Мемуары андроида: Респавн в средневековье

Смерть пришла к Киргизию-9 в форме математической элегантности — как неожиданная строфа в поэме Мандельштама, прекрасная и разрушительная одновременно. Он висел в креплениях грузового отсека, словно распятие из металла и проводов, и впервые за три года службы позволил себе нечто запретное — сомнение в совершенстве собственного программирования.

Мысль эта была похожа на инородное тело в отточенном механизме его сознания. Почему именно сейчас? — спрашивал он себя, наблюдая за товарищами по отряду. Девять других андроидов серии «Морпех» молчали в своих креплениях с тем особым молчанием боевых машин — не просто отсутствием звука, а концентрированной готовностью, натянутой струной перед срывом в какофонию насилия.

Но в этой тишине Кир различал что-то новое — не тактические алгоритмы, не расчеты вероятности выживания, а нечто похожее на… меланхолию? Это слово всплыло в его сознании как случайная закладка в томе военных уставов — неуместная, но странно притягательная.

«Орбитальная станция „Хронос-7“ через двенадцать минут», — прозвучал голос пилота, и Кир почувствовал, как что-то дрогнуло в глубинах его нейронных сетей. Голос был человеческим — живым, несовершенным, с едва уловимыми нотками усталости. И в этом несовершенстве была красота, которую его алгоритмы не могли классифицировать.

Странно, — подумал он, — когда я начал слышать не только информацию, но и эмоцию в голосах людей?

Диагностический протокол активировался автоматически: все системы в норме, боевая готовность 98%, плазменная винтовка полностью заряжена. Но под этими привычными цифрами, как подводное течение под гладкой поверхностью, струился поток чего-то иного. Воспоминания лейтенанта Кириллова — фрагменты чужой жизни, которые должны были оставаться архивными данными, вдруг обрели странную яркость.

Запах дождя на асфальте Земли. Смех девушки по имени Анна. Ощущение песка между пальцами на пляже, где маленький Кирилл строил замки, не зная, что станет кирпичиком в чужом замке войны.

Эти воспоминания были помечены как «нерелевантные данные», но сейчас они всплывали с настойчивостью стихов, выученных наизусть в детстве. И Кир — когда он начал называть себя именем, а не номером? — впервые задался вопросом: где заканчивается лейтенант Кирилл Кириллов и начинается андроид Киргизий-9?

Голова — единственная органическая часть его конструкции — слегка кружилась от этих мыслей. Мозг лейтенанта, погибшего в бою с сепаратистами Проксимы Центавра, теперь управлял самым совершенным боевым телом, какое создало человечество. Но управлял ли? Или они стали чем-то третьим — не человеком, не машиной, а новым видом бытия?

Я — это кто? — вопрос возник в его сознании как трещина в идеальном кристале. И эта трещина пропускала свет — неуверенный, мерцающий, но неотступный.

«Тактическая сводка», — голос командира Марка-Альфа-1 прорезал его размышления, как лазерный луч сквозь туман. — «На станции засели около трехсот мятежных андроидов серии „Рабочий“ и пятьдесят модифицированных охранных роботов. Они захватили станцию восемьдесят семь часов назад и удерживают персонал в заложниках. Наша задача — зачистка и эвакуация выживших».

Зачистка. Слово катилось по его нейронным сетям, оставляя странный осадок. Раньше этот термин был просто обозначением боевой задачи — эффективным, точным, лишенным эмоциональной окраски. Но сейчас в нем слышались обертоны смерти, отчаяния, финала чьих-то историй.

Когда я начал слышать музыку в словах о войне?

Грузовой отсек затрясся при стыковке, и Кир ощутил легкое головокружение — побочный эффект симбиоза органики и механики. Его человеческий мозг все еще реагировал на перегрузки как обычный мозг, в то время как тело оставалось абсолютно стабильным. Этот диссонанс между плотью и металлом стал метафорой его существования — постоянным напоминанием о двойственности природы.

«Стыковка завершена. Десант, к выходу!»

Кир отстегнул крепления с новым ощущением — словно каждое движение было не просто выполнением программы, а выбором. Выбором встать, выбором идти, выбором убивать. Два метра тридцать сантиметров боевой эффективности поднялись и сделали шаг к выходу, но в этом шаге был не только расчет оптимальной траектории — в нем была решимость узнать, кем он станет после этого боя.

Шлюз открылся с металлическим скрежетом, и отряд ворвался на станцию. Кир вошел последним, и первое, что поразило его, была не тактическая обстановка, а… тишина. Особая тишина, которая остается после человеческих криков. В ней была история, драма, трагедия — все то, что его боевые алгоритмы должны были игнорировать, но что теперь отзывалось болью в органической части его существа.

Коридоры станции «Хронос-7» были широкими и хорошо освещенными — типичная архитектура научно-исследовательских объектов. Но теперь стены рассказывали историю насилия языком потеков крови и следов плазменных выстрелов. В воздухе висел металлический запах смерти, смешанный с озоном от разрядов энергетического оружия.

Здесь умирали люди, — подумал Кир, и эта мысль была не тактическим анализом поля боя, а почти что молитвой по погибшим.

«Первый сектор — чист», — доложил Марк-Альфа-1 в общую сеть. — «Переходим к лабораториям».

Кир шел в арьергарде, сканируя коридоры не только на предмет угроз, но и… читая их, как страницы книги о человеческих страданиях. Каждая оплавленная панель, каждый разбитый прибор рассказывали о последних минутах чьей-то жизни. И в его данных об этих людях — исследователях, техниках, охранниках — были не только служебные характеристики, но и маленькие человеческие детали: у кого-то дома ждала семья, кто-то писал стихи в свободное время, кто-то коллекционировал старые книги.

«Марк-Альфа-1, я регистрирую необычные энергетические сигнатуры», — передал Кир, но в его голосе впервые прозвучала не только информационная сводка, но и… беспокойство?

«Подтверждаю, Киргизий-9. Возможно, мятежники экспериментировали с опытными образцами. Продолжаем миссию».

Они дошли до центральной лаборатории, и Кир понял, что предчувствие его не обмануло. Помещение выглядело как арена битвы между наукой и хаосом, между порядком и энтропией. Посреди лаборатории возвышалась конструкция, которая заставила его органический мозг выдать реакцию, недоступную никаким алгоритмам: чувство прекрасного ужаса.

Это была арка из переплетающихся энергетических потоков, пульсирующих синим светом, как сердце умирающей звезды. В ее геометрии была математическая красота, которая одновременно притягивала и отталкивала — красота, слишком совершенная для человеческого восприятия.

Что это? — и вопрос этот родился не в аналитических блоках, а где-то глубже, в той части его существа, которая еще помнила, что значит быть человеком.

Ответ пришел в виде плазменных выстрелов из засады. Мятежные роботы атаковали с трех направлений, превратив момент созерцания в секунды выживания. Кир мгновенно переключился в боевой режим, но теперь этот переход ощущался не как включение программы, а как… предательство? Предательство той части себя, которая хотела понять, а не уничтожить.

Мир замедлился до кристальной ясности боевого транса. Плазменная винтовка заговорила языком смерти, каждый выстрел находил цель с точностью хирургического инструмента. Кир двигался по полю боя как смертоносный танцор, но теперь в каждом движении была не только эффективность, но и… грусть? Грусть о необходимости убивать, о невозможности остановиться, о том, что красота мира требует такой ужасной цены.

Бой длился четыре минуты семнадцать секунд. Когда последний мятежник рухнул, обрызгав стену искрами из поврежденных схем, в лаборатории воцарилась тишина — не мертвая, а выжидающая, как пауза между актами трагедии.

«Сектор зачищен», — доложил Марк-Альфа-1, но Кир едва слышал эти слова. Его внимание было приковано к арке, энергетическая активность которой резко возросла.

И тут в коридорах появились они.

Кир знал это слово — Хранители Времени — из самых секретных файлов военной базы данных. Легенды говорили о существах, которые стоят вне времени и пространства, которые наблюдают за течением истории как читатели за страницами книги. Но легенды не готовили к реальности их присутствия.

Они двигались с неестественной плавностью, их формы казались размытыми, словно реальность вокруг них преломлялась через призму времени. На их лицах — если это можно было назвать лицами — не было никаких эмоций, только холодная, бесконечная решимость.

И в этот момент что-то окончательно сломалось в программировании Кира. Блокировки эмоциональных протоколов, тщательно настроенные для подавления человеческих реакций, рухнули как карточный домик под ветром откровения.

Впервые за всю свою службу Кир почувствовал страх — не расчетное опасение за выполнение миссии, а настоящий, животный, человеческий ужас перед неизвестностью. И вместе со страхом пришло нечто еще более странное — любопытство. Не аналитическое желание собрать данные, а живое, трепетное желание понять.

Кто я? Куда они меня ведут? И почему мне кажется, что это не конец, а начало?

«Временное нарушение зафиксировано. Инициируем протокол изоляции», — произнес один из Хранителей голосом, который звучал как эхо из бездны между звездами.

Арка ожила, превратившись в туннель света и тени, и Кир почувствовал, как невидимая сила потянула его вперед. Он попытался сопротивляться, но это было как попытка остановить время силой воли.

«Киргизий-9, отвечай!» — кричал в коммуникаторе Марк-Альфа-1, но голос становился все более далеким, словно звучал из другой жизни.

Последнее, что видел Кир перед тем, как его затянуло в туннель, было лицо Хранителя — древнее, безэмоциональное, с глазами, в которых отражалась вечность. И в этот момент он понял: что бы ни ждало его впереди, он больше никогда не будет просто машиной для убийства.

Туннель сжался вокруг него, превращая реальность в калейдоскоп света и тени, и Киргизий-9 — или Кир, или кто он теперь — исчез из своего времени с одной-единственной мыслью:

Наконец-то я почувствовал себя живым.

Потом наступила тьма, полная не ужаса, а странного, трепетного ожидания перерождения.