Марена

Казалось, зима не закончится никогда. Май уже перевалил за середину, но серые мятые небеса изо дня в день щедро сыпали на землю опостылевший снег. От мороза с деревьев осыпалась кора, да так, что треск был слышен за несколько вёрст. Стёрлись цвета, вымерзли запахи, хмурые студёные дни мало чем отличались от ночей. "Марена ярится", - шептали старики.

В селе хоронили покойника, уже второго на этой неделе. Затянувшиеся холода несли голод и болезнь, а за ними неспешно ковыляла смерть.

Лис развернулся и зашагал прочь от толпы, собравшейся у погоста, с раздражением ловя взгляды, бросаемые на него исподтишка. В них читались и надежда, и укор, и неприкрытая злость, будто он виноват, что весна не спешит.

* * *

При рождении названный Елисеем, Лис получил своё прозвище ещё в детстве, за длинный пушистый хвост светлых волос, совсем как у северных лисиц. Отец не позволял обрезать, говорил, что сила в них ведовская, от предков передающаяся - от отца к сыну, от матери к дочери. У самого седая коса ниже колен опускалась. Мать Лиса умерла родами. Отец же был ведуном и знахарем, законы богов и природы хранил, недуги человеческие и животные излечивал, ходили слухи, что мог и в грядущее заглянуть. Когда Лис подрос, стал и его понемногу к делу приучать: то книжку какую чудную подсунет, про духов да богов, то про травки лечебные между делом расскажет, но юному Лису это всё было неинтересно, ему бы на речку с соседскими сорванцами, бултыхаться да мальков ловить, а ещё лучше всей ватагой в лес, набегаться, напрыгаться, налопаться малиной и земляникой до рези в животах. Без старших ходить в лес настрого запрещалось - да кто ж слушается запретов, когда тебе семь лет от роду?

Отец и отстал - ведовству насильно не научишь.

А когда Лису пошёл восемнадцатый год, он и вовсе покинул родное село, отправился искать долю в ближайший городишко. Подался учеником к местному охотнику, снял комнатушку, подкопил денег, понемногу овладел ратным делом. Иногда подвязывался добровольцем в городскую дружину, облавой на волка сходить, на нежить болотную, если совсем уж наглела, или соседское княжество уму-разуму поучить, а то так и норовит лишний кус земли ухватить. Вырос, раздался в плечах, заматерел. Закрутила жизнь вольная так, что о доме почти не вспоминал, лишь изредка с оказией передавал отцу весточку да деньжат, благо водились. Десять годов пролетело - и не заметил.

А в октябре пришло письмо от сельского старосты: сгинул отец, то ли помер, то ли ещё что - не понять. Лис спешно собрал вещи и с первым обозом отправился домой. Наперво расспросил старосту, да яснее дело не стало. Видели отца последний раз на опушке леса, видать, за травками пошёл, а после как корова языком слизнула: ни тела, ни следов. Может, волк утащил, а может с лешим чего не поделили, кто ж его знает. Прошёлся по соседям - все только руками разводят, никто ничего не видел и не слышал.

* * *

Решив в город пока не возвращаться, Лис поселился в родительской избе. Вошёл - и словно в прошлое вернулся. Знакомое крыльцо, в сенях всё та же щербатая кадушка. Лис ладонью сломал хрупкий ледок и хлебнул воды со вкусом позабытого детства. Печка на четверть комнаты, на ней Лис спал ещё мальчишкой, терпкий запах трав. Будто и не было прошедших лет. На потемневшем от времени дубовом столе лежал отцовский костяной амулет, который тот никогда не снимал. Странно. Лис взял тёплую костяшку и сжал в ладони. В детстве он часто рассматривал амулет, сидя у отца на коленях: диковинный символ на нём закручивался спиралью, а если долго всматриваться, в глубине резьбы пробегали голубые искры. Лис знал, что это - знак ведуна, но какую силу он хранит и что значит символ, отец не рассказывал. Положив амулет к отцовским вещам, Лис принялся обживаться.

День шёл за днём, приближалась зима. Лис промышлял охотой, заодно обшаривал лес в поисках следов отца, да всё напрасно. А в один прекрасный день заявилась к нему тётка Матрёна, дородная баба с трубным голосом. Принесла горшок сметаны, сунула Лису в руки и заявила:

- Корова у меня не доится, вылечи, ведун.

Лис даже растерялся. С чего бы это он ведун?

- Ну как же, - пробасила Матрёна. - Сын ведуна, в избе ведуньей живёшь, значит, и сам ведун. Вон, коса какая длинная, уж я-то ваши приметы знаю!

Лис и так, и эдак отнекивался, богов в свидетели призывал, упёрлась тётка - лечи корову, и всё тут. Плюнул да вспомнил, что отец часто на щедрые удои обряды проводил, ничего сложного: травки правильные зажечь, вокруг болезной скотины разложить, слова нужные пошептать. Покопался в отцовских записках, память освежил да навестил бурёнку. Знал, что пустое это, нет Велесу дела до тёткиной коровы, чтоб молока её лишать, сама, небось, нажевалась травы горькой и загрустила. Отец говорил, что обряды больше людям нужны, люди верить хотят, что в малейшей беде могут к богам обратиться и помощи попросить, им так легче живётся.

А корова-то возьми и оклемайся, чтоб ей пусто было. Матрёна вмиг по всей деревне разнесла, какой новый ведун у них молодой да сильный, и потянулись к Лису просители вереницей: хворь травками вылечить, от злых духов заговорить, удачных родов у Лады попросить. Он уж и отказывать перестал. Заодно и об отце невзначай выспрашивал, может, видел кто что-нибудь, но так ничего и не узнал. Денег не брал, но часто находил на пороге то крынку молока, то пяток яиц.

* * *

Вот и сейчас на скамье у дома лежало подношение, бережно завёрнутое в тряпицу - каравай хлеба, целое богатство по нынешним голодным временам. Плата за дело, за которое Лис и не знал, как браться, уже не детские игрушки с травками и песенками.

Да и должен ли? В ведуны его записали против воли, захочет - завтра же уедет, на восточной границе вон новая война вызревает, без дела не останется. А зима и без него закончится, не сегодня, так завтра, не завтра, так через год, не будет же Марена вечно мир морозить…

Взгляд упал на свёрток, лежащий на столе. Село уже давно доело все хлебные запасы, и муки для каравая намололи, видать, из зерна, отложенного на посев, неприкосновенного.

Лис вздохнул и полез в клеть, где хранились вещи отца.

Несколько ночей просидел он при свете тусклой лучины над отцовскими записками и книгами, искал мудрости и совета. В некоторых из них с улыбкой находил сказки и былины, которые слушал в детстве, а другие пролистывал с опаской - хранились в них опасные знания, тайные пути и молитвы, не предназначенные случайному взгляду. Только сейчас Лис понял, насколько непрост был отец и с какими силами дело имел. Книги не дали прямых ответов, лишь намёками и туманными подсказками наметили путь.

Наутро, в Троянов день, Лис отправился в дорогу. Перед выходом нашёл амулет отца, надел его и спрятал под рубахой.

На околице его поджидала старая Ольга, со двора Велимировичей. Говорили, что ей сотня лет, а выглядела на все двести, маленькая, сухонькая, как только душа держится? Но пребывала в ясном уме, видела и знала многое, со всего села к ней за советом ходили. Дождавшись, пока Лис подойдет поближе, старуха молча протянула ему свёрток. В нём оказалась алая шёлковая лента, длинная, ценой, наверное, в целое состояние, и резной костяной гребень. Лис с недоумением посмотрел на дарительницу.

- Пригодится, - на удивление чистым и твёрдым голосом сказала Ольга и поковыляла к дому. Обернувшись, бросила:

- Марьке передай, что не жду её, дела ещё тут есть.

Лис задумчиво проводил её взглядом, сложил подарки в сумку и направился к опушке.

* * *

Лес встретил его неприветливо. Тропа испуганным зайцем петляла между деревьями, то теряясь, то вновь прыгая под ноги, а как перевалило за полдень, совсем пропала. Холодное зимнее светило с трудом продиралось сквозь заснеженные кроны, тусклыми пятнами расплёскиваясь по снегу, чуть разгоняя полумрак и совсем не грея. Лис порядком замёрз: мороз заползал в рукава и колючей волной растекался по всему телу. Шёл на запад, оставляя солнце за спиной. Лес становился всё мрачнее, сердито шумел, дёргал незваного гостя за волосы скрюченными черными ветками, швырял в лицо колкой ледяной крупой. Идти было тяжело, ноги проваливались в снег и цепляли невидимые корни, от ветра слезились глаза, толстые стволы росли всё гуще и плотнее. Когда Лису уже казалось, что вот-вот деревья сомкнутся сплошной стеной, расплющат, раздавят, впитают корнями - чаща вдруг затихла и расступилась.

Перед ведуном серебристой лентой развернулась река, величественно и бесшумно катящая свои волны, ни всплеска, ни шелеста, ни малейшей морщинки на стальном полотне воды. Дальний берег терялся в белой дымке, и оставалось лишь гадать, насколько он далеко. Что ж, значит, не врут отцовские книги, Хозяйка Зимы ждёт его на том берегу.

Лис зашагал вдоль реки, нужно было найти переправу. На берегу снега почти не было, под ногами хрустели прошлогодние шишки, то и дело попадались странные, белые, как кость, круглые камни, до блеска вылизанные призрачной водой. Вязкой медовой каплей тянулось время, верхушки сосен окрасились закатным огнём, но ничего, похожего на брод, так и не встретилось.

- Как перебраться-то через тебя? - задумчиво спросил Лис у реки. - Не вплавь же...

- Зачем вплавь-то? По мосту сподручнее будет, - ответил ему звонкий мальчишеский голос.

Лис обернулся. За спиной, в нескольких шагах от него, у самой воды, стоял юнец лет семнадцати-восемнадцати, закутанный в тёмно-зелёный плащ. Насмешливое лицо, угольно чёрные волосы топорщатся из-под капюшона, рот скалится широкой ухмылкой, лишь странные золотистые глаза смотрят серьёзно и пытливо.

А за мальчишкой виднелся мост. Лис мог поклясться, что ещё несколько мгновений назад на этом месте было пусто, а теперь невесомая ажурная дуга перекинута через реку. Мост будто вырастал из берега тугими и гибкими прутьями лозы, сплетался сложным узором, взлетал и парил в воздухе над самой водой, безо всяких опор. Вдоль моста тянулись тонкие витые перила, кое-где украшенные гроздьями ярко-алых ягод.

Лис снова обратил взгляд на мальчишку, но тот уже исчез. Вместо него на ведуна тяжёлым взглядом золотистых глаз смотрел мужчина чуть старше него самого. Нахмуренный лоб, редкие нити седины на висках, пара мелких шрамов. Он стоял, широко расставив ноги, недвусмысленно перекрывая путь к мосту, под зеленью плаща угадывались ножны меча.

- За переправу только уплатить придётся, - голос был глубок и звучен, как раскат грома.

Ведун нахмурился. Духи вели понятную только им игру, оставалось лишь принять её правила, какими бы они ни были.

- Какова же цена?

- Цена для каждого своя, ведун. Но с тебя много не возьму, сам утомился морозить старые косточки, - теперь к Лису обращался древний старик, лицо тёмное и морщинистое, как печёное яблоко, лишь знакомые глаза золотом смотрят в самую душу. - Сапоги у тебя славные, вот их и попрошу.

Сапоги? Они у Лиса и правда были хороши, лёгкие и тёплые, но не такого откупа он ожидал. Как же он дальше без сапог?

- Коли жалеешь сапоги - есть и другой путь, - будто прочитал его мысли воин. Меч в его руке, освобождённый от ножен, покрывал чешуйчатый узор, отливающий болотной зеленью, а на конце виднелась странная зазубрина. Такой застрянет в рёбрах - пиши пропало.

- Я бы на твоём месте выбрал расстаться с сапогами.

Что ж, негоже брезговать мудрым советом. Лис стянул обувку и протянул стражу моста.

- Да мне-то они накой? Вон, в речку кидай, - озорно подмигнул юнец.

Вздохнув, ведун отправил сапоги в реку. Вода беззвучно проглотила подарок. Страж исчез так же внезапно, как и появился, дорога была свободна.

Мороз ледяными зубами вцепился в пятки, заставив Лиса спешно шагнуть на переправу.

Мост под ногами оказался неожиданно тёплым. Лис сделал несколько шагов и глянул вниз. Вода в реке потемнела и ускорила свой бег. Где-то утробно хлюпнуло, булькнуло, порыв ледяного ветра толкнул ведуна в спину, мол, иди, чего застрял? Лис оглянулся - лес скалился на него темными провалами деревьев, скрипел стволами, хлопал чёрными еловыми лапами, будто ворон крылами, белые камни на берегу вдруг обернулись черепами и хищно скалились, таращась пустыми глазницами. Лис поспешно зашагал вперёд, чувствуя, как мелко дрожит полотно моста. Вскоре ногам стало не просто тепло, а горячо. Мост на глазах раскалялся, заалел рыжими всполохами, прутья лозы зазвенели медью, гроздья ягод на перилах заалели огнём и жаром. Вода в реке совсем почернела и стала густой, как смола, забурлила, надулась нарывами пузырей, выбрасывая в воздух гарь и серу. "Плохо дело", - пронеслось у Лиса в голове и он припустил что есть мочи. Пылающий мост шипел и хватал за ноги, сыпал в лицо горячим пеплом, душил едким дымом. Лис чуял запах обожжённого мяса и старался не думать о том, откуда он взялся. Река вдруг исторгла из себя струю кипящей воды, плеснула в лицо и насмешливо заклокотала. Где-то за спиной завыл, застонал, скорбно заохал лес. Ведун бежал, не разбирая дороги, глаза застилали слёзы, Лис чувствовал, как выгорают от жара брови и ресницы. Быстрее, быстрее! В окружавшем шипении и треске ему чудились то звонкий смех, то лязг клинка, то старческий кашель. Мосту не было конца. Боль в ногах стала невыносимой, растеклась по всему телу, тисками сдавила горло, когда наконец с хрипом и кашлем ведун вырвался из раскалённого плена и упал на землю без сил. Судорожно вдыхая воздух, Лис зарылся лицом в снег, обессиленно затих и забылся.

* * *

Очнувшись, ведун со стоном приподнялся и сел, опёршись спиной на ствол ели. Огляделся. Река и мост пропали, будто и не было никогда. Лис сидел на краю большой заснеженной поляны, окруженной плотной стеной чёрных деревьев, а посреди стояла изба. Обычная изба - четыре стены, сложенные из гладко оструганных, потемневших от времени еловых брёвен, с невысокими слюдяными окошками и резными наличниками.

На крыльце, поджав босые ноги, одетая в лёгкое белое платье, сидела молодая женщина: тонкие, будто призрачные черты, прозрачная кожа, чёрные как смоль волосы волной укрывают хрупкие плечи, голубые льдинки глаз смотрят грустно и настороженно.

- Дошёл таки, - не голос, а звон ледышек по утру. - Ну заходи, коли пришёл.

Хозяйка поднялась и зашла в избу, оставив открытой дверь для незваного гостя.

Кряхтя и ругаясь сквозь зубы, ведун поднялся. Разжал кулак - в руке гроздь медных ягод с калёного моста, и когда только успел сорвать? Поблёскивая искорками, они уже не обжигали, а лишь слегка грели ладонь. Сунув ягоды в сумку, Лис с трудом доковылял до избы, вошёл и устало рухнул на скамью.

Внутри было тепло. Диковинная круглая лампада заливала комнату серебристым, будто лунным светом. Древесно и терпко пахло можжевеловой смолой и ещё чем-то незнакомым, тревожащим, запретным, словно быть здесь нельзя, и бежать хотелось хоть куда, лишь бы подальше.

Справившись с собой, Лис с трудом встал на ноги и почтительно поклонился.

- Здравствуй, госпожа Мара, Соединяющая миры и Секущая нити, Владычица Зимы и Смерти.

- Здравствуй, ведун. Вижу, книжек начитался, слов умных нахватал. Похвально. Думала, раньше придёшь, - Марена с интересом разглядывала гостя. - На отца-то как похож...

Лис вздрогнул. Кому, как не богине смерти, знать, на том или этом свете сейчас отец? Спросить или не положено?

Тем временем в руках у Марены появились два сосуда, один белый, будто костяной, с высеченным тонкорогим месяцем, второй глиняный, украшенный золотым солнечным узором.

Подойдя к гостю, хозяйка плеснула воды из первого сосуда себе в горсть и брызнула на израненные ноги. Ведун зашипел от боли, но вдруг раны на ногах стали затягиваться и сплетаться узлами уродливых рубцов. Несколько мгновений - и ноги полностью зажили, боль отпустила.

Марена взяла второй сосуд, но вдруг раздумала и остановилась.

- Оставлю, пожалуй, шрамы тебе на память. Нечего живую воду по пустякам тратить. Садись-ка за стол, ужин стынет.

Лис почуял запах свежего, горячего хлеба и вдруг понял, насколько проголодался. Казалось, с тех пор, как он вышел из дома, прошёл не один десяток лет.

Утолив голод, Лис почувствовал как к нему возвращаются силы, а с ними и тяжесть возложенной задачи. Хозяйка к ужину не притронулась.

- Старая Ольга просила передать, что не ждёт тебя пока, дела у неё - вспомнил вдруг Лис.

Марена кивнула.

- Пусть потешится ещё, старая колода, заслужила.

Она стояла у окна и задумчиво водила по стеклу рукой, на нём вырастал и тянулся диковинный ледяной узор, ветвился, закручивался, подчиняясь танцу тонких изящных пальцев. Ведун во все глаза смотрел на Хозяйку Зимы. Нет, не такой он её себе представлял. Гневной богиней, тёмной старухой с серебряным серпом, гордой и холодной владычицей судеб. А кто перед ним? Дева, почти девчонка, тонкая, прозрачная, погружённая в свои думы.

- Знаю, зачем ты пришёл, ведун, - голос холоден и колюч.

- Да. Пора, Мара.

- Нет…Нет. Нет!

Свет лампады затрепетал.

- Нет! Снова гореть, снова сгорать, снова и снова... - голос Марены вдруг сорвался. - За что мне такая судьба, ведун?

Она стояла, дрожа, бледная и яростная, как зимняя буря.

- Думаешь, мне в радость мой дар? Нести холод и мрак, держать равновесие… Сечь нити чужих судеб, не имея власти над своей… Леденеть и выгорать дотла… А что в ответ? Ни благодарности, ни сочувствия - лишь страх! И вечное одиночество.

Глаза Марены потухли.

- Дар ли это… скажи, ведун? Или проклятие?

Лис не знал ответа.

- Никто не выбирает свою судьбу, - тихо сказал он. Под рубахой на груди вздрогнул отцовский амулет.

- Но ты решаешь, как жить и как умереть, мне даже этого не дано.

Ледяные глаза смотрели прямо в душу, сковывали сердце изморозью, в них были лишь безысходность и жажда тепла.

Он мягко привлёк девушку к себе, погладил по волосам, подхватил на руки, и, тихо баюкая, уложил на полати. За окном скорбно шумел зимний лес.

Лис пел Маре колыбельную, которую когда-то пел ему отец. О тёплом доме, полном солнечного света, где пахнет мёдом и полынью, и нет места боли и страху. Пел, расчесывая костяным гребнем чёрный шёлк волос. Алая лента, подаренная старой Ольгой, вплеталась в тяжелые косы, как утренняя заря в тьму неба.

* * *

Когда ночь насквозь пропиталась чернотой, Лис тихонько встал и подошёл к окну. Снаружи мягко падал снег, укрывая землю белым ковром, вышитым синим узором теней.

Марена сладко спала, юное лицо спокойно и безмятежно, длинные косы разметались по полатям. Лис прикрыл глаза. Подлость того, что ему предстояло совершить, давила тяжким грузом, прижимала к земле, не давала вдохнуть. Заслужила ли тёмная богиня смерть? Заслужили ли люди вечную зиму? Возможно.

“Всё должно идти своим порядком. День за ночью, весна за зимой, а за жизнью - смерть. Нарушится порядок - и сгинет свет.”

Слова из отцовских книг всплыли перед глазами. Он подхватил сумку и направился к выходу.

В избе стемнело, по ногам потянуло холодом. Уродливые черные тени выползли из углов и угрожающе нависли над ведуном. Он обернулся.

Марена стояла и недобро смотрела на него потемневшими глазами. Вот она, та, кого он искал - луноликая дева и безобразная старуха, зловещая богиня, несущая смерть и отчаянно не желающая умирать сама.

Тени надвинулись. От холода стало трудно дышать, воздух с сипом вырывался из груди. Свет лампады вздрогнул, и Лис вдруг увидел, что стоит не в деревянной избе, а посреди ледяного терема. Бесконечная цепь снежно-белых колонн убегала куда-то вдаль, тусклый голубой свет, казалось, исходил от самих стен, вылитых из прозрачного льда, с диковинными узорами, словно нарисованными самой метелью. Вместо пола - зеркало замёрзшего озера звенит горным хрусталём, лишь сделай шаг. В центре сиял высокий престол, будто из замёрзшего звёздного света, в глубине льда пробегали всполохи, синие, зелёные, пурпурные. Марена стояла посреди терема, величественна и грозная.

Лис попятился к двери. Марена шагнула за ним, недобро улыбнулась, раскинула руки крыльями. Лис почувствовал, как невидимые ледяные иглы проходят сквозь кожу и тянутся к самому сердцу, замораживают кровь, не дают двинуться с места. Богиня приближалась, неотвратимая, как смерть. Она и была Смерть. Могильный холод расползался по телу, запуская когти всё глубже, в висках бил набат, но всё медленнее и медленее... Вдруг Марена остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. Алая лента выскользнула из косы, полозом обвила руки и ноги, туго стянула, не давая делать шаг. Марена зарычала, задёргалась, пытаясь высвободиться, но путы держали крепко.

Не мешкая, на ватных ногах Лис выскочил из избы. Мысли путались, сердце колотилось испуганным зайцем. Сумка, прижатая к груди, грела странным теплом. Ведун достал из неё гроздь ягод, красных, как свежая кровь, наливающихся огнём. Обжигая руки, размахнулся и швырнул ягоды в терем.

Огонь вспыхнул в одно мгновение, расползся, зашипел, задышал жаром. Алые языки пожрали ледяной терем, он подломился, заплакал и стал оплывать, словно сделанный из воска. Изнутри донёсся вой, переходящий в надрывный плач.

Всё должно идти своим порядком… Лис неотрывно смотрел на пылающий терем, на его лице таяли снежинки и солёными каплями стекали по щекам.

К утру на месте терема осталась лишь небольшая проталина, на которой робко проклюнулся тонкий зелёный росток.