Матильда

Собака досталась Тишину в наследство. Мать забрала из приюта дворнягу, отмыла и сказала, что теперь у неё появился хоть кто-то близкий. Тишин не обиделся — появился и слава богу, вот пусть он и носит пресловутый «стакан воды».

В начале ноября у матери случился инсульт. Позвонила соседка, сообщила воодушевленно: «Прокофьевну увезли. В Елизаветинскую, на Северный». Тишин дозвонился до справочного, уточнил, что Тишина Дарья Прокофьевна действительно на Северном, в реанимации. На следующий день он поехал. Купил бутылку воды. Потоптался у цветочного прилавка, но на букет не решился.

В реанимацию не пускали. Бутылку сказали передать так, надписать и сунуть в тележку. Тишин сделал, как было велено, вышел на стылый пандус, закурил. Чем он мог бы помочь? Обычно все попытки привезти продуктов или нанять помощницу наталкивались на яростное сопротивление: «Я сама справляюсь! Не дождёшься!» Самостоятельность матери не мешала ей периодически отпускать шпильки про одинокую старость, «стакан воды» и чёрствость сына. Тишин поначалу обижался, а потом привык. Ей, может, действительно легче одной? Подняла же она его в одиночку, и Тишина-старшего упоминала разве что с презрительным холодком. Сын честно навещал её раз в неделю, пил чай со смородиновым листом и «таком» (мать сидела на строжайшей диете и угощение расценила бы как оскорбление), слушал незатейливые рассказы про соседей и их собак. Сторонился ласк приёмного пса и уходил с облегчением. Теперь помощь требовалась, но вот вопрос — какая?

Ну да, пёс же! Тишин чертыхнулся и отбросил окурок. В пустой квартире матери сейчас наверняка воет этот чертов подобранец. Тишин проверил ключи и поехал.

Ещё от лифта услышал скулёж и тут впервые задумался — что делать с псом? Почему-то он был уверен, что матери больше не понадобится этот «близкий».

Пёс оказался сучкой, метисом дальневосточной лайки. Так во всяком случае сказал какой-то собачник во дворе, когда Тишин вывел дрожащую от нетерпения тварь под хмурое ноябрьское небо.

— Как зовут-то? — поинтересовался мужик, сдерживая на поводке бестолкового корги.

— Я не знаю, — пожал плечами Тишин. — Собака не моя, матери.

Мужик присмотрелся внимательнее.

— Это что ль Матильда, Дарьи Прокофьевны?

Тишин кивнул и поспешил прочь — ему не хотелось рассказывать, что мать заболела.

Вернувшись в квартиру, он налил воды в пересохшую миску и скривился, нюхнув содержимое пакета с кормом. Но насыпал его, морщась теперь уже от грохота катышков о жестянку.

Матильда жадно вылакала всю воду, сожрала корм и бухнулась на протёртую лежанку. Смотрела на Тишина карими внимательными глазами. А он смотрел на нее. Что делать-то? Оставить здесь, чтобы она загадила всю квартиру? Ну уж нет. И так запашок…

— Пошли, Матильда, — позвал он.

Собака послушно зацокала в коридор и остановилась возле крючка с рулеткой-поводком.

Неприятности начались в автобусе. Стоило подняться на заднюю площадку, псина пронзительно взвизгнула и прижалась к ногам Тишина, как к последнему прибежищу. Он, непривыкший к подобным истерикам, растерянно погладил её по дурному лбу, увещевая. Но какое там! Она визжала, прыгала и припадала на неправильно сросшуюся лапу. Пассажиры начали оглядываться.

Пришлось выйти на ближайшей остановке. Матильда, радостно вывесив язык, бегала от одного края тротуара к другому, кося хитрым глазом.

— Куда ж тебя деть, — пробормотал Тишин, поглядывая, где бы лучше отпустить её. Пусть бежит. Может, подберёт кто. Шли они мимо частного сектора рядом с Поклонной Горой. Спустились с пригорка к пешеходной улочке, и Тишин отцепил поводок. Матильда рванула к ближайшему забору.

— Ну и слава богу. Возни не оберешься, — прошептал Тишин и побрёл обратно на Выборгское шоссе.

Позади раздалось цоканье и в поле зрения нарисовалась рыжая спина. Матильда бежала рядом, хвост колечком подрагивал в такт лёгкой рыси с хромотцой.

— Что ж ты будешь делать. — Тишин с досадой прицепил поводок обратно. Мало ли, под машину дёрнется, дура же.

Дома псина первым делом залезла на диван. Пришлось гнать. Подумав, постелил ей у дверей старый плед. Матильда потопталась, недоумевая, но все же свернулась на нём, уткнув коричневый нос в кончик хвоста.

На следующий день Тишину удалось пробиться к матери, но визит оказался бессмысленным — на больничной койке лежало одутловатое тело с чужим лицом. Мысли взять это за руку или заговорить у Тишина не возникло. Он оставил на тумбочке принесённые цветы и поехал домой.

Мать умерла через неделю, не приходя в сознание. После похорон Тишин сфотографировал собаку и выложил объявление на Авито. «Отдам дальневосточную лайку».

Начиналась зима. На объявление никто не откликнулся. Матильда оказалась зверем на редкость шебутным, если не сказать хуже. Ранние побудки вызывали у Тишина приступы ненависти. Он отбрасывал надоедливую псину, норовившую лизнуть его в щеку, страшно сипел «Фу! На место!» и пытался снова уснуть. Бесполезно. Мотя укладывалась на лежак, но начинала намываться и что-то выкусывать у себя между подушечками лап , издавая несовместимые со сном звуки. Приходилось идти на мороз, в темноту, слушать свист рулетки и рассказы знакомого собаковода про МРТ «для моей девочки» за двадцать восемь тыщ и про уколы по тыще за ампулу. Тишин молча кивал, ждал, пока собака сделает свои дела и брёл домой.

Он купил небольшой мяч и несколько резиновых игрушек, надеясь, что она не будет жрать мебель. Напрасные надежды. Книги пришлось спрятать в шкаф, уложив их между трусов и рубашек. С прочей мелочовкой — распрощаться, с приличным видом мебели — тоже.

И всё же иногда, возвращаясь домой, он невольно улыбался, глядя на вертлявую задницу и колотящийся в восторге хвост. Он не любил собаку, она его — обожала.

Когда выпал снег, стали ходить в Шуваловский парк. Матильда тянула поводок, пытаясь скакать по сугробам, и в конце концов Тишин отпустил её побегать между сосен. Собака рыжей стрелой метнулась в кусты и исчезла. Тишин растерянно смотрел ей вслед. Он потоптался по дорожке вдоль соснового лесочка. Обошел его кругом. Вернулся на то место, где отпустил собаку. Неуверенно позвал:

— Матильда!

Вдалеке шли люди, где-то завизжал и рассмеялся ребенок. Тишин не знал, что делать дальше. Рулетка холодила ладонь, в груди слева неприятно давило. Он ждал полчаса. Замёрз и разозлился.

Когда между деревьев мелькнула знакомая рыжая спина, от облегчения Тишин резко вдохнул и заорал неожиданно для себя:

— Сюда иди, тварь такая!

Мотя, виновато поджав хвост, подбежала, потёрлась боком о ноги. Тишин размахнулся и коротко хлестнул её по спине поводком. Собака взвизгнула, хотя удар был слабым, неуверенным.

— Ну что ты, — Тишина окатило стыдом и раскаяньем. Зачем бить-то? — Что ты, дурында? Напугала же. Он неуверенно погладил её по морде. Мотя лизнула его ладонь.

В тот день он купил ей баранью ножку и долго задумчиво наблюдал, как псина с упоением грызет её, придерживая передними лапами. В носу Тишина свербело, кажется, он простыл там, в холодном парке.

Она принимала его подарки с таким же восторгом, как и пробуждения, и возвращения домой. Он и не знал, что это может быть так приятно — одаривать.

На майские решил съездить с Мотей на залив. Собака наверняка никогда не видела моря. Матильда радостно носилась по берегу, вздымала брызги и песок, зарывалась с разбегу в груды высохших водорослей. Потом подбегала к хозяину совершенно счастливая, свесив из пасти язык. Тишин сидел на холодном песке и улыбался.

Обратно ехали ближе к вечеру. Народу в электричке набилось прилично, и внутрь вагона лезть не хотелось. Они стояли в тамбуре:Тишин — глядя в телефон, Мотя — свернувшись клубком в тесном углу.

«Левашово!» объявили по громкой связи. Вышли люди, и за ними тихо вытек поводок рулетки. Тишин поднял глаза. «Осторожно, двери закрываются» пропел голос, и створки сомкнулись по обе стороны поводка. Моти в тамбуре не было. Тишин ткнулся в запыленное стекло. Псина бегала по платформе, ошарашенно разглядывая пассажиров. Поезд тронулся. Поводок стал вытягиваться. Мотя сообразила наконец, что хозяин остался внутри и побежала рядом с вагоном, постепенно отставая. Рулетка дернулась в руке Тишина, вылетела из ладони и с размаху грохнула о створку дверей. Тишин смотрел наружу. Мотя бежала.

Он заколотил кулаками в окно, заорал! Господи, её же задушит!

Заозирался в поисках стоп-крана. Оттолкнул кого-то локтем, рванул ручку — ничего не произошло.

— Отцепили! — крикнула какая-то женщина. Тишин метнулся к окну. На стремительно уплывающей станции крутилась и скакала Матильда.

Электричка набрала ход. Тишин застыл. Кто-то сообразил отцепить собаку. Слава богу. Какой-нибудь собачник, как пить дать. Но когда, как она выскочила, дурья башка? И что теперь делать?

Он в бессилии сполз спиной по стенке тамбура, опустился на корточки. Громкая связь хрюкнула, кашлянула и пророкотала: «Владельцу собаки, которая выскочила в Левашово. Она ждёт хозяина в здании станции». Тишин не поверил ушам. Он начал лихорадочно соображать. Когда там обратная электричка? Черт, нескоро. Сколько Мотя сможет ждать его? Дура дурой же.

Заказал такси, и все десять минут, что ждал машину, пристёгивался, ехал, он сжимал в руке дурацкую рулетку и крутил в голове бесконечное: «Только бы дождалась. Только бы дождалась».

Вот и Левашово. Старая дверь хлопнула, Тишин вбежал в здание. В гулком зале было пусто. У дальнего окна топтался обширный мужчина в светоотражающем жилете.

— Я хозяин собаки, которая выскочила! — заявил Тишин, подбегая. — Где она?

Мужик виновато развел руками:

—Да вот…снова выскочила. Я уж удерживал её тут, удерживал, но... рвалась куда-то.

— Куда? Куда она побежала? — Тишин глянул в окно за спиной железнодорожника.

— Туда, — махнул мужик в сторону города, — прям по путям ломанулась.

Тишин молча ринулся на выход, но мужик закричал вслед:

— Погодите! Нельзя!

Тишин только рукой махнул.

Но мужик оказался упорен. Он догнал незадачливого собаковладельца и сунул ему в руки что-то желтое.

— Вот, наденьте.

Тишин с изумлением уставился на светоотражающий жилет.

— Темнеет уже, — словно извиняясь, пробормотал железнодорожник. — Вы только верните потом.

Тишин коротко кивнул и бросился в сторону Парголово, на ходу натягивая жилет.

Шпалы укладывают так специально, чтобы неудобно было идти. О беге по ним вообще речи быть не может. Но Тишин бежал. Сбивая ноги, спотыкаясь, он мчался по путям, и очень скоро сбил дыхание.

Саднило горло. Солнце уже давно укатилось за горизонт, но жара давила и душила. Тишин расстегнул воротник рубахи, но это не помогло. Пот лил по лбу, шее, подмышками. В боку невыносимо колотилась то ли селезёнка, то ли поджелудочная, хрен разберешь. В висках стучало. Полотно дороги мелькало шпалами в дёрганом ритме, тёмные черточки плясали перед глазами, ударяя в сознание иголками. Тишин споткнулся, но снова выровнял бег. Только бы она не попала под поезд!

Вдалеке послышался длинный гудок. Тишин обернулся. Белые глаза электрички светили резко и зло. Тишин перебежал на другое полотно, хотя не был уверен, что не по нему несётся это чудище. Он бежал. Сзади гудело не переставая. Тишин снова обернулся. Так и есть, он ошибся. Чертыхаясь, скатился с насыпи, обдираясь о кусты. Через несколько секунд мимо пролетел красный бок «Ласточки». Тишин, тяжело дыша, с тоской проводил её взглядом и стал карабкаться наверх. Он был почему-то уверен, что Мотя бежит прямо по путям.

В груди колотилось сердце. Ему вдруг стало холодно, хотя пот так и струился по лицу и спине. Так и помереть недолго, отстраненно подумал Тишин и чуть сбавил шаг. Он всматривался вперед — не мелькнёт ли где рыжий хвост? Ему показалось, он увидел что-то, но... споткнулся и, коротко вскрикнув, повалился набок. Рельс скользнул к его лицу свинцовой змеей и укусил в бровь. Тишин покатился вниз по насыпи. Увидел, как высоко над ним в небо уплывает полотно, шпалы, гравий, кустики пажитника, провода и столбы. Он проваливался сквозь землю. Вокруг становилось всё темней и темней, по бокам побежали тени — отражения поездов, летящих к далёким полустанкам.

Там на платформах пассажиров встречают родные лица. Кто-то тихо поёт, хохочет малышня, чей-то голос зовёт пить чай. «У меня сегодня со смородиновым листом. Будешь, Саша?»

«Какая глупость!» — подумал Тишин и заплакал. Ему стало очень жаль и себя, и потерявшуюся Мотю, и маму, умершую в одиночестве белых стен. Жаль того, что лето только началось, а его уже нет. Но больше всего было жаль вечеров раз в неделю и чая с «таком».

Слезы текли по лицу, мочили немилосердно, и это стало раздражать — ну сколько можно плакать и, позвольте, почему так мокро? Тишин вздрогнул и открыл глаза. Мотя лизала ему лицо. Розовый язык казался огромным, и с него на тишинский нос упала капля слюны. Тишин отмахнулся и сел на путях. Собака тявкнула и угнездилась рядом, прислонившись к хозяйскому боку. Она была тёплая, часто дышала и косила хитрым глазом. От ощущения этой близости Тишин заплакал по-настоящему. Обхватил рукой собачью шею, прижался скулой к острому уху, чмокнул дурной лоб.

— Дурында ты моя, дурында.

Мотя улыбнулась, как умеют только собаки, и лизнула его в рассечённую бровь.