Мелодия души

1.

Как видишь, у парня шансов встать на ноги почти нет. Вообще мне нужно, чтоб ты была рядом. Я всего лишь хирург. А ему через месяц только восемнадцать. Лучше, если ты тоже понаблюдаешь за ним. После такой новости ему понадобится не только физиотерапия.

— А его родители? Они знают?

— Мать знает, с ней вчера была знатная истерика. Я распорядился пока не допускать её к сыну. Парню и так будет непросто. Отец работает на какой-то плавучей станции и пока не вернулся. Вообще, Сьюз, я на тебя рассчитываю как на специалиста, через час в его палате. Ок?

Как психолог я ожидала разного. Но не того, что этот без преувеличения красивый парень обрадуется своему недугу. Такого в моей практике ещё не было. Он раза три переспросил Ника насчёт того, сможет ли он ходить. Бедняга Ник чувствовал себя как уж на раскалённой сковородке. Кому, как не мне, знать, что этот циничный на вид хирург крайне сентиментален и совершенно не умеет врать. Он пробовал юлить, ссылаясь на то, что медицина не стоит на месте и возможно со временем. Но Джастин оборвал его:

— Док, к чёрту будущее. Сейчас у меня есть шансы?

— Нет, к сожалению. Через неделю с вами начнёт заниматься физиотерапевт, чтоб помочь вам научиться справляться с вашим новым состоянием и управляться с коляской. Я понимаю, как вам не просто. Поэтому доктор Вайль, наш психолог, поможет вам.

— Всё прекрасно, доктор, вы даже представить себе не можете, как вы меня обрадовали. Лучшей новости и быть не может, — глаза Джастина горели неподдельным восторгом, — доктор Вайль, вы не могли бы нас оставить? Я бы хотел уточнить кое-что у доктора Баркли наедине.

— Да, конечно, Джастин. Всего доброго.

На выходе из палаты Ник провёл пальцем по моей ладони. Это был наш тайный знак, означавший дождаться его в кафетерии. Именно там он и появился спустя четверть часа. Растерянный до нельзя.

— Сьюз, этот парень мне не нравится. В нём есть что-то неправильное. Нездоровое. Согласись, нормальный человек не будет радоваться произошедшему с ним несчастью.

— Трудно сказать, Ник, человеческая психика до сих пор потёмки. Возможно, он ещё до конца не осознал произошедшего или у него такой защитный барьер.

— А ты не хочешь узнать, о чём он спрашивал наедине?

— Если только это не нарушает врачебной этики, Ник, ты же знаешь, как нам врачам легко скатиться до обсуждения пациентов, а мне бы хотелось этого избежать.

— В этом всё и дело, Сьюз, мне кажется, он напрямую должен заинтересовать тебя. У него явно не всё в порядке с головой. Знаешь, о чём он меня спросил? Он спросил, парализованы ли у него только ноги или член тоже потерял свои функции. Я не стал юлить и объяснил, что ниже поясницы ничего не работает. И только попытался успокоить его, говоря, что в его ситуации есть и другие способы получить удовлетворение, о которых ему подробнее расскажет физиотерапевт, как он вдруг широко улыбнулся и, поймав мою руку, начал трясти её, рассыпаясь в благодарностях. Этот парень псих, Сьюз, и ты должна им заняться.

Увы, заняться Джастином Келли мне не удалось. Он отказывался от сеансов психологической помощи, а на физиотерапии только просил научить его справно управлять коляской и научить самостоятельно справляться с собственной гигиеной. Здесь я была бессильна. Если пациент не хочет встреч с психологом, никто не вправе ему их навязать. Да и сами обстоятельства инцидента не вызывали особой тревоги. В ночь после выпускного возвращался от своей подружки, был сбит на пешеходном переходе подвыпившим водителем. Сам Джастин был чист, ни алкоголя, ни наркотиков в крови обнаружено не было.

Срыв случился за три дня до выписки, ночью. По неизвестной причине. Парень вдруг начал орать и царапать себе лицо. Медсестрам с трудом удалось угомонить его с помощью уколов. Утром, по просьбе Ника, я была в его палате. Действие успокоительных ещё не закончилось, об этом говорил расфокусированный взгляд и странная блуждающая улыбка.

— Джастин, я доктор Сьюзен Вайль, психолог. Ты помнишь меня? Мне кажется, что ты должен рассказать мне что-то важное.

— Я не псих, со мной всё в порядке. Это была просто слабость. Но теперь этого не повторится. Он больше не одержит власть. Всё под контролем, док, идите.

— Мне так не кажется, Джастин. Кто этот "он"? Что было ночью?

— Я не псих, доктор, и послезавтра покину больницу. Не думайте, что вы сможете упечь меня в клинику. Я справлюсь. В таком состоянии я много сильнее. Идите, мне нужно отдохнуть.

Догадка внезапно озарила меня:

— Джастин, там на переходе, это было намеренно?

— Нет, доктор, не намеренно. Это был просто счастливый случай.

2.

— Дороти, вспоминайте, что было в ту ночь? Ну? Что-то же должно было его спровоцировать?

— Я не знаю, доктор Беркли, не знаю. Всё было как всегда. Пациенты спали, включая Джастина. Никто ничего не хотел, никаких происшествий. Негромко играла музыка, такая красивая. Я сделала чуть громче, а потом... потом в палате Джастина начались эти ужасные крики. Это было страшно. Очень страшно.

— А вы помните его слова? Он что-то говорил в момент припадка? — вмешалась в разговор доктор Вайль.

— Сущую нелепицу, про то, что он теперь не победит, что у него нет силы над ним, разве это важно?

— У него были посетители в тот день?

— Нет, доктор Беркли, никого. Его мать с тех пор так и не приходила. А одноклассники. Девочка одна заходила, но Джастин сказал, что не хочет никого принимать в больнице.

— Она заходила в тот самый день?

— Нет, нет, в первые дни, когда он только пришёл в себя.

— Я решительно ничего не понимаю, — удручённо почесывая подбородок, проговорил Ник. — Доктор Вайль, что вы скажете?

— Дороти, постойте, а вы помните ту мелодию?

— Да, конечно, она мне знакома. Шопен, баллада g-minor.

— Сьюз, ты понимаешь, чем это грозит тебе в случае неудачи? — Ник тревожно ходил по кабинету из угла в угол, — знаешь, я сам не рад, что возбудил в тебе эту подозрительность. В конце концов, парень отлично справляется, его мать заберёт его утром домой. Всё будет отлично. Да чёрт побери, он держится молодцом. Ну, сорвался, бывает.

— Ник, ты сам знаешь, что это не так. Вспомни, ты первый начал подозревать неладное в тот день, когда озвучил ему неутешительный прогноз.

— Но и ты сказала, что психика человека ещё не до конца изучена, так что не лезь в это дело, Сьюз.

— Ник, я доктор. Это моя работа. И это единственный способ понять, что скрывает Джастин и что у него на душе.

Да, мне и самой претил выбранный метод. Но если это единственный способ расшевелить Джастина и помочь справиться с его болью, то моя обязанность как врача — им воспользоваться.

— Джастин, я понимаю твою тревогу. Но ты можешь мне доверять. Я психолог, а не психотерапевт. Я хочу помочь тебе справиться с ним, справиться со своей болью, понимаешь? Попробуй довериться мне, довериться себе в конце концов.

— Я не понимаю, чего вы добиваетесь от меня, доктор Вайль? О чём я вам должен рассказать?

— А так, Джастин? — рука Сьюз нажала кнопку воспроизведения.

С первыми восходящими аккордами баллады в глазах Джастина заплескалась паника, руки взметнулись в протестующем жесте. Сьюз остановила запись.

— Кто он, Джастин, расскажи мне.

3.

Сьюзен Вайль. Моя лучшая аспирантка. Не ждал, не ждал. Что привело вас в мою скромную стариковскую берлогу? — несмотря на некоторую язвительность тона, Сьюз знала, что профессор Вернер действительно рад её видеть. На него она возлагала последнюю надежду. Если кто и поможет ей разобраться в этом непростом деле Джастина Келли, то только он.

— Ты уверена, что с парнем случился несчастный случай, что это был не суицид? — переспросил профессор, внимательно посмотрев на неё сквозь очки.

— Уверена, я беседовала с констеблем. Там всё чисто. И парень чист. И ничего страшного в его жизни не было. Типичная жизнь американского подростка. Собирался поступать в колледж... всё как у всех. Но его рассказ...

— Здесь остановись. Оставь записи. Мне нужно почитать их, я не хочу основываться на твоём рассказе. Приходи утром.

Сердце Эрика Вернера билось в районе горла, он захлебывался от этого бултыхания, казалось, он вот-вот умрёт. Строки плыли перед глазами. Всё было как в тумане, и сквозь этот туман проступал его личный кошмар, тот, кого он ненавидел и боялся. Лагерный доктор Адальберт Унгер, гауптштурмфюрер Унгер.

Сколько ему было тогда, летом 44-го, когда по подозрению в связи с заговорщиками казнили отца, арестовали его и мать, а младших детей отправили в исправительные детские дома? Тринадцать, ему было только тринадцать, когда он попал в лагерь. Помощником к Унгеру. Садисту и психопату. Нет, гауптштурмфюрер не издевался над заключёнными, не ставил над ними садистских опытов. Он просто время от времени убивал их. На рассвете. Излюбленным способом — уколом фенола в сердце. Медленно вводя яд. Его голубые студенистые глаза замирали от восторга, дыхание учащалось, пальцы правой руки почти любовно скользили по шее жертвы, улавливая замедляющуюся пульсацию сонной артерии. Его ноздри трепетали, со стороны казалось, что он вдыхает душу жертвы, её жизнь... и всё это под балладу g-minor.

"Мужчины, Эрих, умирают иначе, чем женщины. Потому что призвание женщины — давать продолжение жизни, и она до последнего будет сопротивляться неизбежному. Это чувствуется в её пульсе, он рваный, учащённый. Она не хочет расставаться с жизнью просто так. Мужчина умирает иначе, он борец, но, поняв, что смерть неизбежна, он перестанет сопротивляться и попытается умереть с достоинством, и это тоже можно почувствовать в биении его жизни, вот тут", — Эрик мысленно содрогнулся, словно почувствовав, как холодные длинные пальцы Унгера сквозь время коснулись его шеи. "Дети чисты до того момента, пока не осознают свой пол, они полны доверия и надежды на лучшее, лишь в самом конце будет всплеск и обида за преданное доверие."

"Доктор, я не знаю, кто он. Но я точно знаю, что он — это убийца. Он убивал, доктор Вайль, это я точно знаю. И я боюсь, что он сделает и меня таким. Он говорит, что мужчины умирают иначе, чем женщины, а дети умирают по-своему. Я не знаю, кто он. Но первый раз это случилось в пятнадцать. В раздевалке после футбольного матча. Кажется, я потянул щиколотку, и Лайнел, наш капитан, решил наложить мне повязку прежде, чем отправить к врачу. Я сидел на скамейке, он склонился надо мной, разгорячённый от игры. На его шее трепетала жилка, и тогда я впервые услышал голос и музыку. 'Это не просто артерия, это музыка человеческой души, самые прекрасные мелодии она играет перед смертью.' Мне неудержимо захотелось коснуться этого места, ощутить эту пульсацию. Я осторожно коснулся пальцами того места и вдруг ощутил нестерпимое желание убить. Я испугался тогда, оттолкнул Лайнела, сказав, что он делает только больнее своей повязкой. После я завязал с футболом. И голос не приходил ко мне почти два года. А в этот раз... Я и Анна ускользнули с выпускного. Ну, вы понимаете. Все так делают. Дома у неё никого не было. Мы начали целоваться, и тут Он вернулся. 'Женщины умирают иначе, чем мужчины, ведь призвание женщины — продолжение жизни', — и опять эта жилка на шее, я не мог оторвать от неё глаз. Отговорившись тем, что мне нужно на воздух, я вышел на улицу. В голове звучала музыка... а потом удар. Я не хотел убивать себя, доктор. Простое стечение обстоятельств. Но сейчас, когда я стал инвалидом, мне кажется, этот голос навсегда уйдёт. Я же вижу, он появляется только в момент возбуждения. Тогда в пятнадцать это были гормоны и адреналин от игры, сейчас с Анной... ну, вы понимаете. Но доктор Беркли сказал, что в таком виде я не мужчина, так что я справлюсь, доктор, обязательно справлюсь."

Не дожидаясь прихода Сьюз, профессор Вернер выехал по адресу, указанному в папке Джастина Келли. С ночным потрясением он кое-как справился с помощью нитроглицерина и успокоительных аффирмаций. Он был врачом в первую очередь. И пусть областью его врачевания была человеческая душа, в переселение душ он не верил. А значит, он должен понять, отчего вдруг семнадцатилетний парень здесь, в Америке, заговорил точными фразами гауптштурмфюрера Унгера. На это должна быть причина, и он её найдёт.

Дверь открыла миловидная женщина чуть за сорок, широкое сердечком лицо в обрамлении каштановых волос, карие цвета коньяка глаза. Ничего в ней, даже отдалённо, не напоминало высоко бесцветного блондина Унгера.

— Чем могу быть полезна?

— Вы Линда, мама Джастина, так? Я доктор Вернер, психотерапевт. Я могу с вами поговорить? Уверяю вас, это не займет много времени.

— Итак, вы хотите сказать, что моему Джастину нужна помощь психотерапевта? Да-да, вы, наверное, правы. В его годы это такая трагедия. За что? Он такой примерный мальчик, такой заботливый сын... в отличие от отца.

— Расскажите об этом, миссис Кейли. Насколько я могу судить, у Джастина вполне нормальные отношения с отцом, или?

В комнате повисло молчание. Линда порывисто вскочила со стула, но потом, словно смирившись, села назад и, вздохнув, начала свой рассказ.

— Джастин не знает своего отца. Биологического отца. Мы с Джеральдом стали жить вместе, когда мальчику едва исполнилось шесть. Я просто сказала, что Джеральд — его папа, что он наконец вернулся, и теперь мы все будем жить вместе.

— А кто был его настоящим отцом?

— Его звали Оливер Нойманн. Мы учились в одном классе. Не подумайте ничего такого. Он не был каким-то там подонком, который бросил меня беременную. Всё было более чем странно. Мы с выпускного класса были вместе. Хотя, признаться, моим родителям он никогда не нравился. Наверняка они хотели для меня лучшую партию. А Оливер был сиротой, его мать умерла, когда он был совсем ребенком. А отец... Хоть они и жили вместе, но Оливер избегал говорить о нём. Тот работал на каком-то заводе и почти всегда пропадал на работе. Всё закончилось на втором курсе колледжа. Я и Оливер... он всегда предохранялся, но в тот раз это не сработало, и спустя пару месяцев я поняла, что беременна. Мы итак жили вместе, и я даже не предполагала. В общем, Оливер сказал, что либо я избавляюсь от этого ублюдка, либо он уходит. Я была зла и обижена на него. Назвать нашего малыша ублюдком? Это было выше моего понимания. С того дня Оливера я больше не видела и не знаю, жив ли он. Мои родители отказались принять беременную дочь. Аборт делать было поздно, они предложили отдать Джастина на усыновление и начать всё сначала. Но я не смогла, я не смогла предать ребёнка, от которого отвернулись все.

— Представляю, как вам было непросто, миссис Келли.

— Да, это было непросто. Наверное, если бы не Альберт, я бы не справилась.

— Вы хотели сказать Джеральд?

— Нет, Альберт. Альберт Нойманн, отец Оливера и дедушка Джастина. Тогда, после родов, родители отказались принять меня с малышом, и я пошла к Оливеру. Мне казалось, что я найду его там, что, увидев сына, он передумает. Но его там не было. А Альберт, узнав всю историю, оставил нас у себя. Он вырастил Джастина, с его помощью я закончила колледж и сделала карьеру. Это он, а не я, сидел с маленьким Джастином, пел ему колыбельные и рассказывал сказки. Он был странным, нелюдимым стариком. По правде, я немного побаивалась его, и, пока он был жив, даже не осмеливалась заводить отношений. Для Джастина он был почти как отец, да и для меня тоже. Даже немного жаль, что внешне Джастин пошёл в меня, а не в деда, — сказав это, Линда протянула мне фотографию, где маленький Джастин Келли был снят рядом со своим дедом. Ещё до того, как я взглянул на неё, я уже знал, кого я увижу на снимке. Без сомнения, Альберт Нойманн и Адальберт Унгер оказались одним и тем же человеком.

Сердце снова затрепыхалось в районе горла. Прошла целая жизнь, а тело до сих пор не избавилось от животного страха перед гауптштурмфюрером.

— Альберт умер, когда Джастину было шесть, в тот год я познакомилась с Джеральдом и... в общем, мы стали жить вместе. Он усыновил Джастина, и тот считает его своим отцом. Я бы не хотела, чтобы он знал правду. Ему не просто. Но он сильный, сильный духом, такой же, каким был Альберт. Он справится со своим недугом.

4.

Полгода спустя.

— Сьюз, я рад, что всё обошлось. Я понимаю горе матери, но винить тебя в смерти сына — это через чур.

— Согласна, Ник. Ничего не указывало на то, что Джастин склонен к самоубийству. Те таблетки, которые я ему выписала, не больше, чем успокоительное, призванное помочь ему справиться с навязчивым голосом. Более того, при выписке я рекомендовала сеансы психотерапии, но мою рекомендацию проигнорировали. Мне безумно жаль мать, но я не собираюсь приносить себя в жертву. Даже профессор Вернер, как эксперт в суде, согласился с назначенным мной лечением.

Эрик Вернер сидел в своём домашнем кабинете. Судебное заседание вымотало его. Он так и не смог сказать, кто истинный виновник смерти Джастина. Да и что бы вышло из этого, если бы он рассказал, что Джастин Келли — жертва извращённых воспоминаний своего деда, гауптштурмфюрера Унгера?

Он поставил в магнитофон кассету с той самой балладой, которую не мог слышать с лагерных времён, и раскурив трубку, подумал, что возмездие порой настигает не тех.