Меч раздора

Пролог

B ту безлунную ночь, когда первый человек вышел из Великой рощи наравне с остальными животными, и под оглушительные раскаты грома приручил ударивший в землю огонь, начался долгий путь к покорению стали, и путь этот ознаменовал рождение мечты человека возвыситься над своим животным началом, стать хозяином своей судьбы. А в тот торжественный миг, когда церемониальный меч опустился на плечо первого из рыцарей, мир словно бы взорвался – началась эпоха приключений, завоеваний, крестовых походов, магии и драконов. Многие Герои рождались и погибали тогда, обретая вечную жизнь на страницах летописей.

Но те времена прошли. Герои забыты, книги истлели, а мечи проела ржавчина. Пыль улеглась, и люди открыли глаза на свой новый мир: даже развалин не осталось от загадочно исчезнувших империй, а было лишь твёрдое осознание тщетности бытия. Короли, лорды, простые крестьяне – каждый слой нового общества хотя бы раз падал на колени, вопрошая, что он, ничтожный человечишка, может сделать, и в ответ всегда слышал лишь завывание ветра, предвещающее наступление очередной зимы. Пускай беспросветная, пускай серая и бессмысленная, жизнь продолжалась, так же неумолимо, как сменялись времена года. Люди заново расселялись по материку, новые империи были основаны за тринадцать долгих веков. Началась Последняя эпоха – время фатализма, разрухи, и чёрствых сердец.

Глава 1

На обширных низменностях королевства Нерей, между двумя графствами построили деревню переселенцы из лесного края, что к югу от величественного горного массива под названием Корона Нерея. Им совсем не хотелось покидать свою родину, и обидно было терпеть всяческие невзгоды, от которых надёжно укрывали их до сих пор великаны-деревья. На равнине, где они сколотили новые дома и амбары, жилось тяжко, но по-настоящему суровые времена пришли с наступлением долгой зимы, сковавшей королевство на целый год, от чего многие полегли, а выжили только самые сильные и хитрые.

На едва оттаявшей земле семена росли плохо, редкий урожай мог порадовать глаз. Людям приходилось браться за любую работу чтобы выжить, и очень часто молодые мужчины и женщины становились разбойниками. Однако, чем бы ни занимались переселенцы, им всё же приходилось возвращаться домой, к своим семьям, и несли с собой не только еду, но и шрамы на сердце. За неимением отдушины, побоями вымещали они затаённые обиду и злость в пределах деревни, из года в год, пока ожесточённость не впиталась с молоком матери в их детей и внуков. Для такого большого королевства как Нерей эта история не в новинку, очень часто его подданные страдали и заставляли страдать других, но бывали и исключения. Одним из таких счастливчиков был рождённый в грозу мальчик, простой крестьянский сын. О нём и пойдёт наш рассказ.

***

Самым первым его воспоминанием был витающий в воздухе аромат полевых цветов, подхватываемый едва холодным летним бризом. Затем возникали перед внутренним взором искрящиеся на солнце ручьи, ультрамариновыми лентами прорезающие хвойные леса и изумрудные луга, на которых рос четырёхлистный клевер, а ночью порой распускались в высокой траве светящиеся бледной желтизной похожие на колокольчики цветы. Те безымянные края насквозь пропитаны магией, столь древней, что и не представить. Он помнил, как белые облака проносились над головой, помнил звонкое пение птиц, неправдоподобно свежее дыхание ветра. Он чувствовал, что там его настоящий дом.

И он также помнил о взаимосвязи витания в облаках и получения взбучки от одного из родителей, поэтому быстро встал с порога, и пошёл в курятник, проверять наседок.Той ночью лиса уже утащила курицу, и, если по возвращению из города мать не досчитается ещё одной, все камни полетят отнюдь не в рыжую бестию, а в этого несносного семилетнего нахлебника с богатым воображением. Каково же было его удивление в тот момент, когда он застал в установленных матерью силках не петуха и не соседскую кошку, а лису, притом ещё живую. Конский волос крепко впился в её взъерошенный рыжий мех, в уголках широкой пасти уже начала собираться пена, — животное явно пыталось вырваться из смертельной ловушки, но силки лишь сильнее затягивались вокруг шеи воришки. Он слышал от родителей, что лисы по природе своей хитрые и осторожные, но, видать, бывают и исключения. Ему говорили, что лисы – вредители, отбирающие у честных людей так необходимое для выживания имущество. А ещё он слышал, что лиса – это нечто среднее между кошкой и собакой, а собаки, — как говорил его покойный дедушка, — существа подневольные, вечно страдающие от людей, которым они так искренне преданны. Он освободил лису, и даже принёс ей миску молока. Хотел дать ей поесть и кусочек заплесневелого сыра, но, вернувшись к курятнику во второй раз, не застал там ни лисы, ни молока. Если родители узнают о том, что он сделал, наверняка закатят жуткий скандал, и не скупятся на тумаки. Так как отец рубил лес, работу руками он всегда оставлял на мать, а сам пускал в ход только сапоги. Пнуть гадёныша в угол, чтобы мать могла в исступлении дёргать его за волосы и хлестать по незакрытым руками местам, — вот она, всем отдушинам отдушина.

Но он всё же любил родителей, потому как знал, что они бы никогда не стали бросаться на него без причины, а причиной почти всегда становилось его поведение.

- Эй, ты!

Он отзывался на эти два слова даже когда обращались не к нему, ведь собственного то имени он не имел.

Как и ожидал соседский мальчишка, «Эй-ты» бездумно обернулся и получил своё: комок грязи влепился прямо ему между глаз. Побежав умываться, он подставил щуплую спину под удар сандалии. Песок противно прилипал к вспотевшим рукам и лицу, вдобавок забивался в нос. Только перевалившись через край бочки с дождевой водой, он смог разлепить глаза и губы, а заодно и высморкаться. Песок, может быть, и осядет на дно бочки, но мать всё равно будет ругаться на пределе громкости своего голоса. Отец же снова будет причитать, как ему не хватает рук, потому что жена его забеременела лишь единожды, к превеликому горю кормильца.

Сколько бы ни мечтало это дитя, которому при рождении позабыли дать имя, он вовсе не будущий герой, а самый что ни на есть простой смертный, каких обитает в этом мире великое множество. Не скакать ему на белом коне, не рубить мечом драконов, а уж о принцессах и думать не стоит. Уж он то прекрасно видел своё унылое настоящее и грозящее не наступить из-за банального неурожая будущее, и он решительно не хотел мириться с такой участью. Вечно работать в поле, жить впроголодь и мыться раз в неделю? Нет уж, для себя он уже решил, что когда-нибудь, возможно даже очень скоро, вырвется из этого порочного круга, и увидит своими глазами изумрудную траву, сверкающую утренней росой, но до тех пор… нужно помочь отцу с дровами.

В семилетнем возрасте тяжёлую работу выполнять не приходится, пусть родители и закаливают его тело тумаками, но сложить дрова в тележку всё-таки можно, тем более, это – единственное, что ему поручал отец, ежедневно рубивший деревья почти до полного изнеможения. Что до матери, то её стремление поскорей вырастить большого и сильного помощника порой доводило её до травм, оправиться от коих она не смогла бы даже при большом желании. Она не пускала мальчика работать с плугом, волочила его сама, не жалея сил, что, впрочем, никогда не мешало ей ругать сына за то, что не помог ей в этом деле. И сколько бы родителей паренька ни уважали за их трудолюбие, его самого все ненавидели за, казалось бы, врождённые хамство и непоседливость.

- Вода в этой бочке должна быть чистой, а ты что сделал? – кричала мать. – Сколько раз можно повторять?

Показав матери язык, семилетний ныряльщик окунулся в бочку ещё раз, уже против своей воли. Стоило матери ослабить хватку, как он из неё вырвался и побежал куда глаза глядят, игнорируя несущиеся вдогонку проклятья. Он бежал пока не споткнулся, а разлепив глаза, увидел пред собой камень, хорошо знакомый по предыдущим вылазкам из деревни, а было их немало. На дворе разгар лета, и высокая трава, которой зарастал пустырь, колыхалась в такт дыханию ветра, дувшего мальчику в спину. Трава напоминала шерсть огромного зверя, который незаметно для всех задремал рядом с деревней. Быть может, если позвать его, он отзовётся?

- Эй! – крикнул мальчик, взобравшись на камень.

- Эй… - вторило эхо.

- Ты кто?

Ответа не последовало, как он и ожидал.

- А кто я? – спросил он себя, - Никто. Кто ты такой… если ты никто? Пустой звук. Даже имени нет.

Произнесённые сквозь слёзы, слова эти разрывали его сердце на части. Кажется, вот так и пройдёт вся его жизнь – сперва он будет шкодить, затем получать на орехи, и так по кругу до бесконечности. А сны… так и останутся снами.

***

Три года пролетели как во сне. За это время мальчик успел подрасти и даже обзавестись друзьями, которые, впрочем, не пережили зиму, в отличие от их братьев и сестёр, так удачно пришедших в этот мир чуточку раньше. Летом в деревне остановился караван торговцев – сразу у двух лошадей слетели подковы. А пока караван простаивал, безымянный парнишка узнавал на своей шкуре, что девчонки тоже могут быть задиристыми: одна светловолосая барышня его возраста очень метко бросала камни ему в голову, а когда он всё же решил пойти пожаловаться взрослым, караван отчалил быстрее чем высохла кровь у мальчика на лбу. Зато хотя бы одна девочка в округе не желала его удавить, и то была дочь деревенского проповедника, известного аскета и пуриста. Вся серая и худая, она походила на призрака, но в целом была довольно милой, хоть никогда и не разговаривала с мальчиком. В десятилетнем возрасте он представлял дочь проповедника своей будущей женой, ведь жена необходима в жизни, как табуретка или стакан воды. По крайней мере, отец ему так говорил.

Пусть он уже не получал по башке от родителей, но и работы у него заметно прибавилось. По мере того как угасала мать, ему приходилось помогать ей в поле всё чаще, и, в конце концов, на родительском совете было решено возложить плуг на узкие мальчишеские плечи, так же было и в других семьях, чьи дети могли работать. Мальчик хорошо помнил тяжесть родительских рук, и свои новые обязанности выполнял беспрекословно, и ругался исключительно втихомолку, чтобы никто его ненароком не услышал. К концу лета третьего года он уже не терпел нападки хулиганов, и зеркально на них отвечал, за что ему, конечно же, доставалось вдвойне. Однажды мальчишки подкараулили его за домом и толпой избили, не чураясь плевков и ругательств даже после исполнения вынесенного на общем собрании приговора. Нельзя сказать, что это происшествие научило мальчика чему-то кроме новых бранных слов и методов вправления вывихнутых суставов, он был поистине неисправим. И много раз он был на грани того, чтобы смалодушничать, и обвинить в своих недостатках родителей, которые воспитывали своего наследника исключительно руками и ногами, словно он собака. Стремительно назревала идея покинуть отчий дом и пересечь пустырь на своих двоих, но в решающий час его отцу вдруг захотелось поговорить по душам. Они присели на порог, как садились во все предыдущие разы, когда отец решал, что «пора научить этого сорванца уму-разуму», а бывало такое как минимум три раза в год.

- Сынок, ты верно думаешь, будто старик твой никчёмен? – прокряхтел отец.

- Нет, папа, - отвечая отцу, мальчик всегда отводил взгляд, отвёл и теперь. Разумеется, такая мысль посещала его голову, но даже заикнуться об этом он не смел, ведь, несмотря ни на что, любил отца, как и положено даже самым несносным детям. Он просто обязан был его любить.

- Надеюсь, ты станешь хорошим дровосеком, потому что сейчас, сын… смотреть на тебя больно, и также противно. Работу ты делаешь кое-как, и разговариваешь ты больше нежели думаешь, а я тебя не этому учил. Ты должен взяться за ум пока не поздно. Я хочу, чтобы ты прекратил дурачиться и создавать проблемы, хозяйство ведь ляжет на твои плечи, когда нас с матерью не станет. Это может произойти уже в этом сезоне, или через пять, может даже десять. Ты меня слушаешь?

- Да, папа.

- И постарайся найти себе жену, да пораньше. Жена будет вести хозяйство вместе с тобой, и присматривать за ним пока ты будешь в отъезде. Я встретил твою мать в один прекрасный день, такой же как сегодня, да так и бегал за ней тридцать лет, пока первый муж не выкинул её на улицу. Да, мне судьба благоволила, но тебе… ты должен поумнеть, сын, иначе пропадёшь.

- Хорошо, папа.

Громко крякнув, отец поднялся с порога и вернулся в дом, сказав напоследок:

- И не смей больше убегать из дома, мать чуть с ума не сошла. Ещё раз, и я сломаю тебе руку. Только на этот раз по-настоящему.

Зная, что отец не блефует, мальчик зарёкся никогда больше не покидать деревню. Ему всегда становилось очень паршиво на душе после разговоров с отцом, потому как сводились эти разговоры всегда к тому, что на мальчика, как снег на голову, сваливалось осознание их общей с отцом судьбы. А судьба эта была такова: холодными ночами, лежа на своём тюфяке, прислушивался он к оглушительному храпу родителей, с ужасом представляя, как однажды он затихнет навсегда. И что тогда с ним будет, как он выживет, совсем ещё маленький, в этом холодном и жестоком мире?

К несчастью, его опасения не были беспочвенными. Как и предсказывал отец, взросление вскоре набросилось на мальчика со всей свирепостью: в одну из ночей глава семьи перестал храпеть. Это было неизбежно. Бремя дровосека выпило все силы отца, ведь работал он за троих, а пил ещё больше. Было это концом или только началом его горестного пути, мальчик не знал. Он не плакал на похоронах отца, так как был слишком занят рытьём могилы для него, мать же не могла помочь, и, разбитая многочисленными недугами, беспомощно проливала слёзы на сырую землю, полную жуков и дождевых червей. Покончив с этим мрачным делом, мальчик понял, что ему не по силам приободрить мать, слишком мало в нём было счастья в то время. И всё же он старался как мог, даже услышав однажды от матери, что, умри в тот вечер он сам, замена пришла бы уже через девять месяцев, но со смертью отца едва ли найдётся способ умерить боль от потери ребёнка. Ах, как бы хотел мальчик жить иначе, в семье, в которой родительская любовь выражается хотя бы добрыми словами, как выражалась она у соседей или даже у проповедника с дочерью. Возможно, ему просто не повезло – не может же быть он во всём виноват, хотя бы что-то в этом мире должно зависеть от родителей, разве не так? И всё же, представься случай променять свою ужасную семью на другую, но хорошую, мальчик оставил бы всё как есть. Предать родителей – немыслимо.

Он часто проводил ночи в тревожных умах о грядущей кончине матери, и вполне естественно разволновался ещё сильнее, когда она не умерла. Но и лучше ей не стало – казалось, дряхлое тело матери просто привыкло к своей изломанности, равно как и душа привыкла к тому же состоянию. Мальчик всё же очень радовался признакам жизни в матери, пусть даже эти признаки не всегда были приятными, ведь он смертельно боялся остаться один дома, потому что тогда вся ответственность за хозяйство, да и за собственную жизнь, в одночасье легла бы на его детские плечи, как и говорил ему отец. Впрочем, не всё так было плохо, как казалось на первый, да и на второй взгляд: мать никуда уходить не собиралась, урожай картофеля на их жалком подобии огорода умудрился не погибнуть, а дочь проповедника не проявляла к мальчику враждебности… но и дружить с ним явно не спешила. Так прошёл ещё один долгий, тяжёлый год.