Мёртвая Мелодия

Дима переобулся в только что купленные тапки и шагнул в гостиную.

К собственной смерти — событию, пугающему большинство, — его бабушка, Арина Аркадьевна, готовилась с дотошной обстоятельностью. Последние отмеренные ей полгода она собирала и упаковывала вещи, наклеивала на окружающие предметы маленькие бумажные ярлычки и составляла списки:

«Серебряный подстаканник со львами — Евгению. Отражает его звериную натуру».

«Шкатулка Палех с жар-птицами — Еленочке. Пусть помнит о красоте».

«Старинная икона Божией Матери — Игорю. Он единственный, кому нужна такая защита».

Комната теперь напоминала скорее музей, готовый к эвакуации, чем жилое помещение. Фарфоровые слоники, звенящий хрусталь, тугие связки книг, даже ветхий альбом с выцветшими фотографиями, где усатые мужчины в галифе смотрели в вечность с суровым оптимизмом, — всё было учтено, отмечено, предназначено кому-то в дар, всё, кроме одного.

В углу гостиной у окна дремало чёрное пианино. Дореволюционное, массивное и тяжёлое, словно саркофаг. Толстые фигурные ножки лишь подчёркивали монументальность.

Дима подошёл ближе. Воздух вокруг инструмента казался плотнее и на пару градусов холоднее, чем в остальной комнате. Он провёл пальцем по корпусу — пыль лежала повсюду, но не здесь. Потрескавшаяся лакированная поверхность была идеально чистой, и в ней криво, словно в воронке, отражалось световое пятно от окна.

Он поднял увесистую крышку. На внутренней стороне отливали золотом изящные старинные буквы: J. Becker. Клавиши сохранились удивительно хорошо, гладкие, с лёгким желтоватым оттенком. Дима немного занимался в детстве на фортепиано; смутно что-то припоминая, он попробовал извлечь аккорд. Раздался глухой, неприятный стук молоточков — струны не отозвались, не завибрировали. Похоже, пианино мертвее, чем его хозяйка.

«Странно, — подумал он, ощущая лёгкое раздражение, — почему на остальные куски хлама, даже самые незначительные, были приклеены бирочки, составлены списки, а про эту рухлядь бабка как будто забыла?..»

Да, он имел полное право на своё холодное высокомерие: ему доставалась квартира. Двушка в сталинке, просторная, с высоким потолком, недалеко от центра. Конечно, всё это казалось более чем странным: отец всегда сторонился Арины Аркадьевны и жил с семьёй в другом конце города. А сам Дима, вечный студент, поглощённый исключительно своей жизнью, никогда не удосуживался позвонить бабушке и, по сути, вообще ничего не знал о ней. Старики всегда нагоняли на него скуку и лёгкое отвращение. Но, видимо, короткого, снисходительного присутствия на семейных праздниках пару раз в году оказалось достаточно. Настолько ли он сам по себе хорош? Или просто сильно похож на деда?

Дима удовлетворённо усмехнулся.

«Сейчас это уже не важно. Квартира его. Он вытрясет побольше денег с родителей, сделает отличный ремонт и заживёт прекрасной жизнью, которой достоин. Не то, что эти идиоты. Суетились вокруг бабки, сидели у неё часами, продукты таскали, а в итоге остались с какими-то драными вазочками и собраниями Драйзера», — новоиспечённый хозяин с презрением пнул стопку книг, стоящую на полу. Пыль медленно поплыла в световом луче, как мелкая золотистая взвесь.

Ночевать Дима устроился на узкой кушетке в маленькой комнате. Спать на бабкиной кровати было брезгливо, хоть она и умерла в больнице. Завернувшись в колючий шерстяной плед, пахнущий нафталином, он ворочался с боку на бок.

Всё же остаться на ночь вот так сразу в окружении старого барахла было авантюрой. Но, во-первых, теперь это место — его собственность; во-вторых, дел ещё предстояло много: оформить наследство у нотариуса, поторопить родственников вывезти помеченные вещи и выкинуть всё, за чем вовремя не приедут, сменить замки, прикинуть насчёт ремонта. Мотаться туда-сюда между новым домом и старым, на окраине у родителей, было неудобно.

В конце концов он задремал и почти даже заснул, когда раздался звук — густой, вибрирующий, бархатный, словно кто-то в соседней комнате ударил по одной из басовых клавиш.

Дима вздрогнул и сел на кушетке.

Хотя звук быстро затих, растворившись во мраке, поспать у него так и не получилось.

Рано утром пришёл Игорь, двоюродный дядя, забрать свою часть. Во всех его движениях сквозила нервная торопливость, словно он стремился побыстрее убраться из этого места.

— Дядь Игорь, а баба Арина играла? — спросил Дима, когда тот уже собрался уходить.

— На чём?

— На пианино.

— А, это… чудовище. — Голос дяди дрогнул. — Нет, не в жизнь.

— Тогда для чего оно вообще здесь?

— Ты разве не слышал эту историю? В молодости у тёти Арины была близкая подруга, тогдашняя невеста нашего деда, кстати, через которую они и познакомились. Подруга эта вскоре скоропостижно скончалась, а её родители подарили любимое пианино своей дочери Арине и деду на свадьбу. Тётя, конечно, была обрадована таким подарком, по тем временам пианино считалось признаком статуса и стоило страшно дорого. Однако через какое-то время она вдруг начала его ненавидеть.

— Ненавидеть? — Дима вопросительно уставился на дядю.

— Ну да, запрещала открывать его, не давала детям на нём играть. Много раз она пыталась пианино продать, да, как видишь, не сложилось.

— Ну, а мне что с ним делать?

Игорь хмыкнул.

— Я-то почём знаю, твоё ж теперь имущество. — Пожав плечами, он захватил последние свои коробки с вещами и исчез в дверях.

Дима снова подошёл к инструменту. На улице было пасмурно, свет от окна, скудный и серый, едва освещал чёрный лакированный бок. Он открыл крышку.

Неприятное ощущение с металлическим привкусом подкатило к горлу — клавиша «до» большой октавы оказалась слегка вдавлена, словно запала. Он попробовал нажать её сам. Тот же мёртвый, ватный стук, но теперь с непонятной вибрацией, как будто внутри перекатывалось что-то тяжёлое. Клавиша выправилась и приобрела прежний вид.

Ему захотелось избавиться от пианино немедленно.

Он наделал фотографий с разных ракурсов и выложил объявление: «Отдам бесплатно. Самовывоз. Четвёртый этаж, лифт только пассажирский».

Наскоро одевшись, Дима выбежал на улицу. Ближе к вечеру позвонили. Хриплый голос в трубке пообещал быть завтра в районе полудня. Настроение у Димы заметно улучшилось.

Следующую ночь он решил провести с включённым светом в коридоре. Лёг на кушетку, уткнувшись в телефон, пока глаза не начали слипаться от усталости. Ближе к полуночи он заснул.

Но выспаться снова не получилось.

Внезапно зазвучал аккорд. Диссонансный, жуткий. Звук был таким мощным, что задрожали стёкла в буфете. Он ударил Диму по ушам, заставив вжаться в подушку. А следом — ещё один. И ещё.

Кто-то — или что-то — не просто играло. Оно колотило по клавишам, но это не была бессмысленная какофония. В этом хаосе угадывалась страшная, болезненная, жуткая мелодия.

Похолодевшими ногами нашарив тапки, Дима выскочил в коридор. Свет, который он оставил, погас. Квартира погрузилась во тьму.

Он шагнул к гостиной и замер, слыша своё дыхание и стук крови в висках. Музыка оборвалась. На самой высокой, визгливой ноте. Из гостиной донёсся глухой звук, будто кто-то опустил крышку пианино. Затем тихий, сухой скрип половиц.

Дима быстро заскочил в спальню и заперся, подперев дверь стулом. Он просидел так до пасмурного, осеннего рассвета.

Грузчики приехали на полчаса раньше. Трое крепких, прокуренных мужиков в комбинезонах. Старший, Михалыч, жевал зубочистку.

— Где тут наш «Беккер»? — деловито спросил он, уже зная, что за тяжеловес их ждёт.

Хозяин молча указал в сторону гостиной.

— Ого, вот это старина! — Михалыч одобрительно крякнул, присел на корточки и, осмотрев ножки, спросил: — Картонки или тряпка есть? А то на полу царапины останутся.

— Мне всё равно, весь паркет пойдёт под циклёвку, остальное оформим керамогранитом, — ответил Дима.

— Отлично, так намного проще. Серёга, вставай на угол. Паш, ты со мной.

— Понял, — деловито кивнул Паша, плюнув на ладони.

Они уперлись плечами и руками в передние углы корпуса.

— Раз, два, взяли!

Вены вздулись на их смуглых шеях. Но пианино не подало ни малейшего признака движения. Команда отступила, на лицах появилось недоумение.

— Что за чертовщина? — Паша вытер пот со лба. — Стоит намертво!

— Ладно. Доставайте домкрат. — Михалыч говорил уже строже. — Сорвём его сбоку.

Они поставили гидравлический домкрат под узкую боковую часть корпуса, ближе к заднему углу. Правый край поднялся на три сантиметра. Серёга быстро завёл под него рым-ремень. Но как только они попытались перераспределить вес, чтобы хоть немного сдвинуть инструмент, широкий ремень натянулся до предела и заскрипел. Оставшиеся ножки с ломающим треском продавили паркет.

Михалыч резко опустил домкрат. Пианино вернулось в исходное положение.

— Слушай, парень, — сказал Михалыч, снимая кепку. — Я подобных инструментов много перетаскал. Но это... Оно не имеет веса, который мы можем сдвинуть. Оно как будто... вросло в пол.

— Короче, мы пас, — добавил Паша, нервно оглядывая пианино, которое только что нанесло им профессиональное оскорбление.

— А если разломать его прямо тут и вынести по частям? — с надеждой в голосе спросил Дима.

— Не, нам такое не интересно. Наша фирма антиквариатом торгует, а не дровами, извиняй, парень. Найди себе демонтажников.

Спустя пару минут Дима остался один. В состояние растерянности начал вклиниваться нарастающий страх. Поспешно одевшись, он решил, что ноги его больше не будет в этом жутком месте. В конце концов, отдаст ключи риэлтору и избавится от недвижимости вместе с пианино. Деньги немалые получит, купит себе что-нибудь другое, новое.

Однако что-то в этой квартире определённо не хотело его отпускать: старый замок заклинило, а телефон, который и до этого работал с перебоями, вообще перестал ловить сигнал. В полном отчаянии он выбежал на балкон, звал на помощь, размахивал руками. Может быть, шум оживлённого проспекта заглушал его крики, или творилась какая-то неведомая аномалия, только людская толпа внизу всё так же равнодушно вышагивала по тротуару, никому не было дела, никто его не замечал.

Время шло. Обессилив от тщетности своих попыток выбраться, он обречённо опустился на пол. Паника и страх, сменились тупой, ноющей апатией. И в этой апатии начало прорастать новое чувство — ненависть.

Ненависть к квартире, к бабке, которая так коварно оформила своё завещание, и, конечно, к нему, к мрачному чёрному саркофагу в гостиной.

Дима встал. Ноги дрожали.

«Если я тут сдохну, — прохрипел он в пустоту, — я хотя бы разобью эту дрянь».

Злость придала ему сил. Он пошёл на кухню, шаря по ящикам. Старый советский молоток для отбивания мяса. Тяжёлый, металлический, с острыми зубцами. — То, что нужно!

Он ворвался в гостиную, устремившись к окну.

В вечерних сумерках чёрный лак впитывал остатки света.

— Ну что, сука? — прошептал Дима, замахиваясь. — Поиграем?

Он с силой ударил. Молоток отскочил от корпуса, отдача больно прошла по руке. На лакированной поверхности не осталось ни единой царапины.

Он ударил снова. И снова. Он бил по корпусу, по крышке, по резным ножкам. Звук был глухим, мёртвым, словно он бил по камню, обёрнутому в бархат. Пианино не поддавалось. Оно оставалось прежним и зловеще молчало, словно ждало ночи.

«А ведь бабка знала! — пронзила неожиданная мысль его голову. — Она знала, что его нельзя отдать. Нельзя ничего с ним сделать. Вот же гадкая старушенция! Эх, если б можно было хоть разок её тюкнуть этим молотком».

Дима сидел на кухне с красными глазами и зажжённым газом, выпив три чашки крепкого кофе, похожего на смолу. Он тоже ждал.

Ровно в 03:00 оно начало.

На этот раз была колыбельная. Тихая, нежная, запредельно печальная. Мелодия лилась, окутывая Диму, тянула его к себе. Звук был чистым и одухотворённым. Мёртвые струны ожили.

Захватив трясущимися руками молоток, он медленно направился в гостиную.

Под луной пианино выглядело особенно величественным.

Клавиши нажимались сами. Плавно, уверенно, словно невидимые пальцы, сотканные из лунного света и пыли, порхали над ними.

Он прокрался ближе. Музыка не прекращалась. В чёрной, отполированной поверхности над крышкой он увидел Арину Аркадьевну.

Бледная, прозрачная, она смотрела на него, и её улыбка превращалась в оскал.

Молоток выпал из ослабевших пальцев Димы, ударился о паркет, тяжёлый глухой стук тут же поглотила колыбельная. Но нежность исчезла, появились зловещие неправильные нотки.

— Ты... — прохрипел он, глядя на призрака. — Ты... всё подстроила!

— Ах, Дима... — сухой, шелестящий голос зазвучал прямо у него в мозгу, сквозь музыку. — Ты уже знаешь. Я пыталась его продать. Пыталась сжечь. Но оно не горит, не уходит. И оно требует служения. А время от времени оно требует... жертв.

В голове начало проясняться: все эти ярлычки, списки... Арина Аркадьевна отрывала дорогие сердцу вещи от этого проклятого места, чтобы оставить память, передать всё, что она могла, тем, кого любила.

А он... Его ей не жалко.

Музыка стала громче, настойчивее. В ней появились требовательные, капризные ноты. Образ Арины Аркадьевны медленно поднял руку и указал куда-то перед пианино.

— Нет... — прошептал парень. — Пошла ты... старая...

Но его тело против воли двинулось и само медленно село на старый винтовой стул. Музыка прекратилась. Наступила оглушительная тишина.

В ушах у него раздался тихий, шипящий шёпот, похожий на треск старой пластинки. «Играй».

Руки Димы дёрнулись и потянулись к клавишам.

Раздался аккорд. Диссонансный и жуткий. Затем пальцы сами забегали по клавиатуре, выбивая страшную, мёртвую мелодию. Он больше не владел собой и не мог остановиться.

Когда через пару дней в гостиную вошла Лена, двоюродная сестра, чтобы забрать положенные ей вещи, она истошно завопила. Совершенно седой закоченевший Дима неподвижно сидел за пианино, его скрюченные пальцы располагались на клавишах и были сточены в кровь до самых костей.

Врачи констатировали обезвоживание, переутомление и смерть от обширного инфаркта. В заключении также упоминалось «психическое возбуждение неясного генеза» и подозрение на внезапно проявившую себя шизофрению.

Квартиру в итоге продали, честно разделив деньги между всеми наследниками.

Новые жильцы, молодая супружеская пара, оказались в восторге от «атмосферной сталинки» и «роскошного антикварного инструмента», доставшегося им в подарок. И что самое главное — по очень выгодной цене.

Но иногда по ночам, пока хозяева крепко спят, крышка пианино медленно поднимается, и что-то или кто-то начинает играть.