Меч и его Герой

– …И великие волшебники, много веков правившие нашей землёй, узрели, что люди преисполнились греха и пресытились чудом, – изрёк отец Нуав. – И в скорби своей покинули эти земли, исчезли навсегда. Так завершилось Золотое Время. Города пришли в упадок, люди ожесточились… и среди них расплодились чудовища.

Священник сложил руки, изобразив знак меча. Худой, горбоносый и бритоголовый, в своей чёрной мантии он походил на старого грифа за резной кафедрой.

– То были мрачные времена, полные тьмы и зла. Иные чудовища обитали в лесной глуши, во тьме пещер, на горных кручах. Иные охотились в городах, во мраке ночных подворотен. Но всего страшнее были те, что обитали в людских душах – и смущали, искушали людей, ввергали в грех и сеяли вражду… Но, когда наша страна была источена тьмой, и враги готовились нас разбить – явился Спаситель. Белый Рыцарь.

Отец Нуав перевернул страницу. За его спиной на барельефе, озарённом косыми лучами солнца сквозь стрельчатые окна, белоснежный Рыцарь побивал мечом чудовищ. Безобразные монстры были вырезаны из чёрного базальта, Рыцарь – из сияющего мрамора.

– Именно он повторил чудо былых волшебников, умевших оживлять вещи. И выковал Живой Меч. Благословенное оружие, наделённое душой. С ним в руках он объединил народ, повергнув чудовищ! Мы дали отпор врагам, отстояв свою страну…

Халле, стоявший в задних рядах, слушал вполуха и больше разглядывал витражи. Он много раз слышал эту историю. Ёль откровенно скучала, чуть не зевая; Инкер, как обычно, был бесстрастен.

– Все славили Рыцаря как спасителя и защитника. Но он, в благородстве своём, не возжелал власти. Своим верным Соратникам он пожаловал во владение земли королевства: а храбрейшего из них, Руфа-Воителя – сделал королём. А потом Рыцарь взял свой Меч, и вонзил в крепчайшую скалу, сказав…

– «…Се да будут ножны тебе!» – шёпотом закончила Ёль, закатила глаза и ханжески поджала губы. От её гримаски Халле невольно прыснул в кулак – притворившись, что чихнул.

– Э, стихоплёт! Чё соплями брызжешь? – злобно прошипел стоявший впереди пижон Фран, вывернув шею. – Рубаху новую замарал! – он брезгливо стёр несуществующую грязь с рукава. – Языком мне вылижешь, понял?

– Отвали, Фран, – сердито шепнул Халле.

– Язычко-ом? – ехидно поддела Ёль. – Экий ты шалун, Франне!

– Ах ты, шлю… – рыкнул было Фран; и смолк, когда молчаливый Инк выразительно взглянул на него и стукнул кулаком по своей ладони.

– Дети, не шумите! – шёпотом возмутилась тётка рядом. – Имейте благочестие, вы же в церкви!

– …Много лет Меч был лишь памятью о подвигах Рыцаря, – говорил меж тем священник. – Но вот святого Схимника постигло великое откровение. Удалился он в горний скит, и там написал Книгу, что положила начало нашей Святой Церкви. Пророчество Книги гласит: в час великой нужды, когда вновь преумножатся чудовища – Живой Меч дастся в руки достойнейшему. И тот, новый Белый Рыцарь, сокрушит зло, и поведёт нас к победе…

«И Схимник от мира ушёл в горний скит; и в сумрачной келье за Книгу засел», мысленно стал рифмовать Халле. «Пророчество Книги священной гласит…». Как бы дальше? «Висел», «сумел»? «Кто духом и сердцем отважен и смел…»

Дальше слова, как всегда, потекли сами. Меж тем отец Нуав закончил проповедь и закрыл книгу.

– Вот почему мы отмечаем День Избрания, – уже обычным голосом сказал он. – Не забывайте: через два дня на площади состоится праздник. В этот день, сотни лет назад, Рыцарь вонзил клинок в скалу; в этот день, один раз в году, пробуждается сила Меча. И все дети, кто достиг возраста Выбора, могут прийти и попытать удачи. Кто знает, кого изберёт Меч?

…Служба закончилась, и народ потянулся на выход. Халле вприпрыжку сбежал по ступеням, обогнав чинно расходившихся людей. Внизу, на залитой солнцем Рыцарской Площади, он обернулся и окинул взглядом величественную громаду древней церкви – витражные окна, суровые статуи Соратников, вознесённые в небо резные шапки крыш. Над шпилями-мечами кружили голуби.

– Хорош глазеть, придурок! – весело окликнула Ёль. – Айда в порт, сегодня корабли из колоний приходят!

И они побежали.

***

– Он, наверно, красивый был, – сказала Ёль.

Ребята сидели на каменном парапете набережной. Внизу пёстро бурлил порт; в толпе сверкали искрами копья стражи, плыли тюки на головах носильщиков. У причалов шла разгрузка, ворочались и кланялись портовые краны – и старинные, живые, и обычные. Живые было легко отличить, они двигались куда плавней, как величавые птицы… А ещё дальше, за лесом мачт в переплетении снастей – искрилось, играло бликами море.

– Кто? – не понял Халле.

– Белый Рыцарь. Высокий, златовласый, в белых латах… Краси-ивый! – мечтательно протянула Ёль.

– Да ну! – хмыкнул Инк. – Он был настоящий мужик, воин. Рази ж слабак смог бы всех чудищ перебить? В плечищах сажень, грудь как бочка!.. А ты как мозгуешь, Халь?

Халле задумался.

– Я думаю, он был альбинос, – сказал он. Друзья удивлённо моргнули в такт. – Такой беловолосый, красноглазый; оттуда и прозвище. Его все сторонились и боялись, он был всем чужой – но потому и сумел то, чего не смогли другие…

– Фу! Ну и выдумал! – скривилась Ёлка. – Не рыцарь, а мышь белая, прости-небо! – она сплела пальцы в знак меча.

– Да ладно тебе, – улыбнулся Халле. – Ты что, вправду веришь?

– В Рыцаря? А как не верить-то? – Ёлка зажмурилась, блаженно почёсывая пятки о нагретый солнцем камень.

Трудно было вообразить троих более разных ребят. Задумчивый тихоня Халле походил на грустного воронёнка: худенький, носатый, чернокудрый, а пальцы серы от въевшегося угля. Добродушный, неторопливый Инк превосходил его на голову – крепко сбитый, рыжеволосый, лицо загрубелое и красновато-смуглое, с доверчивыми голубыми глазами. Ученик кузнеца, каждый день прилежно звеневший молотом у горна, Инкер Сурш сам будто вышел из жаркого зева печи.

И, конечно, Ёлка-Ёль. Загорелая, с белоснежными и пушистыми волосами, в узорчатой зелёной юбке и вечно босоногая. Лучшая подруга, острая на язык насмешница и бесшабашная заводила их компании, готовая целыми днями пропадать с ними на улице – лишь бы не бывать дома, не видеться с матерью.

Инк и Халле прекрасно знали, что мать Ёлки водит к себе мужчин. Даже когда она принимала ребят однажды дома и поила чаем с пряниками, в её ласке и гостеприимстве сквозила сладкая гнильца… Но всё равно, оба готовы были расквасить рожу любому, кто обзовёт Ёль «шлюхиной дочкой».

– Да нет. В это всё… В Меч. Думаете, кто-то вправду однажды выдернет его из камня?

– А чего бы и нет?

– Ну, не верится, – признался Халле. – Это было бы слишком странно. В смысле, Меч волшебный, но это же меч! Как он может кого-то избирать?

– А как могут телеги без лошадей ездить? – Инкер кивнул на карету, прокатившуюся мимо по набережной. Конечно же, старинную, живую, без лошадей; конечно же, с гербами на дверцах. Хоть живые творения волшебников не старели, не снашивались – их осталось мало, и почти все они принадлежали богачам и знати.

– Или корабли без команды плавать? – подхватила Ёлка. В залив как раз входил живой корабль; на мачтах трепетали фиолетовые флаги королевского дома Руфингов. Снасти двигались и ползли сами по себе, без матросов – и надутые паруса на мачтах опадали, сворачивались, как лепестки цветка на закате. Или как крылья бабочки.

– Не плавать, а ходить. Корабли по морю ходят…

– Это всё волшебство, – подытожил Инк. – Как знать, что волшебники умели? Может, Меч, он не только живой, но и умный. Почует достойного, да и пойдёт к нему в руки!

Халле пожал плечами. Может, и так… Древние чудеса не понять умом. Творения волшебников жили, исполняя своё предназначение – повозки развозили грузы, фонари исправно зажигались каждую ночь.

И Меч тоже был живой. Халле, как и все дети города, нередко приходил на площадь, на спор брался за рукоять… И отдергивал руку, нутром ощутив дремлющую, но могучую силу. Будто подходил к спящему льву в зверинце.

Но никто из волшебников никогда не создавал живого оружия. А вот Рыцарь – сумел. Стало быть, это и вправду чудо?

– Я тоже пойду! – беззаботно заявила Ёлка. – Может, это меня Меч выберет.

– Ты? – поразился Инк. – Да ладно, ты ж девчонка!

– И что? А? – мигом завелась девочка. – Что у меня, рук нету, меч держать? Вот возьму и стану Белой Рыцаршей! А вас в Соратники не возьму, потому как вы придурки! – она высунула язычок.

– Да ла-адно, ну, Ёлка!

Халле никому не признался бы, что втайне тоже хотел бы стать героем. Казалось бы, что такого, любой мальчишка мечтал однажды вынуть Меч из камня… Но Халле был даже самому себе смешон. Вот из Инкера получился бы Рыцарь на славу. Даже из Ёлки, уж она-то храбрее их обоих!

А он… Халле мечтал писать стихи. Мечтал, чтобы его знали и помнили как настоящего поэта. На Железной улице, где остальные мальчишки толклись у оружейных лавок, Халле подолгу торчал у витрины писчебумажного магазина. И с восхищённой тоской разглядывал настоящие стальные писчие перья, разложенные на зелёном бархате, будто наконечники крохотных стрел. Всю жизнь он мечтал окунуть такое в чернила, выводить строки по белой, вкусно пахнущей бумаге – а не царапать угольком и мелом на стенке кухни, чтоб потом стереть.

Но герои не пишут стихов. Это о них потом слагают стихи и песни.

– Чего залип, олух? – ткнула Халле в плечо Ёлка. – Опять стишок сочинил?

– И не стишок, а сонет, – с улыбкой поправил Халле, глядя на мачты кораблей. – Вот, послушайте…

Уходят от причалов корабли

В далёкие края, по зову звёзд,

Чтоб хрупкий протянуть незримый мост

К туманным берегам чужой земли,

Где в солнце утопают города,

Туда, где в чаще сумрачных лесов

Сияют стены храмов и дворцов…

И парус в небе тает без следа.

Но, сердце дома позабыв, герой,

К родному брегу снова правит чёлн:

И, словно птица вешнею порой,

Стремится он, летя по глади волн!

…Чтоб, долгий путь проделав до конца,

Сложить устало крылья-паруса.

– Да-а, – потрясённо и восхищённо протянул Инк.

– Вот как ты это делаешь? – не сразу обрела дар речи Ёль. – Это ж просто слова, а ты их как сложишь – так… Ух!

– Да ничего сложного! Две рифмы, ещё две, и ключ в конце…

– Какое там! А-а, ничего-то ты не поймёшь.

***

Домой к Тойвингам Халле опоздал – и чуть не получил тумака от главного кухаря.

– Где шляешься, щенок?! – багроворожий толстяк припёр мальчишку пузом к стене. – Чья очередь по кухне дежурить? Печь стынет, а хозяевам на стол подавать пора!

– Бегу-бегу!

«Самому, поди, брюхо мешает нагнуться да растопить», мрачно думал Халле, подбрасывая угля в зев огромной печи.

Пламя понемногу разгоралось – и с ним оживал дом. Тихо заскрипели двери, отворяясь без чужих рук. А потом миски и подносы плавно поднялись в воздух со столов – и гуськом поплыли из кухни вверх по лестнице, в столовую, где ждали ужина хозяева и гости.

Халле присел у печи, протянул к огню руки, радуясь отдыху и теплу. В который раз напомнил себе, что работа на кухне не худшая участь для него – безродного сироты, взятого в дом лишь за былые заслуги отца перед хозяином. Огонь, кормёжка, крыша над головой… Да и само имя хозяев: Тойвинги были богатым родом – а как иначе, кто ещё мог бы владеть живым домом? Настоящим, древней постройки, который сам служит хозяевам без толпы слуг; только не забывай поддерживать огонь в очаге, питающий жизнь дома. Его сердце.

– «В каждом доме горит очаг», – прошептал Халле. Добавил, подумав: – «В каждом сердце горит душа»…

И, подобрав уголёк, принялся карябать прямо на кирпиче стены.

***

Ночь была полна чудовищ.

Халле, задыхаясь, мчался по тёмным улицам, шарахаясь от теней. Как назло, ни фонаря, ни прохожего! А позади дробью стучали шаги погони.

Мальчишку подняли и выгнали из дому заполночь, сунув в руки корзину. Велели бежать в порт, купить моллюсков к хозяйскому столу – свежайших, с ночного лова! Когда же Халле возвращался назад с покупкой, то срезал через узкий переулок, надеясь успеть ещё вздремнуть до рассвета… И вдруг его схватили за плечо.

– Так-так, – с гнусной ухмылкой протянул Фран, прижав Халле к стене. За спиной его маячили ещё двое парней: никак, вышли на ночные «подвиги», гады – надо ж было им попасться! – Что, сучонок, не боишься один ходить?

– Пусти! – Халле попытался вырваться.

– Кто-то забыл, кажется, что его место в грязи, – выплюнул Фран. – Рубашкой теперь не отделаешься, урод: падай на землю, и ботинки мне це… Ааа!!!

Халле выплеснул корзину склизких, шевелящихся тварей Франу в лицо. И, вырвавшись, припустил прочь. А вот теперь его настигали!..

Мальчишка сам не понял, как ноги вынесли его на Рыцарскую площадь. В этот час она была темна и пуста; фонарей тут и сроду не было – всё как века назад, при Рыцаре. Чернели острия церковных крыш, заслоняя звёзды.

А посередине площади, на ступенчатом постаменте, высилась святыня. Чёрная скала, глыба слоистого камня, из которой наискось торчала рукоять с эфесом, выкованным из белого металла. Живой Меч, века назад загнанный в скалу рукой Рыцаря, безмолвно ждал нового героя.

Халле хотел забарабанить в дверь церкви – но топот был уже близко; не успеть! И тогда, как по наитию, мальчик бросился к постаменту, взбежал по ступенькам и нырнул за глыбу. И съёжился в лунной тени, стараясь слиться с камнем.

Шаги мальчишек раздались совсем рядом. Халле затаил дыхание, дрожа от страха и тоски… И вдруг вздрогнул. Перекрывая злые голоса, в уши ему вполз странный шелест – нет, шёпот:

«Возьми…»

Кто это?

«Возьми меня. Освободи…»

Голос звучал странно, не по-живому. Скорее, походил на…

…шелест меча, выскользнувшего из ножен.

Не думая о том, что делает, Халле осторожно приподнялся – и на цыпочках обошёл скалу. Взору его открылась озарённая луной сторона, торчащий из камня Меч… И рукоять его сияла в ночи белым. Не отражённым светом луны – сама по себе!

«Освободи!» Халле почудилось, что сияние подрагивает, будто в такт ударам его сердца. Завороженный мальчишка протянул руку – и ладонь обдало мурашками…

– А-а, вот ты где, сучонок! – ударил меж лопаток вопль Франа. – Н-на те!

От подзатыльника Халле дёрнулся вперёд – и со всего маху шарахнулся о камень лбом. В глазах взорвались звёзды; мальчишка скатился по ступеням на мостовую, отбивая бока. Кое-как собрал себя, подняв на ноги – и бросился бежать, не разбирая дороги.

– Куда? Стой, су…

Но Халле было уже не остановить.

…И долго ещё потом дома, ворочаясь на тюфяке на полу кухни, он не мог избавиться от тревожной мысли, гулявшей в голове рука об руку с болью:

«Что это было?»

***

День выдался ясный, и Рыцарская Площадь была запружена народом. Кто привёл детей, кто просто пришёл поглазеть. Каждый год одно и то же, век за веком – но не переводились те, кто верил: а вдруг?

Флаги трепыхались на шпилях, балконы были украшены знамёнами и гирляндами цветов. Зеваки свесились из окон, расселись на крышах. В толпе сквозь гомон звучали крики лоточников… Но, перекрывая шум, над площадью разносился голос отца Нуава – удивительно зычный для такого костлявого тела. Священник застыл на возвышении, возле валуна, и по одному зачитывал из свитка имена тех, кто вызвался на церемонию.

– Здорово, что ты тут, Халь, – возбуждённо и радостно говорил Инк. – Я уж думал, не придёшь!

– Куда ж без него! А ну как он новый Рыцарь? – хихикнула Ёль. – Каков бы вышел герой: король-поэт!.. Эй, Халле, а меня сделаешь своей Соратницей?

Халле кивнул без улыбки. Он убежал из дому на рассвете, проскользнув мимо кухаря; и чудом успел в церковь. Отец Нуав без вопросов вписал паренька в конец очереди.

И вот теперь Халле маялся раздумьями. У него из головы не шла минувшая ночь. Что же это? Он вправду слышал голос меча?

«Освободи…» Жуть! Да нет, не может быть. Или может? Вон, говорят, святой Схимник, основатель Церкви, тоже слышал глас откровения. Но то святой – а он… он ведь просто Халле! Не рыцарь, не герой ни разу!

Или?..

Впервые в жизни мальчишке было и радостно, и страшно разом.

– Франне Эсвинг, подойди!

Фран, рисуясь, отвесил толпе поклон и ухватился за рукоять. Когда же выпустил, лицо у него стало обиженным и удивленным: вправду, что ли, верил в свою избранность?

– Инкер Сурш, подойди!

Взойдя на возвышение, Инк поплевал на ладони и взялся за меч. Не сумев вытащить, пожал плечами, с виду вовсе не расстроенный – мол, нет, так нет, делов-то!

– Ёлина Зюссе, подойди!

Услышав это, Халле даже очнулся от тяжких дум. Ну, Ёлка, ну, чума! И как только умолила священника?

Ёль тянула за рукоять чуть ли не минуту; даже упёрлась в валун пяткой. Из толпы уже послышались смешки, когда девчонка наконец-то бросила меч и сбежала по ступенькам, прикрыв лицо рукавом. Но Халле успел заметить, как блеснули слёзы в её глазах.

– Халле, слуга дома Тойвингов, – священник тихо вздохнул. – Подойди.

Вот и момент истины. Не чуя ног, Халле поднялся на пьедестал. Протянул руки к мечу – и в голове вновь ожил, зашуршал шёпот:

«Возьми меня. Освободи!..»

И на миг мальчишке захотелось отдёрнуть руку. Но…

– Халле! – прогремел над площадью рёв. Сквозь толпу проталкивался кухарь, распихивая народ брюхом.

– Вот ты где, щурёныш! – рожа толстяка пылала яростью, щёки тряслись. Его не смутила ни толпа, ни священник на пьедестале.

Поняв, что сейчас его сцапают за шиворот, Халле отчаянно схватился за рукоять меча – скорей в надежде удержаться… И по рукам его будто брызнули молнии.

Меч вспыхнул, засияв белым светом. Разбежались по валуну ослепительные трещины – и в один вдох-выдох скала расселась, рассыпалась на осколки. Толпа слитно ахнула.

Изумлённый мальчик выпрямился с мечом в руках: странно, тот почти ничего не весил. Обернулся – и встретил сотни изумлённых взглядов.

Повинуясь наитию, Халле вскинул меч над головой, как Белый Рыцарь на иконах и фресках. И клинок ослепительно полыхнул, лучом пронзив небесную высь. Мальчик поневоле зажмурился. Открыл глаза, уже чувствуя, как душу наполняют восторг и торжество… И подавился всеми словами, что начал было сочинять для людей.

Люди? Где они – люди?

***

Не стало ни солнца, ни дня.

Вокруг клубилась багровая мгла, и в ней ворочались силуэты, будто созданные из сгустившейся тьмы. Огромные, сутулые, безобразно раздутые – или сплошь из костей и рёбер; одни растопырили когтистые руки, другие шевелили щупальцами, у третьих за спиной топорщились крылья. Куда ни глянь – повсюду разинутые пасти, клювы, кабаньи рыла. И глаза, жёлтые, налитые кровью, мутно-белые, или вовсе слепые глазницы…

Чудовища!

Со всех сторон на Халле наступали чудовища. Ошеломлённого мальчишку накрыло волной шума: рычанье, хрюканье, хихиканье и гнусный шёпот, суливший такое, что морозом пробирало… Откуда они здесь? Неужто сползлись со всего королевства, учуяв силу пробудившегося Меча – и его Избранника?

Халле попятился, заслоняясь Мечом… Но почти сразу его смятение растаяло в пламени вспыхнувшего гнева.

ДА КАК ОНИ СМЕЮТ?!

Белое пламя святой ярости охватило Халле – и Меч засиял ярче десяти солнц. И сам Халле почувствовал, что меняется. Он прибавил в росте, плечи раздались, фигура его облеклась в сияющие белые доспехи… и Халле перестал быть.

Вместо него – стал Герой.

И Герой развернулся к первому монстру. Жуткий, высоченный скелет с клювастым черепом и в чёрных лохмотьях уже тянул к нему когти. Взмах Меча – и чудовище рассыпалось, истекая мраком; череп раскололся о ступени.

Не время было торжествовать: на Героя уже напирал новый враг. Жирная, слизистая туша о множестве змеистых рук-хоботов вползала на пьедестал, наваливалась брюхом. Рыцарь рассёк склизкие щупальца, сияющим клинком вспорол монстра. Тварь лопнула, заливая всё вокруг жижей тьмы. Но ни капельки не осквернило Меч, он всё так же сиял разящим лучом света!

Рыцарь расхохотался. И от смеха Его – ликующего, звонкого, как победный набат – откатилась кровавая мгла, отпрянули чудовища. Но не все! Два исчадия мрака вспрыгнули на возвышение и вцепились в руки Героя с обеих сторон. Монстр справа был гигантом, охваченным огнём: глазницы и пасть его пылали, как жерло печи, а лапы жгли сквозь доспех. Левый монстр оброс белоснежной шерстью, узкая и острая пасть его дышала снежной стужей, и хватка его пронзала руку Рыцаря мертвящим холодом.

Герой взревел от боли. Но ни огонь, ни лёд не могли сдержать Его святого гнева! Рванувшись, что было сил, Он высвободил руку – и взмахом Меча перечеркнул зимнюю тварь. Та ещё заваливалась, а Герой уже обернулся к огненному гиганту. Монстр раскинул лапы, полыхнув целой стеной огня: но Белый Рыцарь бесстрашно шагнул в пламя, отводя клинок для удара…

***

Время застыло.

Не веря, не понимая, Халле смотрел в лицо Инку… пронзённому клинком Меча. Друг ошеломлённо моргнул, силясь что-то сказать – но из уст его побежала кровь, а потом взгляд помутнел. Колени Инкера подогнулись, и он тяжело повалился на камень пьедестала, соскользнув с клинка.

«Нет».

В ушах звенела мёртвая тишина. Халле огляделся, не желая верить глазам. Со всех сторон на него глядели потрясённые лица: толпа безмолвно таращилась, разинув рты.

«Нет! Это грёзы, чары! Этого…»

Отец Нуав, перерубленный пополам, распростерся рядом. Бледное лицо заострилось ещё сильней, глаза незряче смотрели в небесную высь. Чёрные одежды впитали кровь.

«…не может…»

Главный кухарь ворочался на мостовой, пуча глаза и сипя. Он слепо шарил рукой, пытаясь сгрести в распоротое брюхо сизо-багровые потроха.

«…быть!»

И ещё одно тело скорчилось на пьедестале у ног Халле. Зелёная юбка разметалась по камню; белые волосы плавали в крови. Халле отступил на шаг от расползавшейся лужи. В пятку ему впился осколок камня от глыбы.

«Нет, нет, нет!..»

«Да!»

Этот голос прозвучал так, будто тысяча клинков разом ударила друг в друга, схлестнувшись в пляске битвы. Звон раскатился над площадью, и мальчик не сразу понял, что это смех.

«О, да, малыш! Прости, я слегка… увлёкся. Оголодал немного!» Кажется, сталь звенела только в голове у Халле: никто в толпе не завертел головой. Да и вообще, не пошевелился.

Время застыло. Умер ветерок над площадью. Замерла в падении капля крови, сорвавшаяся с Меча.

«Кто ты?», подумал Халле, цепенея от ужаса.

«Кто я? Ты же сам освободил меня, малыш!»

«Ты – Живой Меч? Но… почему?»

«Что – почему?»

– Мои д-друзья… – выдавил-таки Халле. – Ты же… Белый Рыцарь выковал тебя… чтобы спасти нас! За что?..

И вновь зазвенела-захохотала сталь.

«О, глупцы!» Голос Меча зазвучал спокойней. «Такие же, как ваш Рыцарь. Но в нём текла капля крови древних волшебников, да. И он был догадлив. По крайней мере, догадался, что оружие можно оживить, лишь дав хладному железу – испить железа живого!»

– Живого? То есть…

«Кровь, да! Он выковал меня в надежде спасти вашу жалкую землю. И закалил в своей крови! О, видел бы ты его, когда он понял, что железо надо кормить!»

– Кормить…

«А что ты думал? Живые творения волшебников исполняют то, для чего созданы. Дома дают кров, хранят тепло. Корабли ходят по морю… А для чего создано оружие?»

– Нет, – разум Халле отказывался верить. – Ты… ты же выкован, чтобы убивать чудовищ!

Звон-хохот чуть не оглушил его.

«Ты что, не понял? Нет, и не было никаких чудовищ! Малец, чтобы спасти страну, надо дать людям врага, ненависть к которому их сплотит. Вот тех ничтожеств, что легли под моим клинком, и объявили чудовищами в людской плоти! Вы, людишки, так легко принимаете друг друга за монстров, чтобы не видеть в других отражения собственного зла!»

Голос изменил Халле. С губ его сорвался лишь всхлип.

«Рыцарь всласть напоил меня вином битвы… А потом предал, сучий потрох!» Свет Меча полыхнул алой яростью. «Вогнал в скалу, чтобы навек лишить меня пищи! О, будь он проклят!»

– С-святой Схимник…

«А, этот?» презрительно лязгнул Меч. «Сын проклятого Рыцаря. В нём текла его кровь, его железо. Моё железо… Он услышал мой зов, как и ты – но побоялся своего жребия! Сбежал в глушь, как можно дальше от меня, трус. Похоже, страх свёл его с ума, раз он сочинил такой бред!»

Халле невольно скосил глаза на святую Книгу, валявшуюся на камнях. Страницы были забрызганы кровью отца Нуава.

«Но, кажется, ваш святой не удержал-таки греха в штанах», хохотнул Меч. «И теперь пришёл ты, малец. Ты, в котором течёт толика крови Белого Рыцаря и Схимника! Твоё железо во мне, моё – в тебе; владей же мной, а я направлю твою руку!»

– Н-нет!..

«Да!» Сталь голоса зазвенела страшным предвкушением. «Малыш, ты же мечтал стать героем! Все щенки этого драного королевства мечтают! Ты Белый Рыцарь, я твой Меч – вместе мы спасём этих людишек. Спасём от кретина-короля, от прогнившей знати, богатеев, воров, вражьих шпионов, калек и нищих! В каждом убитом тобой и во славу твою толпа будет видеть чудовище! Вперёд же: давай спасём их… от них самих!»

Время вернулось. Халле хотел было отшвырнуть Меч, упасть на колени – но та сила, что переполняла его, вдруг распрямила его спину. И вскинула руку с Мечом над головой.

«Ну уж нет, мой маленький герой!» В голосе клинка сплелись насмешка и злоба. «Я не дам тебе вновь заточить меня в скале на века. Мы с тобой одного железа!»

– Слушайте! – вскричал Халле, с ужасом понимая, что языком его говорит кто-то другой. – Люди! Я, Белый Рыцарь, вернулся к вам!

«Нет, нет, не слушайте!»

– Я поверг чудовищ, что ходили средь вас в людской шкуре! – Халле взмахом Меча указал на трупы. – И повергну ещё многих!

«Пожалуйста!.. Сломайте, убейте его!»

Но Халле в отчаянии видел, как лица в толпе разглаживаются, вспыхивают глаза. Люди внимали каждому слову, будто гласу с небес.

– Ибо Зло велико, и тьма проросла среди нас. Королевство источено пороками и бесчестием! Я чую среди вас слуг Зла, и они сильны! Но вместе – вместе мы победим!

Они слушали. Они верили.

«Нет! Умоляю! Убейте… меня!»

– За мной! – устами мальчишки прокричал Меч. И взметнулся к небесам. И вместе с ним вскинулись над головами сжатые кулаки.

На какой-то миг голос вернулся к Халле – и мальчишка страшно закричал. Но голос его утонул в диком, ликующем рёве толпы.

***

– Нет… – прошептали губы Халле.

Мальчик разлепил глаза. Он лежал на спине, на холодном камне. И над головой было небо в меркнущих звёздах. А ещё – где-то рядом метались тени, слышались звуки ударов и хэканье. Вот, шатаясь, отступил один силуэт, второй… На спину третьей фигуре с диким визгом запрыгнула худенькая, вёрткая тень с белыми волосами.

– А-аа! – заорал мальчишеский голос. – Ведьма, бешеная! Валим!

Топот ног затих вдали. Халле прикрыл глаза: голова полнилась тупой, тяжелой болью… Но вот его схватили за плечо.

– Эй, Халь! Ты живой?

Что? Это же… Не может быть!

– Очнись, придурок! – второй голос, тоже родной до боли, дрожал и срывался. – Глаза открой!

Над ним склонились Инк и Ёлка. Чумазые, растрёпанные, у девчонки на губе кровь – но живые! И в их глазах была тревога.

– Ребят?.. – еле выговорил Халле.

– Мы, мы! Тебя башкой о камень приложили. Слава Соратникам, Ёлка меня на площадь притащила: хотела сама Меч выдернуть… Ты как?

– Ну-ка, сколько пальцев видишь? – Ёль совала ему палец под нос. – Прямо смо… Ай! Ты чего?

Это Халле вдруг приподнялся на локтях – и с тихим всхлипом крепко обнял обоих, чуть не повалив на пьедестал вместе с собой. Всего на секунду: голова его пошла кругом, звёздное небо и крыши домов закувыркались.

– Э, э! – Инк подхватил обмякшего друга. – Ну-ну, вставай… Пошли.

…Дрожащие огоньки свечей выхватывали из полумрака богатые оклады икон, суровые лики Соратников на образах. Молчаливый отец Нуав растирал в ступке травы; Халле с холодной повязкой на лбу следил за ним из постели.

– Отче, – попросил он тихо. – Помогите сперва Ёлке. У неё кровь…

– Ха! Это не моя, – победно усмехнулась Ёль, сидевшая рядом на краю кровати.

– Это она Франа за ухо цапнула, – пояснил Инк. – Думал, совсем отгрызёт. Видел бы ты, как она за тебя дралась!

– Заткнись, олух! – возмутилась Ёлка. И даже при зыбком свете свечей Халле заметил, как девчонка покраснела.

– Так, чада, идите-ка по домам, – промолвил священник. – Халле пускай останется у меня: я о нём позабочусь. И без разговоров!

Выпроводив недовольных ребят, отец Нуав поднёс Халле чашу с питьём. Выпив горькое зелье до дна, мальчик откинулся на подушку. Огоньки свечей подрагивали, будто в такт ударам огромного, незримого сердца – и Халле уже чувствовал, как отступает боль и унимается пережитый страх.

Церковь делала то, для чего была построена в древние века, когда ещё не была церковью. Врачевала душу и тело.

– Вот так, – священник поправил мальчишке одеяло. – А теперь поспи. Да минуют тебя чудовища в ночи!

Халле сглотнул.

– Отец Нуав… – он поколебался. – А чудовища вправду есть?

Священник, уже гасивший свечи, замер и взглянул на него.

– Они вообще были? – спросил Халле, с ноткой не то надежды, не то отчаяния в голосе.

После недолгого молчания, отец Нуав прикрыл глаза и склонил голову.

– У Святой Церкви немало тайн, сыне, – тихо сказал он. – И некоторым из них самое место во тьме, вдали от праздных глаз… Сладких снов тебе.

И задул свечу.

***

Утром площадь была запружена народом. И снова реяли в солнечном небе флаги, и подростки один за другим всходили на пьедестал, где ждал их отец Нуав. Был тут и Фран с замотанным платком ухом: и он не сумел выдернуть меч, и сошёл по ступеням, обиженно хмурясь.

– Ну, слава небесам! – заявила Ёль. – То-то была бы клюква, если б мы Франне в герои заполучили!

Инк согласно хмыкнул, а Халле расслабленно кивнул забинтованной головой. Они втроём сидели на верхних ступенях церкви, у самых ног каменных Соратников. Белые голуби ворковали на шлемах статуй.

– А вы, ребят, не пойдёте?

– Да ну его к ежам! – отмахнулся Инк. – Чай, прав ты был: сказки это всё. Да и если б нет – какой из меня герой?

Самый лучший, подумал Халле, улыбнувшись. Но ничего не сказал.

– А мне это даром не сдалось! – беззаботно заявила Ёль. – Они мне «шлюхина дочка», а я их спасай! Нет уж. Сами на коленях приползут, как припрёт!.. Чего пялишься?

– Придумываю рифму к «Ёлка», – признался Халле.

– Иди ты! – аж подскочила девочка. – Ты что это, стих про меня сочиняешь? Убью!

– «Чёлка»? – предположил Халле. – Может, причёску подправишь? Тебе любая пойдёт, ты всегда красивая…

– Я-я тебе рожу щас подправлю! – Ёль зажала лицо ладонями и отвернулась, пряча улыбку и вспыхнувший румянец.

– Эк ты осмелел! – ухмыльнулся Инк, шутливо пихнув друга в плечо.

– Да… Слушай, Инкер, я хочу от Тойвингов уйти. Твоему мастеру ещё один ученик нужен?

– Серьёзно? Конечно! – обрадовался Инк. – Приходи, веселей будет… А чего ты вдруг?

– Решил учиться кузнечному делу. Хочу выковать кое-что.

– Меч, поди?

Халле взглянул туда, где над морем голов вздымался чёрный валун с воткнутым Мечом. Потом посмотрел на свои руки. Под ногтями чернели следы угля, которым он записывал строки на стене. Мальчишка вспомнил, как околачивался у витрин писчебумажной лавки. Как он мечтал, чтобы его знали и помнили.

«Капля крови древних волшебников»…

Всегда ли нужен меч, чтобы исправить мир?

– Не меч, – уверенно сказал Халле. – Перо.