Мечтающая

За столом прямоугольной комнаты сидела молоденькая девушка и настойчиво то обводила что-то, то черкала грубо заточенным карандашом аккуратным, едва заметным штрихом. Казалось, ей значительно меньше лет, чем тому парализованному карандашу, которым она всеми своими силами пыталась что-то изобразить в тетради цвета крема-брюле.

Девушка была одета в скромную одежду, подходящую под характеристику «домашней», но не настолько обреченную и нелепую. У нее был слабый вид, что прямолинейно подчеркивала ее тоскливая худоба, что, конечно, можно было бы списать на юный возраст этой девицы, однако была еще одна деталь в ее облике, который более деликатно подтверждал факт ее недоедания, - трупная бледность, страшная белесость которой словно обнажала все ее внутреннее содержимое, кроме глаз, в которых солнечный свет делил место с фантастического оттенка морской лазурью. Они выделялись из общей похоронной картины и потрясали своей живостью и неземной красотой.

Перед девушкой небрежно лежали тетрадки разного калибра и наполнения, а сама она в момент, как мы с вами начали наблюдать за ней, фантомно строила серебристые пыльные башенки из множества стрелочек, столбцов, каких-то непонятных палочек и других элементов схем в толстой длинной тетради. Быть может, выглядит она действительно слабой, но чем тогда можно объяснить то бесцеремонное упорство, с которым она давила на тетрадные листы в попытках вывести на них символы? В каждом ее движении, таком болезненном и трогательном, было видно ту самую очарованность процессом, концентрацию внимания, о которой слагают самые противоречивые небылицы. В этой маленькой, неоформленной фигуре чувствовалась растущая мужественность, неуклюжая, но благородная сила.

За окном стоял безмятежный вечер. Коралловые лучики закатного солнца дружелюбно проникали в комнату, ласково ложились на хрустящие листы, точно на съежившийся застывающий лед, как будто своими тонкими пальчиками пытаясь указать на самое важное. Но ведь важна была каждая запись. Если бы не это обстоятельство, девушка, возможно, и поблагодарила бы заботливое солнышко за эту ненавязчивую помощь, но вместо этого она еще глубже погружалась в то, что в эти романтические сумерки заполняло ее жизнь без малейшей возможности даже посмотреть на него.

Но вдруг она остановилась. Напрягла все свое внимание. Почувствовала слабую вибрацию, которая с каждой секундой становилась все назойливее и безнадежнее. Она слышала эту тишину вокруг нее и весь тот хаос, который в ней происходит. Но не смела ни сделать слабый подъем диафрагмы, ни пошевелить необходимым для таких моментов мизинцем, ни сделать даже тот моментальный, но чрезвычайно важный для жизни, хлопок глазами.

Домой пришли родители.

Девушка с самого детства научилась не только узнавать их по шагам, но и по той безобидной вибрации, которая имеет значение лишь для глухонемых. Она знала их сигналы с самого рождения, но научилась понимать их искаженный смысл лишь с годами, как остальные учатся понимать взрослые недосказанности, двойной смысл обыденных слов и разбирать по составу лаконичное «нет».

Задолго (а считанные секунды - понятие растяжимое) до зловещего родительского звука поворота ключей, она приступила к действиям: собрала в одну неотесанную стопку как попало схваченные тетради и, со свистом раскрыв дверцу шкафчика, закинула свои труды на самую нижнюю полку так, чтобы их надежно закрывали своей могучей тенью школьные учебники. Эту свободную полоску в верхней части полки девушка сделала специально для таких экстренных операций по избавлению от того, что незаконно. Со временем она все чаще стала прибегать к таким опасным, безрассудным фокусам, а в каждом ее движении был смысл, с каждым разом получалось все более ловко, уверенно, доведенно до какого-то пугающего автоматизма. Она прятала следы своих записей, как неопознанный раб собственных желаний прячет свои белоснежные умилительные пакетики. Ей всегда удавалось выглядеть так, будто не произошло ничего противоестественного, однако только ей на целом свете было известно, что за жалкие секунды может случиться целый спектр деяний…

Так кто же она такая? Ах, я даже не знаю, как назвать эту хрупкую девушку, чтобы не оставить на ней хоть малейшую пылинку! Но, я думаю, самым лучшим решением будет назвать ее обыкновенно Сашей, чтобы и она не смущалась, и мы с вами не складывали о ней всякие возвышенные или заниженные представления.

Ослепительно, ненормально чиста. Она не состояла из двойной плоти, как остальные. Ничем не испорчена. Можно было подумать, что ее ничего и не смогло бы испортить. Может, само ее бессознательное игнорировало существование той тлетворной, гнилостной порчи, а может, она и сама не могла отыскать в ней условий для своего существования. Как бы то ни было, даже по внешней болезненной худобе можно было бы решить, что эту неразвитую, почти прозрачную, фигуру легко увидеть насквозь.

Однако она была мечтательницей. И тот эпизод, что мы увидели ранее, - то, на что ее преступно, беспощадно толкают мечты…