Мария Корелли. Парижская драма

I

Тише, тише! Настал час глубочайшего безмолвия ночи; невидимые, неосязаемые тучи сна окутывали весь сияющий город. Сон! Что это такое? Забвение? Сладкая бессознательность, лишенная всяких мечтаний? Да, именно так, насколько мне помнится; но, наверное, я не знаю: вот уже целая вечность, как я не сплю спокойно. Но кто же теперь, кроме детей или утомленных тружеников, может хорошо спать? Мы, которые думаем, — о вечное терзание мысли! Нам нет времени спать; в короткие часы от полуночи до утра мы для формы опускаем голову на подушку, дремлем, отдыхаем и видим сны, но не спим.

Постойте, дайте мне вспомнить! Что я здесь делаю так поздно, отчего я не дома? Зачем я стою один на этом мосту и смотрю вниз на холодные сверкающие волны Сены? Вода кажется мне блестящим зеленым стеклянным экраном, сквозь который на меня уставились бледные, растерянные, измученные лица! Как они смотрят и улыбаются, — все эти утопленники — мужчины и женщины. Некоторые из них прекрасны, другие печальны. Я не жалею их, нет! Но я уверен, что, умирая, они не высказали и половины своих горестей, иначе у них не было бы этого ужасного потерянного вида. Что это, мое воображение, или им действительно что-нибудь от меня нужно? Они гипнотизируют меня, влекут к себе вниз... Я должен удалиться, иначе...

С неимоверным усилием я отрываюсь от них, схожу с моста и медленно направляюсь домой.

— «Город спит», — сказал я. О нет! В Париже недостаточно спокойная совесть и чистое сердце, чтобы спать исключительно потому, что теперь полночь. Толпы людей рассыпаны и бродят по улицам; на каждом шагу можно встретить богатых аристократов, числящихся в самом высшем обществе: они, — как дикие звери, отыскивающие себе жертву; женщины, нарумяненные и набеленые, — с презрением отстраняют свои яркие шелковые юбки от встречающихся им голодных и изнуренных сестер по профессии; электрические фонари, освещающие карету какой-нибудь блестящей царицы полусвета, подтверждают, что если добродетель спит, то порок неусыпно бодрствует. Но мне ли говорить о добродетели или пороке? Какое дело несчастному потерянному обломку, выброшенному бурей на берег, до далеких великолепных кораблей, обреченных на ту же судьбу?

Мысли мои путаются, горячая мостовая раздирает мои измученные ноги, круглая белая луна словно призрак, смотрит на меня с небес. Я прохожу одну улицу за другой, ничего не слыша и не сознавая, не помня, куда я иду, и совершенна машинально и инстинктивно достиг я, наконец, своей цели.

Дома! Я узнаю грязную темную аллею, ведущую к жалкому полуразвалившемуся меблированному дому, где я на чердаке занимал самое жалкое унылое помещение. На пороге неизменно сидит та же отвратительная кошка, пожирающая какую-нибудь падаль, одичавшая от голода и дурного обращения; при виде меня она пугливо крадется по стене и убегает. Двое людей — пьяный хозяин и не менее пьяный брат его ссорятся в коридоре; я незаметно пробираюсь мимо них и по темной длинной сырой лестнице достигаю своей узкой темной клетушки, где я ревниво запираюсь в жажде одиночества. Один, один, всегда один; я подхожу к окну, настежь растворяю его; опираюсь на подоконник и мрачно смотрю на усеянное звездами небо.

Они были жестоки со мною сегодня в cafè, особенно этот молодой студент с вьющимися волосами. Кто он? Я его ненавижу, сам не зная почему! Он напоминает мне одного покойника. — «Не пейте этого, — серьезно сказал он, касаясь моего стакана, — вы когда-нибудь с ума сойдете!» Сойти с ума! Хорошо! Это мне многие говорили уже, все пустые болтуны! Но кто в наши дни сумасшедший, а кто в здравом уме, — это нелегко решить. Свет очень легко определяет сумасшествие. Гений, желающий привести в исполнение великие мысли, — сумасшедший; священник, жертвующий собою для блага других, — сумасшедший; герой, гибнущий на своем посту, вместо того, чтобы спасаться бегством, — сумасшедший; а только ленивый торговец или финансист, наживающий миллионы тем, что он обманывает своих ближних, — в здравом уме. Отлично! Но, все-таки я сумасшедший от абсента, — это самое дикое, сладкое сумасшествие в мире! Да здравствует безумие! Да здравствует любовь! Да здравствует анимализм! Да здравствует черт! Да здравствует всякий, кто может жить без совести, ибо совесть расходится с веком, и честь не может ужиться с современным прогрессом. Мы сами создаем наше время, а теперь царство реализма; старые дни идиллической веры и чувства миновали.

О, эти холодные, спокойные звезды, как несметно их число! Зачем они были сотворены? Бесконечные века люди растерянно смотрели на них и задавали себе тот же самый вопрос, неразрешимый вопрос и загадку. Ум быстро утомляется от размышления, лучше вовсе не думать.

Я делал много странного в своей жизни; но то, что я хочу сделать теперь, превзойдет все остальное, а именно, — я хочу написать историю своей жизни и своих дум и всему свету открыть свою душу.