Мертвый Воздух

28 мая. Лаборатория ИБМ-12. Где-то в Сибири. Главный вирусолог Круглов Геннадий Михайлович.

Я смотрел на образец сквозь толстое стекло зеркала Гезелла. Прикованный к столу специальными жгутами, он извивался в немом усилии, мышцы напрягались, как тросы, но это было тщетно.
Его поймала береговая охрана. Нашли маленькое, обшарпанное суденышко в запретной зоне. То, что они увидели на палубе, не поддавалось описанию. Слова были бы просто клеветой на реальность. Поэтому они молча достали телефоны. Вспышки выхватывали из темноты адские натюрморты: груды мусора, белесое брюхо мертвой рыбы, и кровь. Ее было так много, что она казалось не жидкостью, а частью палубы - липкой, черной в свете фонарей. Самый густой след, широкий и тягучий, словно улика, вел в зев трюма.
Вооруженные, они спустились. Воздух внизу был плотным, сладковато-гнилостным, с примесью меди и чего-то невыносимо чужого. Три тела. Два из них были уже трупами - изуродованные, обглоданные плотью. А в углу…дышал третий. Он сидел, прислонившись к переборке, и с каждым прерывистым вдохом из его глазниц медленно стекали густые, смешанные струйки - алая кровь и мутная желтая жидкость, словно он плакал. Один из охранников, бледный как мел, автоматически сделал фото для отчета. Потом инстинкт взял свое - они попытались помочь, задать вопросы. В ответ, лишь булькающий стон, поворот головы, полный слепой, животной неприязни. Встать у того не было сил, но в этом урчании чувствовалась угроза.
Его скрутили, доставили на борт катера. Запах, тот самый, специфический и въедливый, поплыл вместе с ними. Вызвали береговые службы, отправили координаты - метку на карте.
На причале их уже ждали люди в строгой, не военной форме. Осмотрев “пассажира”, старший тихо, но твердо сказал: “Никакого ТВ. Никаких разговоров. Это исчезает”. Так он исчез для мира. И появился для нас, вирусологов.
Я отпил глоток холодного, уже почти горького кофе, и взгляд упал на распечатку последних анализов. Черные строчки протокола несли сухой, невероятный приговор. В крови обнаружен грибок-паразит, морфологически сходный с кордицепсом, и колонии цианобактерий, характерные для токсичных сине-зеленых водорослей. Два древних, примитивных царства, сплетенные в один биологический узел.

– Мда… – только и вырвалось у меня, когда я сделал еще один глоток, пытаясь сжечь странный привкус, подступивший к горлу.

Мир давно и устало говорил о потеплении. Это был фоновый шум новостей, белый шум апокалипсиса, заглушаемый более громкими катаклизмами - войнами, революциями, голода. Человечество, словно ребенок, закрывало глаза на медленно подошедшего зверя, предпочитая видеть только тех, что рычат прямо перед лицом. Мы забыли. А оно - не забыло. Ледяные щиты таяли с каким-то молчаливым, неумолимым безразличием. Десять процентов за пять лет - сухой цифрой в отчете это казалось статистикой. На деле это был ключ, повернутый в замке вековой мерзлоты…
Ледники - величайший архив планеты. И его древнейшие, запечатанные тома теперь распахивались, выпуская на волю страницы, написанные до появления человечества. Два патогена. Одному из них, этому причудливому гибриду, была уготована наша лаборатория. Наш стерильный свет и наши вопрошающие инструменты.
Грибок и бактерии… Они не просто сосуществовали. Они вступили в брак по расчету. Грибок запертый во льду, борясь за выживание в ледяной пустыне, пошел на сделку. Он не просто паразитировал на носителе. Он встроил токсин в свой метаболизм, использовал его как химический щит и меч. А того парня… того молодого человека в трюме… он использовал как сосуд, как транспортное средство… Биологическое оружие в человеческой оболочке.
Я оставил пустую чашку, и мысль, упругая и неприятная, продолжала крутиться в голове. Перед глазами снова вставали те фотографии с катера. В них было что-то… приватное. Тот парень в трюме не просто прятался. Он будто искал укромное место, темный и тесный угол, чтобы… Чтобы что? Пустить корни? Чушь. Но метафора цеплялась, как крючок.
Дверь открылась с тихим шипом, прервав поток мрачных фантазий. В кабинет вошла ассистентка Лиза, неся в руках очередную серую папку с отчетами. Папка казалась непропорционально тяжелой в ее тонких пальцах.

– Доброе утро, Геннадий Михайлович, – ее голос был мягким, почти ласковым, островком привычной человечности в стерильном хаосе лаборатории.

– Доброе, Лизонька. Как погодка? Несешь, я смотрю, очередные радости? – Я бросил взгляд на папку, предчувствуя тяжесть ее содержимого.

Лиза была нашим образцовым сотрудником. Вчерашняя вундеркинд, она за год освоила все наши “монотонные дебри” так, будто родилась среди спектрометров и холодильников. Девушка она была видная - стройная, с умным, очень миловидным лицом, обрамленным темными волосами, всегда собранными в тугой узел. Это притягивало взгляды, в том числе и многих коллег. Но за ее добрым характером и готовностью помочь стояла непроницаемая стена. никому не удавалось подойти ближе той самой “пятиметровой дистанции” - ни в делах сердечных, ни даже в простом дружеском панибратстве. Она была идеальным инструментом. И иногда это настораживало.

– Погодка хорошо, а вот последние отчеты не очень… – Лиза скривила губки, поправила очки и положила папку мне на стол с тихим, но весомым стуком.

– Что там? Наш дружочек совсем бедокурит? – Я усмехнулся без веселья и раскрыл обложку, пока Лиза, встав по стойке “смирно”, излагала суть.

– Собственно, это не единичный случай. Подобных пациентов обнаружили в Гренландии, в северных округах Канады и США, а также в Норвегии и Финляндии. От нашего “образца” их отличает чересчур обильная… агрессия. Приступы неконтролируемого бешенства, направленного на всех вокруг. Пострадавших доставили в больницы, буйных - изолировали с применением силы. Во всех пробах крови - тот же симбиоз: цианобактерии и новый грибок.

– Интересно… Очень даже интересно, – пробормотал я, бегло пробегая глазами по строчкам отчетов, подтверждающим ее слова. Картина начала складываться в глобальную мозаику, и каждая деталь была тревожнее предыдущей.

– Вирусологи из США дали грибку предварительное название - Ophiocordyceps anthropophagis. Офиокордицепс антропофагический, – Лиза выговорила латынь с холодной, безупречной четкостью. – Пока выясняют степень опасности и пути распространения. Но по предварительным данным… все очень печально.

– Мда… Дела… – констатировал я, закрывая папку. – Интересное замечание сделали коллеги из Норвежской лаборатории.

– Какое? – Ее брови чуть приподнялись.

– Грибок в симбиозе с бактериями образует микроскопические защитные капсулы… Споры. Они оседают в дыхательных путях. Видимо, отсюда и начинается заражение. Тогда следует предположить, что этот их… как его там…

– Офиокордицепс антропофагический, – беззвучно подсказала она губами.

– Да, точно. Он самый. Распространяется воздушно-капельным путем. А следовательно, индекс контагиозности может быть запредельным. Если это так, уж тогда нам всем несдобровать. – Я потер переносицу, ощущая нарастающую тяжесть.

– Возможно, вы и правы, – тихо сказала Лиза. – Но осмелюсь выдвинуть контраргумент, разрешите, Геннадий Михайлович?

– Выдвигай, Лизонька, удиви старика, – я откинулся на спинку кресла, глядя на нее.

– Если вирус действительно настолько заразен и, предположим, циркулирует уже около недели, почему мы не наблюдаем геометрической прогрессии? Почему за полторы недели - лишь двенадцать изолированных случаев по всему Северному полушарию?

Вопрос висел в воздухе, острый и умный. Слишком умный.

– Думаю, наш “дружочек” умеет выжидать, – медленно проговорил я. – Прятаться. Не подавать виду, пока ему это не выгодно… Либо его время еще не пришло. Но это интересный аргумент, Лиза. Как всегда, молодец. – Я кивнул, и наши улыбки на секунду встретились - моя усталая, ее - сдержанно-деловая.

– Ладно, давайте начнем работу. Нам нужно побольше узнать об этом Офиокордицепсе антропофагическом…

Я согласно кивнул и машинально перевел взгляд на матовое стекло зеркала Гезелла. Наш “пациент” больше не бился. Он лежал смирно, уставившись в потолок невидящими, залитыми желтой слизью глазами.