Мемуары Отребья

Мир оказался… скучным.

Щит понял это не сразу. Первую неделю после роспуска отряда он упивался свободой. Он спал до полудня на настоящей кровати с периной, а не на комковатом плаще, подложив под голову седельную сумку. Он ел, когда хотел, а не когда повар Брюква стучал поварешкой по котлу. Он пил пиво, которое не нужно было делить с тремя десятками глоток. Свобода пахла свежим хлебом, мылом и отсутствием необходимости чистить по утрам доспехи от чужой крови.

Прошла неделя, потом вторая. Золото, тяжелое и приятное, лежало в кошеле под подушкой, но не приносило радости. Таверна «Золотой Грифон» сменилась на «Кривую Саблю», та — на «Пьяного Гоблина». Все они были на одно лицо: шум, липкие столы, разбавленный эль и лица, на которых не было ни шрамов от ледяных когтей, ни отблеска пережитого ужаса. Просто лица. Пустые.

Он сидел в очередном безымянном трактире на окраине Кнехта, в руке — очередная кружка водянистого пойла. За соседним столом купчишки ссорились из-за цен на шерсть. В углу какой-то менестрель фальшиво бренчал на лютне про любовь и драконов. Он никогда не видел настоящих драконов, этот сопляк. Драконы пахли не фиалками, а серой и страхом.

Скука.

Вязкая, как болотная жижа, она обволакивала и душила. В отряде все было проще. Был враг, была цель, был приказ. Был Гроб, который своим смехом мог заглушить рев бури. Был Снайдер, чье молчаливое присутствие за спиной было надежнее любой каменной стены.

Был Олаф, чей взгляд заставлял тебя идти вперед, даже когда ноги подкашивались.

И был Брюква.

Щит машинально потер живот. Он вспоминал не битвы. Он вспоминал еду.

Вспоминал, как после целого дня в проклятой канализации Златовони, когда от вони слезились глаза и тошнило от самого себя, Брюква умудрился сварить похлебку, которая пахла не дерьмом, а домом. Как на ледяном перевале, где смерть дышала в затылок, они ели горячую кашу из коры и мха, и эта безвкусная жижа была вкуснее всех пиров у герцогов. Брюква готовил не еду. Он готовил жизнь.

А здесь… здесь еда была просто едой. Пресной. Бессмысленной.

Он достал из-за пазухи небольшой сверток. Развернул. На ладони лежала высушенная лапка какого-то зверька на кожаном шнурке. Подарок Сглаза. «От злых духов. И от несварения», — прошамкал гоблин на прощание. Щит усмехнулся. От злых духов амулет, может, и помогал. А вот от тоски — нет.

Он повертел амулет в пальцах, ощущая высохшие косточки.

— Вот бы сейчас… к настоящему костру, — пробормотал он в кружку. — Чтоб байку послушать, чтоб жратва пахла дымом, а не этой кислятиной. Да хоть бы сам Шестирукий меня на свой пир позвал, лишь бы не эта преснятина…

В тот миг, когда его пальцы сжали амулет чуть крепче, мир пошел трещинами.

Это не было похоже на магию, которую он видел раньше — ни на огненные шары, ни на ледяные копья. Таверна не взорвалась, не замерзла. Она просто… порвалась. Звук бренчащей лютни растянулся в пронзительный вой. Лицо трактирщика поплыло, как воск на огне. Пол ушел из-под ног, но он не упал. Его будто всосало в тугую, невидимую воронку. Запахло озоном, как после удара молнии, и почему-то жженым сахаром.

А потом все прекратилось.

Он стоял на ногах. Крепко. Солдатская привычка. Но стоял он не на грязных досках трактира.

Под ногами был гладкий, блестящий пол, холодный, как ледник. Вокруг — странные черные истуканы с одним огромным стеклянным глазом. Некоторые из них двигались, плавно и бесшумно, как призраки. Воздух был холодным и неподвижным, без единого запаха. А свет… света было так много, что резало глаза. Он лился откуда-то сверху, от десятков маленьких, немигающих солнц.

Щит инстинктивно положил руку на пояс, туда, где должен был висеть меч. Пусто. Оружие отобрали еще на входе в тот проклятый трактир. Он был безоружен в неизвестном месте, полном непонятных угроз.

— И вот наш гость! — раздался голос. Громкий, но не злой. Скорее, радостный. — Прошу вас, не стойте! Присаживайтесь!

Щит резко обернулся. Неподалеку, в одном из двух мягких на вид кресел, сидел человек.

Одет он был в странную, ладно сшитую одежду без единой кожаной вставки или металлической заклепки. Лицо гладко выбрито, волосы аккуратно уложены, а улыбка… такой широкой и белозубой улыбки Щит не видел даже у самых удачливых торговцев.

Человек этот не выглядел воином. Он выглядел как маг. Очень могущественный маг, которому не нужна броня.

Щит не двинулся с места. Он разглядывал помещение: черные идолы-глаза, люди в темном, снующие по периметру, и этот улыбчивый маг в центре. Похоже на какую-то ритуальную залу. Или пыточную камеру нового образца.

— Прошу, не переживайте, — снова сказал человек, его голос лился плавно и уверенно. — Меня зовут Валентин. А вы, если я не ошибаюсь, тот самый прославленный ветеран по прозвищу Щит. Мы очень ждали вас. Кажется, вы проделали долгий и трудный путь.

«Имя то мое он откуда знает, ребята шуткуют?!», — пронеслось в голове у Щита.

Он медленно подошел к креслам, но садиться не стал.

Остановился в паре шагов, готовый в любой момент прыгнуть в сторону или вцепиться этому Валентину в глотку.

Валентин, казалось, все понял. Он поднял руки ладонями вверх, показывая, что безоружен.

— Я вижу, вы напряжены. Это понятно. Оказаться в новом месте всегда волнительно. Знаете, у нас говорят, что хороший разговор не начинают на трезвую голову. Это было бы просто невежливо по отношению к такому гостю, как вы.

Он щелкнул пальцами. Щит напрягся, ожидая заклинания.

Но вместо этого из-за черного занавеса вышла девушка в такой же странной одежде, неся в руках большую, запотевшую стеклянную кружку. Она поставила ее на столик между креслами и так же бесшумно удалилась.

От кружки пахло солодом, хмелем и дрожжами. Настоящий, густой, темный эль. Не то пойло, что он пил пять минут назад. Запах был настолько знакомым, настолько… правильным, что плечи Щита против воли чуть опустились.

— Пожалуйста, — кивнул Валентин. — Это лучшее, что есть в наших краях. Угощайтесь. А потом, если не возражаете, мы немного поговорим. Я уверен, вам есть что рассказать. А нам — есть что послушать.

Щит несколько секунд смотрел на Валентина, потом на кружку.

Отрава? Магическое зелье? Возможно. Но запах был слишком хорош. Да и что ему теперь терять? Скука оказалась страшнее смерти.

Он тяжело опустился в кресло, которое оказалось на удивление удобным. Взял кружку. Она была тяжелой и холодной. Он поднес ее к губам, все еще не доверяя, и сделал маленький глоток.

Вкус был насыщенным, с легкой горчинкой и сладковатым послевкусием. Хороший эль. Очень хороший.

Он сделал еще один, уже большой, глоток, и с шумом поставил кружку на стол.

— Неплохо, — хрипло произнес он, впервые подав голос. — Почти как в «Золотом Грифоне» в Кнехте.

Валентин снова широко улыбнулся. Кажется, лед тронулся.

— Вот и прекрасно! — воскликнул он. — Тогда, с вашего позволения, мы начнем наше шоу «Вечер с Героем». Итак, Щит… Сильное имя. Уверен, за ним стоит не менее сильная история…

Щит отхлебнул еще эля, ощущая, как знакомое тепло начинает растекаться по жилам, смывая остатки магического озноба. Он внимательно слушал вопросы этого Валентина. Тот говорил плавно, без напора, будто они и впрямь сидели у костра, а не под взглядами безмолвных стеклянных глаз.

— Сильная история… — повторил Щит, глядя не на ведущего, а куда-то в пустоту за его плечом, туда, где яркий свет съедал тени. — У всех, кто выжил, история сильная. У слабых историй и конец быстрый. Кровавый.

Валентин понимающе кивнул. Он не торопил.

— Люди получают прозвища не просто так, — продолжил он мягко. — Щит. Это защита. Надежность. Была, наверное, битва, где вы в последний момент прикрыли собой товарища? Или, может, приняли на себя удар, предназначенный для командира?

Щит на мгновение прикрыл глаза. Перед ним пронеслись десятки, сотни лиц, десятки стычек, боев, осад. Какое из них выбрать? Какое из них имело значение? Все они слились в один долгий, кровавый путь.

— Битв было много, — наконец произнес он, открывая глаза. Его взгляд был тяжелым, как могильная плита. — А щит я ношу с тех пор, как смог его поднять. Сначала деревянный, обитый кожей. Потом — железный. От стрел, мечей, когтей тварей, от всего защитит. Иногда ломался. Тогда находил новый. Но он был всегда. И всегда делал свою работу — стоял между мной и смертью. Или между смертью и тем, кто шел за моей спиной. Со временем люди стали говорить: «Позовите Щита», или «Становись за Щитом». А потом мое старое имя стерлось, как резьба на рукояти меча. Да и зачем оно? Щит — честнее. Я тот, кого бьют, но не пробивают.

Валентин слушал, не перебивая, его лицо было серьезным и сосредоточенным. Улыбка исчезла, уступив место искреннему интересу.

— А как насчет других? Может быть расскажите про вашего старого знакомого, повара Брюкву? Легендарная личность, судя по тому, что мы знаем. Его дневники… они производят фурор. Вы ведь знали его еще до того, как он прославился? Говорят, именно вы привели его в «Черное Отребье».

При упоминании Брюквы в глазах Щита что-то изменилось. Тяжесть чуть отступила, сменившись чем-то похожим на теплую усмешку. Он снова поднял кружку.

— Знал, а как же. Брюква… — он покачал головой. — Мы с ним еще в «Потрошителях» ходили. Так отряд назывался. Название было громче, чем сам отряд. Командир — напыщенный дурак, думал, что тактика — это кричать громче всех. Казначей воровал так, что у крыс в амбаре слезы наворачивались. Мы жрали какую-то гниль, спали в грязи и дохли за медяки. Но Брюква, тогда еще обычный рубака, не повар… он и тогда был… другим. Помню, как-то раз нас неделю кормили одной разваренной репой. Всех уже тошнило от одного ее вида. А он где-то раздобыл горсть чеснока, пучок крапивы и пару мышиных тушек. И сварил из этой репы такую похлебку, что мы добавки просили. Сказал, что у репы «потенциал не раскрыт». Вот такой он был. Потом повара нашего мы в реку кинули, так Брюква и стал вместо него.

Он сделал большой глоток эля.

— А потом «Потрошителей» разбили. Под Сизым Хребтом. Нас наняли охранять караван с какой-то магической дрянью, а наниматель «забыл» сказать, что за дрянью охотятся горные орки. Нас просто смели. Я выжил чудом. Брюква — тоже. Еще пару ребят. Командиру кирдык. Мы разбежались кто куда. Я долго охранял караваны, пока не прибился к отряду Олафа. «Черное Отребье» тогда только набирало силу. Славные деньки были. Повар только шлак. Да и помер он глупо — наелся грибов, которые сам и собрал. Говорит, что «эксперимент со вкусом». Ну, доэкспериментировался. Олафу нужен был новый кашевар. И тут мы встретили Брюкву в каком-то портовом городишке, он телохранителем к купцу местному подрядился. Я к Олафу, говорю: «Есть у меня на примете один парень. Бугай здоровый, с двуручником управляется не хуже прочих. Но главное — повар от богов. Этот не отравится. И нас не отравит.» Олаф на меня посмотрел, подумал и Брюкву принял. Он мужик умный. Поверил и ни разу не пожалел.

— Похоже, еда в вашей жизни играет не последнюю роль, — заметил Валентин.

— Еда — это все, — отрезал Щит, смотря в пустую кружку. — Когда ты на грани, когда холод вымораживает душу, а страх грызет кишки, единственное, что держит тебя в этом мире — это горячая жратва. Она напоминает, что ты еще живой. Дает повод для завтра.

Валентин кивнул помощнице, и та бесшумно подошла, заменив кружку Щита на полную.

Тот благодарно кивнул и продолжил, уже заметно расслабившись.

— Олаф… он сделал из нас не просто отряд. Он сделал из нас машину. «Черное Отребье» — это не сборище головорезов. Вернее, не только сборище головорезов. Мы — инструмент. Дорогой, острый и надежный. Если Олаф взял контракт, он его выполнит. Даже если для этого придется спуститься в преисподнюю. Он не командир, который сидит в шатре и двигает фигурки на карте. Он всегда впереди, со своим топором. Он скала. Что он не побежит, не предаст и не затупит в решающий момент. За таким пойдешь и в ледяной ад, и в пасть к демону. Что мы, собственно, и делали.

Он осушил половину второй кружки одним махом.

— Так вы и с демонами встречались? — с неподдельным любопытством спросил Валентин.

— Было дело, — хмыкнул Щит. — В каких-то древних развалинах. Наш наниматель тогдашний, маг-полоумный, прочел что-то в книжке. И вызвал демона - здоровенного, рогатого, воняющего серой. Заргос Обжора, кажется. Сказал, что сожрет нас всех, если мы его не удивим. Блюдом. Ну, думали, все, конец. А Брюква… он просто плечами пожал. Говорит: «Ингредиенты будут?». Демон ему целую телегу всякой адской снеди натащил. Ну Брюква и сварил ему пир из семи блюд. Каждый грех на вкус изобразил. Демон… он был в восторге. Отдал Брюкве свою поваренную книгу и свалил. А мы остались живы, еще и весь хавчик нам достался. Вот тебе и отрядный повар.

Щит уже говорил свободнее, жестикулируя кружкой. Тепло эля и сама возможность выговориться, рассказать кому-то, кто слушает, а не просто ждет своей очереди вставить слово, делали свое дело. Он чувствовал, как развязываются узлы, которые он носил в себе месяцами.

— Хорошо, — сказал Валентин после небольшой паузы. — Самый сложный вопрос нашего вечера. Самое… незабываемое блюдо Брюквы? То, что вы до сих пор вспоминаете?

Щит надолго замолчал. Он смотрел в свою полупустую кружку, будто видел там не эль, а картины прошлого. Его лицо помрачнело.

— «Прощальное Рагу Обманного Моря», — тихо сказал он. — Для пацана нашего. Клещом звали. Совсем зеленый был, восторженный. Жратва Брюквы ему нравилась шибко. А потом, в одной стычке, он Брюкву прикрыл. Под топор сам полез. Живот распороло, кишки наружу. Лежит, умирает. А сам бредит, про море говорит. Что, мол, вот бы сейчас рагу из морских гадов, как дома. А где в лесу море? Брюква… он нашел грибы, похожие на крабов, вяленое мясо вымочил, чтоб как кальмар было, соли йодированной сыпанул, трав вонючих для запаха. Сварил ему это «море». Пацан ложку проглотил, выдохнул: «Море…» — и помер. Счастливый. Наверное. А мы потом доедали. И рагу это на вкус было как наши жизни. Соленое от пота, горькое от потерь, но горячее. Оно заставляло идти дальше. Да. Это я не забуду. Никогда.

После рассказа о Клеще в студии повисла тишина.

Тяжелая, плотная, как воздух перед грозой. Валентин не спешил задавать следующий вопрос, давая Щиту время вернуться из мрачных воспоминаний. Он лишь молча кивнул помощнице, и перед Щитом, словно по волшебству, материализовалась третья кружка эля. Тот осушил ее почти наполовину, одним долгим глотком, будто пытался смыть горечь, застрявшую в горле.

— Да… — протянул Валентин, наконец нарушив молчание. Его голос был тихим и уважительным. — Похоже, ваш отряд видел больше, чем иные королевства за столетие. Но что было после? Вы получили огромное богатство за тот артефакт с Севера. Многие на вашем месте повесили бы меч на стену и зажили бы в свое удовольствие. Почему вы здесь, в этой… таверне?

Щит криво усмехнулся. Эль уже основательно ударил ему в голову. Мысли стали медленнее, слова — чуть тяжелее, но при этом откровеннее. Стена недоверия, которую он строил годами, дала основательную трещину.

— Покой… — он покатал слово на языке, будто пробовал незнакомое блюдо. — Хорошее слово. Теплое. Я тоже так думал. Куплю домик где-нибудь в тихом месте, у реки. Буду рыбу ловить. Может, даже… заведу пса какого. Но оказалось, все не так просто. Ты можешь уйти с войны, но война из тебя не уйдет. Ночью просыпаешься в холодном поту, потому что приснилось, будто ледяной голем ломает дверь. Идешь по рынку, а сам высматриваешь, откуда может прилететь арбалетный болт. Каждая тень кажется засадой. А тишина… тишина пугает больше, чем крики в бою. К ней невозможно привыкнуть.

Он повертел в руках пустеющую кружку.

— А люди… они другие. Они боятся тебя. Видят шрамы, видят взгляд. И шарахаются. Или наоборот, лезут с дурацкими вопросами: «А правда, что вы орка одной левой завалили?». Что им отвечать? Что орк не хотел подыхать, потому что дома его ждали дети? Или что кишки у него пахнут так же мерзко, как и у человека? Они хотят сказок. А у меня остались только быль да кровь.

Он сделал еще глоток. Его взгляд затуманился.

— И еда. Везде одна и та же пресная, скучная еда. Вроде и мясо свежее, и хлеб мягкий, а вкуса нет. Души в ней нет. Никто не пытается сварить тебе надежду из горстки требухи и подгнивших овощей. Никто не понимает, что похлебка — это не просто пойло, чтобы брюхо набить. Это… это ритуал. Ты ешь, и ты знаешь — ты выжил еще один день. А завтра… завтра Олаф вытащит нас из очередной передряги, а Брюква сварит что-нибудь еще. Может, из монстра. Может, из варварских личинок или полена. Неважно. Главное, что сварит, а мы съедим. А без этого… все кажется бессмысленным.

Он замолчал, уставившись на стол.

Валентин видел, что гость почти «готов». Стена рухнула, и за ней оказался не просто суровый вояка, а уставший, потерянный человек, который не знает, как жить в мире, для защиты которого он столько сражался.

— Вы скучаете по ним, — это был не вопрос, а утверждение.

— Скучаю? — Щит поднял голову. В его глазах стоял хмельной туман. — Ха! Я ненавижу этих ублюдков. Гроба — за его идиотский ржач. Шмыга — за его выпендреж. Сглаза — за его вонючие амулеты. Снайдера — за то, что он вечно молчит, будто все на свете знает. Олафа — за то, что вечно тащил нас в самое пекло. А Брюкву… Брюкву я ненавижу больше всех. За то, что он показал, какой вкусной может быть жизнь. Даже посреди всего этого дерьма. А теперь этого вкуса нет. Да… Наверное, скучаю.

Он попытался встать, но ноги его не послушались. Он грузно оперся на стол, чуть не опрокинув кружку.

— Ладно… пора мне, — пробормотал он. — Дела… рыбу ловить… или что там еще делают на этой… пенсии.

Валентин поднялся, подошел к нему и мягко положил руку на плечо.

— Отдохните, друг мой. Вы заслужили.

— Отдохнуть… — Щит медленно опустился обратно в кресло. Его веки налились свинцом. — Хорошая мысль… Впервые за много лет… в тепле… и не надо бояться… что кто-то… перережет… глотку…

Его голова тяжело опустилась на сложенные на столе руки. Последнее, что он услышал сквозь наваливающуюся дрему, был спокойный голос Валентина, обращенный куда-то в пустоту:

— Что ж, друзья, кажется, наш герой нашел свой заслуженный отдых. Это была программа «Вечер с героем». Спите спокойно и цените тех, кто готовит для вас. До новых встреч.

Яркие солнца над головой начали меркнуть, превращаясь в тусклые пятна.

Голос Валентина растаял. Щит провалился в сон. Глубокий, тяжелый, без сновидений. Впервые за долгие годы ему не снились ни битвы, ни монстры, ни лица мертвых товарищей.

…Резкий толчок в плечо вырвал его из небытия.

— Эй, ветеран! А ну проснись!

Щит с трудом поднял голову. Она гудела, как растревоженный улей. Перед глазами все плыло. Он лежал щекой на липкой, заляпанной чем-то поверхности. Во рту стоял мерзкий привкус вчерашнего пива.

Он сидел за столом в том самом трактире, из которого, как ему казалось, он исчез. Над ним, уперев руки в бока, стоял трактирщик — красноносый, потный, злой.

— Ты платить за выпивку-то собираешься? — проскрипел тот. — Или так и будешь тут до утра слюни на стол пускать? Весь пол заблевал!

Щит огляделся. Та же грязная таверна, те же кислые запахи. За окном занимался серый, промозглый рассвет. Он посмотрел на свои руки, на пустую, заляпанную кружку. В голове — каша из образов. Яркий свет, мягкое кресло, улыбчивый ведущий, эль, который был слишком хорош, чтобы быть правдой…

Сон. Просто сон. Очень странный, очень реалистичный сон. Наверное, пиво было совсем дрянное.

— Приснится же такое… — пробормотал он, мотая головой.

Он полез в кошель, достал пару медных монет и бросил их на стол.

— Держи, подавись.

Трактирщик сгреб монеты и, что-то ворча себе под нос, удалился. Щит медленно поднялся на ноги. Тело ломило, будто он не спал, а всю ночь разгружал мешки с камнями. Он побрел к выходу, пошатываясь.

На пороге он остановился и сунул руку за пазуху, почесаться. Его пальцы наткнулись на знакомый кожаный шнурок и высохшую, когтистую лапку. Амулет Сглаза. Чтоб его.

Он вытащил безделушку. И замер.

На шнурке, рядом с гоблинским амулетом, висело что-то еще. Что-то маленькое, черное и блестящее. Он поднес это ближе к глазам.

Это была крошечная металлическая штучка на зажиме. Точно такая же, какую тот улыбчивый Валентин из его сна называл «микрофоном» и пытался прицепить ему на доспех.

Щит смотрел на нее, и холодный пот прошиб его спину.

Это был не сон?!