Матадор

Для меня наступили времена, когда душа моя искала уединения и покоя. Риелтор в Мадриде предложил несколько вариантов аренды недорогого дома в провинции, так судьба забросила меня в Сан-Себастьян.

Дом, судя по фото, стоял в долине, среди апельсиновых и оливковых рощ, недалеко от старинного города с традиционными боями быков и древними замками.

Провинция Андалусия, самая испанская провинция, душа которой родила фламенко и корриду.

Я остановился в небольшом тапас-баре, выпить знаменитого десертного вина, малаги, и отведать местных фруктов. Народу здесь оказалось немного, от жаркого солнца спасали плотные шторы из бамбука и работающий вентилятор.

Малага превосходна: цвета темного янтаря, впитавшая в себя зной солнца, с ярко выраженным вкусом шоколада. Поданные к вину шарики крем-брюле навевают романтические мысли, но, увы, в зале одни мужчины. Я немного раздосадован: увидеть хорошенькое личико молодой испанки мне хотелось бы больше, чем суровые лица андалузских виноградарей.

Видя мое разочарование, бармен с длинными кучерявыми волосами и ухоженной бородкой, черноту которой оттеняет белоснежная рубашка, спрашивает, чтобы поддержать разговор:

— Синьор хочет купить дом в долине? О да, дом давно пустует, и если молодой синьор не суеверен, то ничего не помешает в нём жить.

— А что там произошло? Скажите правду, я вас отблагодарю, — и кладу на столик щедрые чаевые.

Сын хозяина в знак уважения приносит мне холодного супа, карпаччо, обильно посыпанного тыквенными семечками. Хлебая нежную оранжевую жижу, я тщетно пытаюсь отодвинуть зеленоватые кораблики семечек, но у меня плохо получается. А потом я и вовсе перестаю это делать, ибо история, услышанная мною в час сиесты, навевает грусть и ужас одновременно.

Все посетители бара подтянулись к стойке и слушают байку, несомненно, им знакомую, но оттого не менее интересную.

***

В Сан-Себастьяне все знали семью знаменитых матадоров Ромирес.

Славный род пришел в упадок, последние годы несчастья рушились на них одно за другим. Сначала сын Фредерик погиб на корриде; сноха находилась на сносях, но родила не долгожданного внука, а внучку — Кармелиту. Потом пожар уничтожил апельсиновый сад и виноградники, остался только платан, высокий и крепкий словно сам синьор Хуан.

Хуан Мигель де Ромирес хотел передать внучке дело всей своей жизни и жизни многих поколений его предков, но девочка росла болезненной и совсем не желала брать в руки шпагу.

Она была стройна, очень пластична, и сноха отдала ее в школу танцев, а старому матадору пришлось смириться, уповая на правнуков.

Конечно, живя в Андалусии, Кармелита училась танцевать фламенко: страстный как бой быков и жаркий как андалузское солнце, терпкий как херес и нежный как оливковое масло.

А семью Рикардо де Нуньеса никто не знал в городе, кроме соседей. Цыганское счастье занесло их в Сан-Себастьян из Португалии — дальний родственник оставил небольшой дом в наследство, сад и пару осликов.

В цыганской семье мал мала меньше детей, постоянная забота о хлебе насущном, небогатый стол, и Рикардо, будучи самым младшим, вечно донашивал обноски старших братьев.

Из всей семьи музыкальный слух и усердие оказалось только у Рикардо, он играл днями и ночами на гитаре, изводя соседей и родственников.

Мальчика прогоняли со двора, тогда он ушёл за город, в поместье дона Ромиреса, где и встретился с сеньоритой Кармелитой. Часто теперь старинный платан был свидетелем их свиданий, когда буйные кудри Рикардо касались гладких иссиня-черных волос подружки.

Мальчик скоро выучился играть на гитаре так, что стал зарабатывать больше отца и матери, ни одна вечеринка, а уж тем более свадьба, не обходилась без его участия.

Кармелита обманывала вечно занятую собой мать, не посещала школу, и скоро дону Хуану донесли, что видели его внучку танцующей на площади в соседнем городке, где она плясала словно простая цыганка. Ей было уже пятнадцать, от предков галлов она унаследовала белую прозрачную кожу, от арабов — глубокие карие глаза и черные косы, а еще имела упрямый характер, наследство деда-матадора. Она сбегала из-под любых замков, и скоро старому синьору пришлось смириться с этой странной сначала дружбой, а затем и любовью.

***

Рикардо:

«В тех краях, где прошло мое детство, таких как я дразнят куика — тыква — робкий, запуганный человек. Я всегда избегал драк, искал уединения, любимое занятие — включить плеер и слушать музыку. Самые знаменитые гитаристы открывали для меня будоражащий душу мир фламенко.

Плеер был ворованный, я бы и гитару украл, но в нашем деревенском магазине такого не продавалось, а попросить отца купить дорогую вещь в городе не мог.

Я горько плакал, когда смелый соседский мальчишка стал учеником нашего местного музыканта. После этого у меня впервые зашевелилась тыковка, где-то рядом с сердцем. Казалось, протяни руку и сорви её, и произойдет чудо: я стану смелым,отец доверит отвезти лошадь к кузнецу или мальчишки позовут играть в футбол.

Мне было стыдно собственных снов, в которых мне аплодировал оркестр и зал.

Что стало бы со мной в таком жестоком мире — не знаю, но чудеса случаются. Однажды, в День поминовения всех святых, бродя по кладбищу и деля между могилками букетики бумажных цветов, я нашел гитару, самую настоящую.

Принёс инструмент домой, а потом с ужасом ждал, что мертвец придет за ней и заберет и мою душу в придачу.

Поэтому утром побежал в церковь к падре.

— Святой отче, я люблю музыку больше отца с матерью! Знаю, это грех. Отпустите мне его.

— Иди с миром, Бог принял твое покаяние.

— А гитара?

— Оставь себе. Это вдова Консуэло положила её на могиле мужа. Все жаловалась, что слышит, как бедняга играет по ночам.

Так я получил благословение от отца Антония и от матери церкви.

Потом мы переехали в Сан-Себастьян. Здесь стало казаться, что тыковка осталась в Португалии. Я осмелился брать уроки фламенко у лучшего музыканта города, и маэстро меня хвалил. А потом повстречал Кармелиту. Она была своенравна и горяча словно танец, который виртуозно исполняла.

Я сидел под платаном и учил очень сложный аккорд, когда девочка спрыгнула с дерева прямо передо мной.

Черные гладкие волосы, черный бархатный ободок с алой розой, лукавый взгляд из-под длинных ресниц, белые шорты и золотистая кожа — она навсегда останется для меня той пятнадцатилетней девочкой.

Мы уезжали на заработки в близлежащие городки, я гордо не брал от нее денег, подаренных дедом или матерью. Кармелита танцевала для туристов, а я — играл на гитаре. Мадонна, как она танцевала! Словно разжигая в поле костер! Сначала робко — еле заметное пламя. Потом все выше и ярче, и вот уже фейерверк искр, которые попадают в самое сердце, рождая в нём любовь.

Правда, она очень быстро уставала, и когда потом мы шли к автобусной остановке, взявшись за руки, ладонь ее была холодна даже в самый жаркий день.

И пусть Кармелита улыбалась снисходительно и подшучивала надо мной, что буду учиться музыке ещё лет двадцать, я не обижался, ведь моя любимая — ангел во плоти».

***

Бармен продолжил рассказ. Дед Кармелиты,дон Ромирес, приказал привести юношу к нему.

Обыкновенный цыганский парень, разве что глаза чересчур мечтательны и руки в мозолях не от мотыги или вожжей.

— Пора тебе сменить гитару на шпагу матадора, если, конечно, ты хочешь быть вместе с Кармелитой. Откажешься — её ждет учеба в Англии или Америке, время и расстояние остудят самые жаркие чувства.

И музыкант не устоял, да и нрава он был кроткого, Кармелита крутила им как хотела. Поступил в школу, а гитару спрятал в дальний угол шкафа.

— Вы сами посудите, синьор: стать учеником непобедимого Хуана Ромиреса мечтает каждый мальчишка в Сан-Себстьяне! Да что там, в Сан-Себастьяне! К нему приезжали из самого Мадрида!

Долгие годы учебы принесли свои плоды: парень стал матадором, вышел на арену под восторженные взгляды и крики «Браво!». Тем более при женитьбе он взял знаменитую фамилию жены.

***

Рикардо:

«Я собираю чемоданчик: красный жилет-чакетилья, малиновый галстук и туфли с рубиновыми пряжками.

Рубиновый — это цвет губ моей любимой жены Кармелиты. Десять лет назад мы рискнули, вернее, она, своей жизнью, и на свет появилась наша дочь — Лусия. Вердикт врачей после родов звучал как приговор: детей у нас больше не будет.

Мой свекор даже не пришел в костел на крещение правнучки, не мог простить, что род Ромиресов прервался.

Я уже не мальчик с гитарой, стал мужчиной и матадором.

Арена... она манит восторженными криками болельщиков корриды и сладостными мгновениями славы! Надо выйти, и никуда не деться: я — матадор, я здесь главный, я завершаю бой.

Но мне страшно! Ужас, словно алая кровь на черной шкуре бычка, разливается в душе. Даже восторженные крики «Браво!», интервью в журналах и поклонники не помогают. Тыковка неудачника, та самая, из детства... Я чувствую её покачивание, выходя на арену, и быки, кажется, тоже всё видят.

Я дал страху имя Аскальдо. Так звали первого побежденного мною в жестокой схватке андалузского быка. Он умирал долго, его налитые кровью глаза с тех пор снятся мне, и я просыпаюсь в холодном поту даже в самую жаркую ночь. Ужас ползет по дому кровавым туманом, мешая спать спокойно жене и дочери. Мои девочки стонут во сне, и в этом моя вина.

Меня мучит бессонница после каждого выхода на арену, и страх перед следующей схваткой с быком.

Новый день— новый бой. Сегодня моего врага зовут Карлос.

Бык — могучий, прекрасный в своей ярости и праведном гневе. Я уже всадил в него две бандерильи, и еще две — мои помощники. Пурпурные капли падают на арену, глаза быка стекленеют.

Я иду за шпагой, орудием торжества смерти. Через мгновение зверь очнется и наступит кульминация боя: бык или человек! Я не убийца, я — матадор. Являю зрителю смерть в её парадном виде. Ведь бой — это спектакль. Только смерть самая настоящая, и кровь тоже.

Время остановилось, мне надо попасть в самое уязвимое место врага, оно не больше яблока. Вошедшая до рукояти шпага убьет быка раньше, чем он об этом узнает.

Туша зверя несётся вперед, но это уже не крылатый порыв, а судорога трупа. Я не буду его мучить, как мучил Аскальдо, Карлос умрет мгновенно. Последний удар в этой схватке. Бык повержен.

А мой страх плачет: он побежден до следующего выхода на арену. Но он и смеется, веря, что однажды увидит, как песок жадно напьется моей ржаво-пламенной крови.

Ноги дрожат. Склоняю голову. Зрители, кричащие от восторга, думают, что этот поклон для них. А я кланяюсь тебе, Карлос. Ты помог в очередной раз выйти победителем в моей схватке с самим собой.

ЭТО началось после боя с Карлосом. Весь вечер угнетало чувство недоделанных дел. Я позвонил и спросил у ветеринара:

— Карлос мертв?

— Си, синьор Рикардо.

Душная жаркая ночь, сердце гулко стучит в груди. Просыпаюсь. Я плачу, в глазах багровый туман. Кажется, слёзы пропитаны кровью моего сердца. Встаю тихо, чтобы не разбудить жену, выхожу в сад. Луна огромная, так близко к Земле, что кажется — протяни руку и дотронешься до её холодного света.

Тело невыносимо ломит, раскалывается голова, я сжимаю ладонями виски и чувствую под руками что-то мягкое, покрытое ворсом, словно бархат.

Спешу в комнату, и в прихожей вижу свое отражение. Огромная голова быка смотрит мне прямо в душу. Я, теряя сознание, пытаюсь понять: в кого из них превращаюсь. Аскальдо или Карлос?

Утром жена находит меня в коридоре под зеркалом. Будит. Очнувшись, вижу ее прекрасные глаза — в них только тревога, значит, Кармелита еще ничего не знает.

— Рикардо, что с тобой? Ты вчера выпил? Надо было разбудить меня.

ЭТО будет случаться теперь в каждое полнолуние. Почти привыкаю, уже не теряю сознание от страха и боли и глядя в отражение, понимаю, что нет, это не поверженные мной на корриде быки. Я помню каждого их них, но у оборотня мой седой хохолок на макушке и слегка косящий левый глаз — последствие травмы, полученной в бою.

Иду в храм и умоляю: «Аве Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей». Но горячие молитвы и отпущение грехов не помогает.

Однажды, засидевшись в кафе после концерта знаменитого музыканта фламенко, я почувствовал приближение приступа. Успел выбежать на улицу и добежать до поворота, а потом упал на мощеную мостовую. Надо мной светил фонарь, и тень на камнях была чудовищно огромной. Я хрипел как раненый бык, я будто бы умирал каждый раз словно от шпаги матадора.

Я не услышал шаги возлюбленной. Моя Кармелита, смело приблизившись, присела на корточки рядом. Ее прохладная ладонь легла на лоб оборотня, и пока луна не спряталась за тучи, жена видела меня поверженным быком. В её прекрасных глазах нет страха. Может она ,как внучка матадора знает некую тайну? И может это случалось и с ёё погибшим отцом? Но жена молчит, и ни в чём не сознается.

Кармелита узнала правду о муже –оборотне. И — о, моя возлюбленная! — готова ради меня на всё. Я оставляю карьеру матадора. Мы покидаем город и переезжаем в поместье её деда — огромный участок земли и поля, где в полнолуние я прячусь от Кармелиты и дочери.

Лусия. Наш маленький ангел, зеркальная копия моей Кармелиты.

Я помню, как в три года она примеряла шляпу матадора — мотеру. А в пять просила отвезти в школу, где учат побеждать быков, и горько плакала, когда я ее обманул, сказав, что туда принимают только мальчиков.

Но тут снова вмешался дон Ромирес. Он стал учить правнучку сам. Пластику она, конечно, унаследовала от матери, отвагу — от деда, а от меня ей достались лишь каштановые кудри.

К десяти годам доченька уже смело могла называться новильеро, и была способна противостоять бычку-трехлетке. Вся душа моя восставала против этих занятий. Я видел, что для неё это перестает быть игрой и может стать делом всей жизни. Жена пыталась отдать дочку в школу танцев, но там Лусия в первый же день игрушечной шпагой поранила двух глупышек, пытавшихся с ней подружиться.

Иногда моя девочка пугает меня своими поступками: когда она сидит у телевизора и смотрит бои с быками, я слышу ее учащенное дыхание. Но стоит переключить канал, мой маленький ангел превращается в фурию, катается по ковру и рвёт свои прекрасные локоны. Стоит снова включить телевизор - становится милой девочкой .

***

В поместье я играю по вечерам на гитаре, Кармелита и Лусия танцуют. Мы с женой не хотим, чтобы дочь стала матадором. Я всей душой желаю забыть как страшный сон арену, кровь и стоны поверженных быков.

Сегодня опять полнолуние. Заранее ухожу как можно дальше от дома, под наш огромный платан. Скрываюсь в его тени и чувствую начало приступа.

Но луна — кораллового цвета, поднялась высоко, и спрятаться от нее уже невозможно.

По телу сначала проходят судороги, принимается невыносимо, до тошноты болеть голова, а потом по жилам начинает струиться не кровь, а лава. Я раздираю ногтями кожу: так хочется, чтобы наступило забвение, чтобы кипящая кровь или что там в этот час течет во мне, выплеснулась наружу. На губах — знакомый привкус и запах. Тот самый, что бывает на арене, когда публика рукоплещет, а ты вдыхаешь смрад бойни и теплой крови только что убитого тобой быка.

Я закрываю глаза и сквозь боль и ужас слышу легкие шаги. Моя Кармелита, моя любимая, ты здесь!

Но через пелену мучений я вижу не жену, а Лусию.

На ней мой красный плащ-капоте, в руках — шпага деда, его приз за сотого быка: посеребренная, с длинным и узким лезвием.

Дочь убрала свои кудри под шляпу. Я машу ей рукой: уходи, уходи отсюда! А на траве растет тень моей бычьей головы, рога причудливо извиваются.

— Отец сказал , что я никогда не стану матадором?

— Да, солнышко. И это правильно. Ты — девочка, цветок нашей любви.— я говорю с дочерью, но из моего горла вырывается мычание быка.

— Наверное, он прав! Но своего быка я все равно убью!

И она, изящно повернув кисть руки, делает выпад и пронзает мое сердце.

Наконец-то кончается этот кошмар, я снова человек, и уже за гранью жизни шепчу дочери: «Ты победила, Луисия — стала матадором. Я горжусь тобой».

Над долиной проносится предсмертный рев быка. Кармелита вздрагивает во сне, но засыпает снова. Багряный рассвет освещает капли крови на траве.

Маленькая девочка целует холодные губы отца-оборотня.

***

— Еще вина, синьор?

— Нет, спасибо. А каков финал?

— Донья Кармелита уехала с дочерью за океан. Поговаривают, что учиться балету.

Я попрощался с барменом и спустился в долину. Привратник, оповещенный о моем приезде, открывает кованые ворота, но я иду не к дому. Старый платан манит меня своей тенью.

Я сажусь под его кроной и пытаюсь представить, что я — Рикардо, бык-оборотень, и так, в грезах, засыпаю.

— Синьор, да не верьте вы этим сказкам! Просто местные не хотят, чтобы дом покупали пришлые иностранцы, вот и придумывают ужасы, — за ужином убеждает меня управляющий.

Прошелся с ним по дому. Со старинных портретов смотрят на меня поколения ушедших непобежденными матадоров. За витринами — золотые и серебряные шпаги, награды на бархатных подушечках.

А вот и он, синьор Рикардо: седой хохолок, правда, глаз на портрете не косит. Рядом с ним красавица Кармелита, и девочка — сущий ангел.

Конечно, все враки. Умер человек от инфаркта, и немудрено: бояться каждый день годами, когда каждый бой как последний.

Мне за умеренную плату разрешают остаться на ночлег. Засыпаю мгновенно, так утомило меня андалузское солнце.

От хамона, съеденного за ужином, просыпаюсь в жуткой жажде, и бреду в полусне на кухню. Возвращаясь, теряюсь в поворотах и не нахожу дверей своей спальни.

В полумраке незнакомого дома ищу выключатель и натыкаюсь на зеркало. В окно светит луна. Ах да, сегодня полнолуние. И — о ужас! — присмотревшись, вижу в зеркале морду быка. Пересыхает в горле, я, глядя на свое белеющее в отражении тело и гордую черную голову с мощными рогами, кричу диким голосом и бегу, не понимая куда.

— Синьор, что случилось?

В доме комната за комнатой зажигается свет, управляющий находит меня забившимся под кушетку.

Утром стою у того самого зеркала. Голова быка и днем в нём отражается — это всего лишь трофей, повешенный на противоположную стену.

Но дом я все-таки не снял в то лето.

А перед отъездом посетил местное кладбище и положил алую розу на могилу матадора Рикардо Ромиреса, так и не ставшего знаменитым музыкантом.