг обмякла и сползла на пол окончательно, завывая тонко и жалобно, словно сирена, у которой кончились батарейки.

— Ладно, забираем, — устало выдохнул второй, нагнулся, подхватил её под локти. Стараясь не поднимать лишнего шума, они вдвоём подняли женщину, зафиксировали её руки и аккуратно повели в сторону выхода.

— Но имей в виду, — бросил первый через плечо Иванычу. — Она может снова объявиться. Мы тут ничего сделать не можем — сам понимаешь, закона нет, прав у нас почти никаких.

Иваныч только пожал плечами, будто и не удивился.

— Будем на чеку. Спасибо, Петя.

Полицейский махнул рукой на прощание и растворился в толпе вместе с напарником и их странной задержанной.

Постепенно всё стихло: крики ушли, всхлипы и плач растворились в гуле зала.
Иваныч поднял с пола рассыпанную коробку конфет, аккуратно уложил её в тележку, поправил криво вставшую упаковку и только тогда повернулся к Свете. В его взгляде читалась усталость, тихая доброта и какая-то виноватость, словно за чужую беду отвечал именно он.

— Не серчай на неё, — сказал он негромко. — Это местная. Смерть матери так и не пережила, вот и бродит по супермаркетам. Внимание привлекает, а сделать с этим толком никто ничего не может. Больничку нашу прикрыли, районная не шевелится… Так что ещё не раз увидишь — и её, и таких, как она.

Света смотрела на Иваныча отрешённым взглядом. Его слова вроде бы успокаивали, но не приносили уверенности. Внутри всё оставалось тяжёлым, вязким. Она никак не могла переварить услышанное, принять всё только что случившееся.

— Ну всё, соберись, — Иваныч осторожно положил ладонь ей на плечо, слегка сжал, будто подбадривая. — Если что, я попрошу, чтобы тебе дали отгул. Хочешь?

Эти слова будто выдернули её обратно в реальность. Света моргнула, с трудом выдавила из себя кивок и ладонью смахнула с лица остатки напряжения.

— Вот и хорошо, — Иваныч едва заметно улыбнулся. — Тебе помочь с раскладкой?

— Нет, — наконец произнесла Света, и голос её прозвучал глухо, но твёрдо. — Я сама… спасибо.

Он улыбнулся в ответ, сделал пару шагов назад, развернулся и пошёл в сторону касс — разгонять зевак или просто выполнять свои прямые обязанности.

Света осталась на месте. Она провела ладонями по лицу, стараясь прийти в себя, и перевела взгляд на тележку. Товар лежал как попало, перемешавшись, и теперь предстояло всё перекладывать заново. Сначала сладости, потом остальное — механическая работа, которая должна была отвлечь её от происходящего.

В этот момент раздалось хриплое:

— Кррхх… —

Будто кто-то рядом сорвал ногтем по стеклу. За спиной треснуло, и Света резко обернулась.

На полке между пачками конфет лежал телефон. Тот самый, который уронила сумасшедшая, когда кричала на неё. Экран мигал, звонок ещё шёл.

Света осторожно подошла ближе и протянула руку. Холод пробежал по коже, когда она коснулась пластикового корпуса — старого, кнопочного телефона, таких уже почти не осталось. Кто вообще ими пользуется в наше время?

— Кррхх… аааа… — протянул динамик, и сипение переросло в вой. — Лёд… лёд, это… — донеслось глухо.

А затем из трубки раздался голос, хриплый и надорванный:

— Шлюха! Ты сгоришь в аду! Я знаю, что ты сделала с моей дочкой! Ты будешь насажена…

Света вздрогнула, бросила телефон и инстинктивно отшатнулась. Сделала пару шагов назад, наткнулась на стеллаж и едва не упала, но удержалась. Товар посыпался с полки, обрушился на пол и рассыпался по плитке.

Из трубки всё ещё лился старческий, надорванный голос. Но спустя несколько мгновений он стих. Экран замигал, словно внутри что-то сломалось. Раздалось низкое жужжание, а потом — резкий щелчок. Дисплей погас, и из корпуса вырвался тонкий дымок.

И она впервые за всё время поймала себя на том, что хочет убежать отсюда — как можно дальше.

Света не стала больше подбирать этот проклятый телефон. Сердце колотилось, дыхание сбивалось, руки дрожали. Она сорвалась с места и почти бегом выскочила из супермаркета. Толпа у касс расступилась нехотя, кто-то бросал взгляды, кто-то что-то шептал, но ей было всё равно. Она только хотела уйти отсюда, вырваться, добраться до дома.

На улице вечерний воздух обжёг лёгкие холодом, но это чувство оказалось спасительным. Света поймала маршрутку, почти не помня, как дошла до остановки, и всю дорогу сжимала в руках сумку, будто это единственное, что удерживает её от полного распада. В голове всё ещё звучали крики сумасшедшей и тот мерзкий хрипящий голос из телефона.

Когда она наконец вошла в родную квартиру, стало легче. Тепло, привычные стены, запах маминой еды.

Она встретила её усталым, но заботливым взглядом, Анечка, босоногая, в тонкой пижамке, тут же бросилась к ней и вцепилась руками в её колени. Света опустилась на пол, прижала дочь к себе и впервые за весь день позволила себе расплакаться. Здесь, дома, всё должно было быть в безопасности. Всё страшное — позади.

Она уже начала успокаиваться, когда вдруг зазвонил домашний телефон. Старый, пыльный аппарат, стоявший на тумбочке в коридоре, тот самый, которым не пользовались лет десять.

Света застыла. Звонок резал тишину, надрывный и назойливый, будто нарочно издеваясь. Мама, поражённая состоянием дочери, выглядела ещё более растерянной. Анечка крепко прижалась к ней, сжалась в её руках, а по спине Светы пробежал холодный пот.

Она медленно поднялась, подошла к аппарату и, не задумываясь, сняла трубку.

— Алло? — выдохнула она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

В динамике раздалось сиплое шипение, а потом голос: старческий, хриплый, но узнаваемый до дрожи:

— Я знаю, где ты… шлюха…

Света выронила трубку, и она с сухим ударом повисла на проводе, качаясь, будто маятник.