Мария

2013 год. Не люблю говорить о прошлом, особенно о том, что касается моего, скажем так, внутреннего состояния. Это всегда ощущение, будто роешься в старых, пыльных коробках, где всё перемешано, где каждый предмет вызывает волну сложных, порой неприятных эмоций. Но если говорить о Марии… о ней я могу вспоминать. И, пожалуй, даже с некоторой тёплой грустью. Она была моим психотерапевтом. И, честно говоря, она была одной из немногих людей, кем я чувствовал себя… ну, хотя бы чуть-чуть понятым. Не спасенным, нет. Просто замеченным. А для меня, с моим липким, всё обволакивающим чувством "тревожной избегательности", это было уже очень много.

Помню, как я впервые увидел её. Это был кабинет на каком-то тихом переулке, старое здание с высокими потолками и тяжёлыми дверями. Мария встретила меня сама. Она не была из тех терапевтов, которых я представлял себе по фильмам – никаких строгих костюмов, никаких холодных, оценивающих взглядов. Наоборот. Её образ был… мягким. Я бы сказал, он как бы обволакивал. Волосы – тёмные, средней длины, но не идеально уложенные, а так, будто она только что провела по ним рукой, поправляя. Цвет глаз я тогда не разглядел, но их взгляд был тёплым, как солнечный луч, пробившийся сквозь тучи. Одета она была просто, но со вкусом – какое-то удобное платье, кажется, в спокойных тонах, может быть, бордовое или глубокое зелёное. Нет, скорее, что-то приглушенно-синее. Не помню мелких деталей, потому что в первую очередь моё тело, мой разум, мои нервы были на пределе. Каждый шаг в сторону нового человека для меня – это как прыжок в ледяную воду. Но её присутствие, её спокойная улыбка, немного усталая, но искренняя, как-то смягчили этот удар.

Первые сеансы были для меня настоящим испытанием. Я приходил, садился в кресло – оно было удобным, кстати, специально под меня, как мне казалось, – и молчал. Или говорил какие-то общие фразы, которые, как мне казалось, не имели никакого отношения к сути. Я боялся. Боялся осуждения, боялся, что она увидит мою никчемность, мою странность, мой вечный страх. Я ведь с этим расстройством – тревожно-избегающее – живу как будто в стеклянном колпаке. Хочется общаться, хочется близости, но каждый шаг к этому вызывает панику. Мысль о том, что другой человек может узнать обо мне что-то «не то», что я недостаточно хорош, недостаточно нормален, блокирует само желание. Лучше держаться подальше, лучше никого не подпускать. А тут – человек, который намеренно пытается подобраться к моему внутреннему миру. Мария, наверное, видела весь этот диссонанс. Но она не давила. Совсем.

Наше общение строилось на… терпении. Её терпении. Она задавала вопросы, мягко, ненавязчиво. Если я замолкал, она просто молчала вместе со мной, давая мне время. Иногда она комментировала мои реакции, но не так, как будто оценивала, а как будто наблюдатель, описывающий картину: «Я вижу, вам сейчас сложно говорить об этом». Или: «Кажется, эта мысль вызывает у вас напряжение». Это было так… безопасно. Я начал привыкать к её голосу – спокойному, ровному, без резких интонаций. Это стало для меня своеобразным якорем. В дни, когда мир казался слишком громким и враждебным, я думал: «Вот, скоро я иду к Марии. Там будет тихо».

И естественно, поскольку я так много времени проводил в её присутствии, особенно в те моменты, когда был наиболее уязвим, моё испуганное, одинокое сердце начало искать в ней что-то большее, чем просто терапевта. Это, наверное, очень распространенное явление, когда человек, нуждающийся в поддержке, начинает идеализировать того, кто её оказывает. Но у меня это было как-то… особенно остро. Начались наивные, глупые фантазии. Я стал примечать мельчайшие детали её внешности. Форму её рук, когда она что-то записывала. Как свет падал на её волосы, выбившиеся из общей массы. Иногда я ловил себя на том, что задумываюсь: «А замужем ли она?».

Это был глупый вопрос, я понимал это. Почему я об этом думал? Скорее всего, это было про меня, про мою потребность в чём-то далёком, недостижимом, но при этом стабильном и тёплом. Если бы она была свободна… что, собственно? Я не строил планов, нет. Моя тревожная натура не позволила бы. Но сама мысль о возможности… Она давала какое-то странное, иллюзорное утешение. Казалось, если такой внимательный, добрый, умный человек как Мария может быть рядом, если она «свободна» для меня в рамках этих сеансов, значит, и я не совсем безнадежен. Я представлял себе, как мы могли бы, например, сидеть где-нибудь в кафе после рабочего дня, и она бы рассказывала мне о чём-то своём, не о моих проблемах. Как бы мы говорили о книгах, о музыке. Банальные, подростковые фантазии. Я быстро отгонял их, чувствуя себя ещё более неловко. Ведь я здесь для того, чтобы работать над собой, а не мечтать о несбыточном.

Я помню тот день, когда ответ на мой негласный вопрос стал явным. Это был обычный сеанс, уже ближе к концу нашего сотрудничества. Мы говорили о моих успехах, о том, как я стал меньше бояться общаться, как начал позволять себе маленькие радости. И в какой-то момент, рассказывая что-то о своём вечере, Мария упомянула своего мужа. Просто, между делом. «Мой муж любит готовить, когда я приезжаю домой уставшая, он всегда что-то вкусное приготовит». Или что-то в этом роде. Это было сказано так естественно, так буднично, что сначала я даже не осознал, что услышал. А потом… потом как будто всё стало на свои места. Или, наоборот, вся моя хрупкая конструкция из фантазий рассыпалась в прах. И, конечно, Мария мне после этого казалась каким-то… другим человеком. Более далёким, более недоступным. Ведь она была не просто «мой терапевт», она была ещё и чьей-то женой. А это ставило новую стену между нами, стену, которую я, со своим расстройством, воспринимал как непреодолимую.

И постепенно, очень постепенно, я начал принимать эту новую реальность. Мария – замужем. И это… ну, и ладно.

Больше не нужно было мучиться вопросами, строить невозможные сценарии, фантазировать о том, что никогда не могло случиться. Мария была замужем. У неё была своя жизнь, своя реальность, в которой я был лишь одним из многих пациентов, нуждающихся в её профессиональной помощи.

Это понимание принесло мне странное облегчение, смешанное с печалью. Я мог наконец отпустить эти романтические иллюзии и сосредоточиться на том, что действительно происходило между нами – на терапевтической работе, на том медленном, болезненном, но необходимом процессе самопознания, который она мне помогала осуществлять.

Мария была в этом смысле просто… хорошим человеком. Одним из тех редких, настоящих, хороших людей, которые встречаются на пути, даже когда ты сам себе кажутся самым непроходимым и одиноким. И за это ей, конечно, большое спасибо. Даже несмотря на мои глупые, наивные фантазии, которые, наверное, больше говорили обо мне, чем о ней.

После осознания этого факта наши сеансы стали другими. Более зрелыми, что ли. Я перестал искать в её взгляде скрытые сигналы, перестал прислушиваться к оттенкам голоса. Она осталась всё той же Марией – внимательной, эмпатичной, но теперь я воспринимал её исключительно как профессионала. И это было правильно. Это было необходимо.

Я вышел из этого старого здания в переулке, вдохнул свежий воздух. Мир вокруг казался ярче, громче, но теперь это не пугало меня. Я шёл по улице и думал о Марии. О её терпении, о её доброте, о том, как она помогла мне найти себя. И в этот момент я понял, что она оставила след в моей жизни, след, который я буду помнить всегда. Не как о женщине, о которой я мечтал, а как о человеке, который протянул руку помощи в самый трудный момент.