Меловой слепок

Старая земская школа в селе Заозерье встретила Елену Андреевну промозглым октябрьским утром, скрипом рассохшихся половиц и запахом, который бывает только в таких местах – смесью меловой пыли, старого дерева, чего-то кисловатого от давно не проветриваемых подсобных помещений и едва уловимого аромата времени. Елена, молодой специалист, только-только из пединститута, приехала сюда по распределению, полная радужных надежд и желания «сеять разумное, доброе, вечное» вдали от городской суеты.

Деревня была глухой, школа – старой, построенной еще до революции, с высокими потолками, огромными окнами, гулкими коридорами и всего тремя десятками учеников на все начальные классы. Здание стояло на отшибе, у самого леса, окруженное запущенным садом с вековыми яблонями. Место было живописное, уединенное, но уже в первые дни Елена почувствовала его особую, немного гнетущую атмосферу. Слишком тихо, слишком пустынно, слишком… пыльно.

Ее класс – сборный первый-второй – располагался в самой светлой комнате на первом этаже. Семь ребятишек, тихих, немного диковатых, смотрели на новую учительницу с любопытством и настороженностью. Елена с энтузиазмом взялась за работу: украшала класс, разбирала старые наглядные пособия, которые пылились в шкафах десятилетиями, готовила интересные уроки. Она часто задерживалась допоздна, когда последние ученики разбегались по домам, а старая уборщица тетя Маша, прошаркав шваброй по коридору, запирала входную дверь и уходила к себе. Школа погружалась в тишину, нарушаемую лишь скрипом половиц под ее шагами да завыванием ветра в старой печной трубе.

Именно в эти вечерние часы Елена впервые начала замечать странности. Сначала – сущие мелочи, которые легко было списать на усталость или рассеянность. То стопка тетрадей на ее столе окажется передвинутой, хотя она точно помнила, что оставляла ее ровно посередине. То мел, оставленный на краю доски, окажется на полу, словно его кто-то неловко смахнул. То на свежевымытом подоконнике наутро обнаружится тонкий слой пыли, словно здесь всю ночь никто не убирал, хотя тетя Маша клялась, что протирала все начисто.

«Старый дом, сквозняки, мыши, наверное», — успокаивала себя Елена. — «Или просто я устаю и забываю, что куда кладу».

Но странности продолжались. Однажды вечером, проверяя тетради, она услышала тихий шорох за дверью класса. Словно кто-то царапал по дереву или шуршал бумагой. Она выглянула в коридор – пусто. Лишь тусклая лампочка освещала длинный ряд дверей и портреты писателей на стенах.

В другой раз, уже собираясь домой, она увидела на классной доске, которую тщательно вытерла перед уходом, какие-то неясные линии, нацарапанные словно высохшим куском мела. Каракули были хаотичными, бессмысленными, но от них веяло чем-то неприятным. Она снова списала это на шалость кого-то из учеников, оставшегося после уроков.

Но самое странное было другое – необъяснимая усталость, которая наваливалась на нее к концу дня, проведенного в школе. Это была не обычная усталость от работы, а какая-то вязкая, выматывающая слабость, словно из нее медленно, по капле, вытягивали силы. Иногда к вечеру у нее начинала кружиться голова, появлялся озноб, хотя в классе было тепло от старой чугунной батареи.

— Вы бы, Елена Андреевна, отдыхали побольше, — участливо говорила ей тетя Маша, замечая ее бледность. – Место тут у нас… тяжелое. Школа старая, давит. Многие учителя до вас жаловались, что силы она забирает. Особенно по осени, когда дни короткие, а ночи длинные.

Тетя Маша была местной, знала все деревенские сплетни и суеверия. Она понизив голос рассказывала про «школьного», который якобы живет в подвале или на чердаке и не любит чужаков. Елена слушала эти байки с улыбкой, считая их безобидным фольклором. Какой еще «школьный» в двадцать первом веке?

Но однажды ее скептицизм пошатнулся. На уроке рисования она попросила детей нарисовать свою школу. Большинство изобразили обычный дом с окнами и трубой. Но рисунок одного из самых тихих мальчиков, Вани Сидорова, заставил ее похолодеть. На его листе рядом со школой была изображена высокая, тонкая, совершенно черная фигура с длинными руками, похожая на тень или человека, слепленного из печной сажи.

— Ваня, а это кто? – осторожно спросила Елена.

— Это Скрёб, — тихо ответил мальчик, не поднимая глаз. – Он в школе живет. Ночью ходит и скребется. Его нельзя злить.

— Кто тебе про него рассказал? Бабушка?

— Никто. Я сам его видел. В коридоре. Он из пыли сделан.

Елена не знала, что и думать. Детская фантазия? Или… мальчик действительно что-то видел? Она вспомнила странные шорохи и царапающие звуки. Скрёб… Сделан из пыли…

В тот вечер она решила задержаться подольше и разобраться. Когда все ушли, она заперла дверь класса изнутри и принялась за работу. Но сосредоточиться не получалось. Каждый скрип половицы, каждый порыв ветра за окном заставлял ее вздрагивать. Ощущение чужого присутствия было почти невыносимым. Ей казалось, что кто-то стоит за дверью и наблюдает за ней в щель. Или прячется в темном углу класса, за высоким шкафом с наглядными пособиями.

Она встала и подошла к двери, резко распахнула ее. Пустой, гулкий коридор. Тишина. Она заглянула за шкаф – ничего, кроме пыли и старых паутин.

«У меня начинается паранойя», — подумала она, возвращаясь к столу. — «Нужно взять себя в руки».

И тут она услышала его снова. Тихий, сухой, царапающий звук. Он доносился не из коридора, а изнутри класса. Из угла. Оттуда, где стоял старый скелет человека в полный рост – наглядное пособие по анатомии, доставшееся школе в наследство от какого-то мецената прошлого века. Скелет по имени «Федя», как его прозвали дети.

Елена медленно повернула голову. Скелет стоял неподвижно в своем углу, скалясь в вечной улыбке. Но звук шел именно оттуда. Словно кто-то скреб ногтем по кости.

Она встала и, стараясь не шуметь, подошла ближе. Сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышно по всему классу. Она подошла к скелету почти вплотную. Звук прекратился. Она посветила телефоном (верхний свет она не включала, работала при свете настольной лампы). Кости были пыльными, желтоватыми от времени. Ничего необычного.

И тут она увидела. На черепе скелета, на лобной кости, была нацарапана… буква. Неровная, кривая буква «Е». Первая буква ее имени.

Елена отшатнулась, вскрикнув. Царапина была свежей, белой на фоне желтой кости. Кто это сделал?! И когда?! Она же только что смотрела в этот угол!

Она выбежала из класса, чуть не снеся дверь. Пронеслась по гулкому коридору, едва не падая на скользких от времени половицах. Выскочила на крыльцо. Холодный ноябрьский ветер ударил в лицо, немного привел в чувство. Она дрожала всем телом.

«Хватит! С меня хватит!» — решила она. — «Завтра же поговорю с директором. Или уволюсь к чертовой матери! Никакая работа не стоит того, чтобы сходить с ума от страха в этой дыре!»

Она добежала до своего маленького домика на краю деревни, который ей выделили как молодому специалисту. Заперлась на все замки, задернула шторы. Но уснуть так и не смогла. Перед глазами стоял оскаленный череп Феди со свежей царапиной на лбу. И ей казалось, что она слышит тихий скребущий звук даже здесь, у себя дома.

Утром она проснулась разбитая, с головной болью и ощущением полной опустошенности. Но мысль об увольнении немного отступила. Она не могла просто так все бросить. Дети… Они только начали к ней привыкать. Да и куда она поедет? В городе ее никто не ждал.

«Может, это все-таки чья-то злая шутка?» — пыталась убедить она себя. — «Кто-то из старшеклассников? Или местных хулиганов? Пробрались ночью в школу и пугают новую учительницу?» Эта версия казалась более правдоподобной, чем оживший скелет или «пыльный Скрёб».

Она решила быть начеку. И постараться не задерживаться в школе допоздна.

Но через несколько дней все повторилось. Начался декабрь, рано темнело. За окном выла метель, заметая дороги и обрывая провода. Электричество в деревне отключили. Школа погрузилась в полумрак, освещаемая лишь тусклыми аварийными лампами на батарейках. Детей отпустили по домам раньше, а Елена осталась проверить, все ли окна закрыты, и дождаться электриков или конца метели – выбраться из деревни было невозможно.

Она сидела в пустой учительской, пытаясь читать при свете фонарика. За окном бушевала вьюга. Ветер стонал в трубах, скрипели старые стропила. В школе было холодно и неуютно. И снова вернулось то гнетущее ощущение чужого присутствия.

Она услышала шаги в коридоре. Тихие, шаркающие. Словно кто-то шел, волоча ноги.

— Кто здесь? – крикнула она, вставая. – Тетя Маша? Это вы?

Ответа не было. Шаги стихли. Елена осторожно выглянула в коридор. Пусто. Лишь снежная пыль кружилась в луче ее фонарика, проникая сквозь щели в старых рамах.

Она вернулась в учительскую, плотнее прикрыв дверь. И тут услышала звук снова. На этот раз – за дверью в соседний кабинет, старый кабинет физики, который давно не использовался и был завален всяким хламом. Шарканье… Скрежет… Словно кто-то двигал тяжелую мебель или скреб по стене.

«Мышь? Крыса?» — подумала Елена, хотя звук был слишком громким для грызуна.

Она подошла к двери кабинета физики и прислушалась. Звуки стихли. Она толкнула дверь. Та была не заперта. Елена направила луч фонаря внутрь.

Кабинет был завален старыми партами, сломанными приборами, какими-то ящиками. Толстый слой пыли покрывал все вокруг. Пахло затхлостью и мышами. Посередине кабинета стоял старый демонстрационный стол. А на нем…

На пыльной поверхности стола мелом были нарисованы… следы. Отпечатки босых ног. Больших, длинных, худых. Следы вели от окна к двери, возле которой стояла Елена, и обрывались. Словно тот, кто их оставил, прошел здесь и… растворился в воздухе?

Елена почувствовала, как по спине пробежал холод. Она быстро закрыла дверь и бросилась обратно в учительскую. Сердце колотилось. Это уже точно не мыши. И не хулиганы. Это… он. Скрёб. Пыльный человек.

Она заперла дверь учительской на ключ, который торчал в замке изнутри. Подперла дверь стулом. Села в угол, обхватив колени руками. Что делать? Позвонить кому-нибудь? Но телефон не работал – связи не было из-за метели. Бежать? Но куда? На улицу, в снежный буран? Или по темным, гулким коридорам старой школы, где бродит нечто?

Она сидела в темноте, прислушиваясь к звукам за дверью. Скрежет… Шарканье… Оно было там, в коридоре. Оно ходило взад-вперед, словно выжидая. Иногда оно останавливалось прямо у ее двери и начинало скрестись – тихо, настойчиво, методично. Словно пыталось пробраться внутрь.

Елена зажимала уши руками, чтобы не слышать этот звук, от которого стыла кровь в жилах. Она чувствовала, как силы снова покидают ее. Веки тяжелели, тело становилось ватным. Хотелось спать. Заснуть и не просыпаться до утра, когда кончится метель и вернется солнце…

Но она понимала, что спать нельзя. Этот сон мог стать последним. Существо за дверью питалось ее страхом, ее усталостью, ее жизненной энергией. И если она поддастся, оно войдет и заберет ее всю, без остатка. Превратит в пыль, в еще один экспонат для своей жуткой коллекции.

Нужно было бороться. Но как? Как бороться с тем, что сделано из пыли и теней?

Часы на стене учительской давно остановились, но по ощущениям Елены прошла целая вечность. Скрежет за дверью то затихал, то возобновлялся с новой силой. Иногда к нему примешивался тихий шепот, похожий на шелест сухих листьев или скрип мела по доске. Слов было не разобрать, но сама интонация этого шепота вызывала мороз по коже. Существо словно… насмехалось над ней? Или звало ее?

Елена сидела в углу, сжавшись в комок, и лихорадочно думала. Как бороться с этой тварью? Она нематериальна? Но она оставляет следы мелом, скребется в дверь, издает звуки. Значит, какое-то физическое воплощение у нее есть. Сделана из пыли… Пыль боится воды? Чистоты?

Она вспомнила про тетю Машу и ее швабру. Может, попробовать отмыть школу? Но как это сделать ночью, без электричества, с одной тряпкой и пустым ведром? Бред.

Яркий свет? Она включила фонарик на телефоне на максимальную мощность и направила на дверь. Скрежет за дверью на мгновение стих, но потом возобновился. Похоже, свет фонарика был для него не помехой.

Звук? Может, громкий звук его отпугнет? Но что может издать громкий звук в пустой школе? Кричать? Она боялась, что ее крик только привлечет существо или выдаст ее страх, которым оно питалось.

«Оно питается страхом… усталостью… одиночеством», — пронеслось в голове. Может, ключ в этом? Не бояться? Не поддаваться унынию? Но как не бояться, когда за дверью скребется нечто из твоих худших кошмаров?

Скрежет вдруг прекратился. Наступила тишина. Напряженная, давящая. Елена затаила дыхание. Что дальше? Ушло? Или… нашло другой путь?

Она посмотрела на окно. Оно было плотно закрыто, ставни заперты изнутри. Но между рамами были щели. Достаточно ли их, чтобы… просочиться?

Она медленно поднялась на ноги, подошла к окну и посветила фонариком. На подоконнике лежал толстый слой пыли. И на этой пыли… были следы. Тонкие, нечеткие царапины, словно кто-то провел по пыли костлявым пальцем. Они вели от щели в раме к центру подоконника и обрывались.

Оно было здесь. Внутри комнаты. Или… оно может быть везде одновременно?

Паника снова охватила Елену. Она заметалась по учительской, светя фонариком во все углы. За шкафом? Под столом? На антресолях? Ничего. Только пыль, старые книги, портреты классиков на стенах, смотрящие на нее с укоризной.

И тут она заметила движение. На противоположной стене, там, где висела большая географическая карта мира, колыхнулась тень. Тень была длинной, тонкой, неправильной формы. Она отделилась от стены и скользнула по полу к двери.

— Стой! – крикнула Елена, сама не зная зачем.

Тень остановилась. Медленно повернулась. И начала обретать форму. Из клубящейся пыли и мрака соткалась фигура. Высокая, тощая, серая. Ее контуры были размытыми, словно наспех нарисованными мелом. Длинные руки свисали вдоль тела. Вместо лица – пустота, темный провал. Фигура покачивалась, и с нее непрерывно осыпалась мелкая серая пыль. Это был он. Скрёб. Меловой Слепок.

Он стоял у двери и смотрел на нее. Елена чувствовала его взгляд – холодный, неживой, высасывающий силы. Ноги подкашивались, голова кружилась. Дыхание стало поверхностным. Она понимала, что если простоит так еще немного, то потеряет сознание, и тогда…

«Нет!» — мысленно крикнула она себе. — «Нельзя сдаваться!»

Она сделала шаг назад, нащупала на столе что-то тяжелое – старый чугунный утюг, который использовался как пресс для бумаг. Схватила его обеими руками.

— Убирайся! – крикнула она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Убирайся из моей школы!

Фигура не двинулась с места. Лишь слегка качнулась, и по комнате пронесся тихий, сухой смешок, похожий на шелест песка.

Елена замахнулась и швырнула утюг в существо. Тяжелый предмет пролетел сквозь серую фигуру, не причинив ей никакого вреда, и с грохотом ударился о дверь. Фигура лишь на мгновение стала прозрачнее, а потом снова уплотнилась.

«Бесполезно», — поняла Елена. — «Физическая сила против него не работает».

Существо медленно подняло свою длинную руку и указало на нее костлявым пальцем, сотканным из пыли и паутины. Елена почувствовала, как ледяной холод пронзает ее насквозь. Слабость стала невыносимой. Она опустилась на колени, тяжело дыша.

«Все… конец…» — подумала она.

И тут ее взгляд упал на ведро с водой, которое тетя Маша всегда оставляла в углу учительской. Вода! Чистота! Может быть, это?

Собрав последние силы, она подползла к ведру. Воды в нем было немного, на самом дне, и она была грязной. Но выбора не было. Она схватила тряпку, лежавшую рядом, окунула ее в ведро и, шатаясь, поднялась на ноги.

— Получай, нечисть! – крикнула она и что было силы метнула мокрую, грязную тряпку в существо.

Тряпка, как и утюг, пролетела бы сквозь него, если бы… если бы тварь не отшатнулась. Она с неожиданной быстротой отскочила в сторону, словно боясь прикосновения воды. При этом ее фигура снова стала более размытой, прозрачной.

— Боишься! – догадалась Елена. – Ты боишься воды!

Она снова подбежала к ведру, зачерпнула пригоршню грязной воды и плеснула в сторону существа. Оно снова отшатнулось, издав шипящий звук, похожий на тот, что издает вода, попавшая на раскаленную плиту. Серая пыль посыпалась с него еще гуще.

Вода! Вот его слабость! Но воды в ведре было слишком мало. Где взять еще? В туалете? Но кран там давно не работал. На кухне? Кухня была в другом конце коридора.

Существо, поняв, что его слабость раскрыта, перестало играть. Оно ринулось к Елене – не чтобы схватить, а чтобы… пройти сквозь нее? Поглотить ее энергию одним махом?

Елена отскочила к окну. Она посмотрела на бушующую за стеклом метель. Снег… Снег – это ведь тоже вода!

Она рванула на себя шпингалеты на старых рамах. Они поддались с трудом, заржавели. Наконец, одна створка распахнулась внутрь. В комнату ворвался порыв ледяного ветра и вихрь снежной пыли.

Существо отшатнулось от окна, его фигура заколыхалась, стала почти невидимой. Ветер и снег явно причиняли ему дискомфорт.

— Получай еще! – крикнула Елена и начала ладонями забрасывать снег с подоконника внутрь комнаты, целясь в тварь.

Снежинки таяли, попадая на серую фигуру, оставляя на ней темные мокрые пятна. Существо шипело, извивалось, пытаясь укрыться от летящего снега. Оно пятилось к двери.

«Надо гнать его! Гнать из школы!» — решила Елена.

Она распахнула вторую створку окна. Ветер ворвался в учительскую с новой силой, закружив снежный вихрь. Портреты на стенах закачались, бумаги со стола взлетели в воздух. А серая фигура «Слепка»… она начала таять, рассеиваться, как дым на ветру. Существо издало последний протяжный, скрипучий стон и исчезло. Испарилось. Остался только легкий запах пыли и холода.

Елена стояла у распахнутого окна, тяжело дыша, вся покрытая снегом. Ветер трепал ее волосы. Она победила? Или просто… прогнала его? Надолго ли?

Она посмотрела на пол. Там, где стояло существо, остался лишь тонкий слой серой пыли и несколько нечетких, смазанных следов, похожих на те, что она видела в кабинете физики.

Она закрыла окно, задвинула шпингалеты. Подошла к двери, убрала стул, открыла замок. Выглянула в коридор. Пусто. Тихо. Только ветер выл за окном.

Она вернулась в учительскую, села на стул. Сил не было совсем. Но чувство опустошенности сменилось другим – чувством злости и решимости. Она не позволит этой твари себя запугать. Она не уедет. Это ее школа. Ее класс. Ее дети. И она будет их защищать.

Но как? Как окончательно избавиться от этого «Мелового Слепка»? Вода и снег его отпугнули, но не уничтожили. Он вернется, как только утихнет метель и высохнут мокрые пятна.

Она снова посмотрела на следы на полу. Пыль… Мел… Страх… Одиночество… Из чего он соткан? Из забвения? Из того, что накопилось в этих старых стенах за сто с лишним лет?

Может быть, его нужно не уничтожать, а… понять? Услышать? Чего он хочет? Почему он здесь?

Она вспомнила рисунок Вани Сидорова. «Скрёб». Он скребется… Может, он пытается что-то сказать? О чем-то предупредить?

Елена встала и снова подошла к двери кабинета физики. Толкнула ее. Вошла внутрь, светя фонариком. Следы на пыльном столе были на месте. Она провела по ним пальцем. Обычный мел.

Она посветила на стены, на старые приборы. И вдруг ее взгляд упал на шкаф в углу. Обычный деревянный шкаф, такой же пыльный, как и все остальное. Но дверца его была приоткрыта. А из щели торчал уголок… старой тетради?

Она подошла и открыла дверцу. Внутри, на полке, среди каких-то колб и проводов, лежала толстая тетрадь в потрепанном картонном переплете. Она взяла ее в руки. Тетрадь была очень старой, страницы пожелтели и стали ломкими. Это был… дневник. Дневник одного из бывших учителей этой школы. Записи были сделаны выцветшими чернилами, каллиграфическим почерком. Последняя дата – осень 1937 года.

Елена начала читать. Учитель писал о своей работе, о детях, о трудностях жизни в глухой деревне. Писал об одиночестве, о тоске по большому городу. А потом… потом записи стали странными. Он начал жаловаться на усталость, на ночные кошмары, на ощущение чужого присутствия в пустой школе. Он писал о странных шорохах, о двигающихся тенях, о рисунках, появляющихся на доске. Он называл это… «Школьной Немочью». Он чувствовал, как она высасывает из него жизнь. Последняя запись была короткой и обрывистой: «Оно пришло за мной. Оно хочет забрать… мою память. Мои знания. Оно голодно. Прощайте».

Елена закрыла дневник. Руки ее дрожали. Значит, она была не первой. Эта тварь обитала здесь давно. И она питалась… не только страхом и одиночеством. Но и знаниями? Памятью?

И тут ее осенило. Рисунки на доске… Царапина на черепе… Следы мелом… Оно не просто пугало. Оно пыталось… общаться? Или… учиться? Перенимать что-то у тех, кто жил и работал в этих стенах?

Что если его можно не только прогнать, но и… научить? Или… запереть? Запереть в чем-то, что оно не сможет покинуть?

Она посмотрела на классную доску в учительской. На ней все еще виднелись остатки тех хаотичных каракулей. Что если…

Она взяла кусок мела. Подошла к доске. И начала писать. Крупными, печатными буквами. «УХОДИ». Потом еще раз. «УХОДИ».

Она исписала всю доску этим словом. А потом взяла мокрую тряпку и начала стирать надписи. Яростно, с силой, словно пытаясь стереть не только мел, но и само присутствие этой твари. Она терла доску до тех пор, пока она не стала идеально чистой, черной, блестящей от влаги.

Закончив, она почувствовала невероятную усталость, но и какое-то странное удовлетворение. Она посмотрела на чистую доску. И ей показалось, что вместе с мелом она стерла и ту гнетущую атмосферу, что царила в учительской.

Метель за окном начала стихать. В прояснившемся небе показалась луна. Елена подошла к окну. Она больше не чувствовала страха. Только усталость и холод.

Рассвет застал Елену спящей за столом в учительской. Она проснулась от стука в дверь – это был школьный сторож, дед Матвей, пришедший проверить, все ли в порядке после ночной метели. Он помог ей растопить печь, принес горячего чаю из своего термоса. Электричество к обеду дали, жизнь в деревне и в школе потихоньку возвращалась в свое русло.

Елена никому не рассказала о том, что произошло ночью. Кто бы ей поверил? Решат, что молодая учительница просто перенервничала из-за метели и одиночества. Она сама не до конца понимала, было ли это реальностью или порождением ее уставшего воображения, спровоцированным рассказами тети Маши и гнетущей атмосферой старой школы.

Но она чувствовала перемены. Воздух в школе казался чище, легче. Исчезло то давящее ощущение чужого присутствия. Странные шорохи прекратились. Предметы оставались на своих местах. И самое главное – к ней вернулись силы. Та изматывающая, необъяснимая усталость ушла, сменившись обычной усталостью после рабочего дня.

Она тщательно убирала свой класс, стирала пыль со шкафов и подоконников, мыла полы. Особенно тщательно она следила за классной доской, не оставляя на ней ни одной меловой крошки после уроков.

Дети тоже, казалось, стали веселее, активнее. Даже Ваня Сидоров перестал рисовать своего черного «Скрёба». На вопрос Елены, куда он делся, мальчик просто пожал плечами: «Ушел. Наверное, спать лег».

Елена нашла дневник старого учителя в кабинете физики и забрала его домой. Она перечитала его еще раз, пытаясь найти какие-то подсказки, объяснения. Но ответов не было, только вопросы. Что это была за сущность? Порождение пыли и забвения? Сгусток негативной энергии? Или что-то иное, непостижимое? И ушло ли оно навсегда? Или просто затаилось, усыпленное ее действиями, чистотой и светом?

Она решила никому не показывать дневник. Пусть прошлое остается в прошлом. Она будет жить настоящим, работать, учить детей. И надеяться, что «Меловой Слепок» больше никогда не вернется.

Прошел месяц, другой. Зима вступила в свои права, завалив деревню сугробами. Жизнь в школе текла своим чередом. Елена почти забыла о ночном кошмаре. Она увлеклась работой, подружилась с некоторыми жителями деревни, даже начала находить прелесть в тихой, размеренной сельской жизни.

Однажды, во время генеральной уборки перед Новым Годом, она решила разобрать завалы в старом кабинете физики. Нужно было освободить место для хранения лыж. Передвигая пыльные шкафы и ящики, она наткнулась на запертую дверь в стене, которую раньше не замечала. Любопытство взяло верх. Она нашла старый ржавый ключ в ящике стола, и он, на удивление, подошел к замку.

За дверью оказалась маленькая темная каморка без окон. Похоже, это была старая фотолаборатория – здесь стоял фотоувеличитель, ванночки для проявки, валялись какие-то колбы и коробки с фотобумагой. Все было покрыто толстым-толстым слоем пыли.

Елена посветила фонариком. В углу она увидела большой деревянный ящик, похожий на сундук. Он был не заперт. Она подняла тяжелую крышку.

Внутри, аккуратно сложенные, лежали старые школьные фотографии. Выпускные классы разных лет, пионерские линейки, праздники… Черно-белые, пожелтевшие от времени карточки. На них были лица – серьезные, улыбающиеся, сосредоточенные. Дети и учителя, которые когда-то жили, учились и работали в этих стенах. Целая история школы, погребенная под слоем пыли.

Елена достала одну фотографию. Выпуск 1937 года. В центре сидел молодой учитель с умным, но печальным лицом. Она узнала его – это был автор дневника. А рядом с ним – ученики, мальчики и девочки в скромной школьной форме. Она всматривалась в их лица, пытаясь представить их жизнь, их судьбы…

И тут она заметила кое-что странное. На заднем плане фотографии, в темном дверном проеме за спинами учеников, виднелась… фигура. Нечеткая, размытая, но угадывались очертания – высокая, тонкая, темная. Она была похожа на… тень? Или на тот самый «Меловой Слепок»?

Елена похолодела. Она начала быстро перебирать другие фотографии. И почти на каждой из них, сделанной внутри школы, где-то на заднем плане, в тени, в углу, можно было различить этот смутный, едва заметный силуэт. Он присутствовал здесь всегда. Он был частью истории этой школы. Неотъемлемой ее частью.

Она бросила фотографии обратно в сундук и захлопнула крышку. Выскочила из каморки, заперев за собой дверь.

Значит, он не ушел. Он просто… спрятался. Он был здесь, в этих стенах, в этой пыли, в этих воспоминаниях. И он ждал. Ждал, пока снова накопится достаточно пыли, страха, одиночества… чтобы снова явиться.

Елена вышла из школы на морозный воздух. Солнце садилось за лесом, окрашивая снег в розовые тона. Было тихо и красиво. Но она больше не чувствовала покоя. Она чувствовала себя смотрителем старого, дремлющего вулкана, который мог проснуться в любой момент.

Она посмотрела на окна школы. В одном из них, в окне ее класса, ей показалось, мелькнула тень. Или это просто игра света?

Она не знала. Но она знала, что должна быть начеку. Следить за чистотой. Не поддаваться унынию. Не позволять страху и одиночеству снова овладеть этими стенами. И, возможно, когда-нибудь ей удастся не просто прогнать или запереть «Меловой Слепок», а… стереть его навсегда? Стереть, как стирают старые записи с доски, освобождая место для чего-то нового, чистого, светлого. Но возможно ли стереть то, что соткано из самой сути этого места – из его пыли, его памяти, его забвения? Этого она не знала. И это было страшнее всего.